Бабочка на ладони

Теперь займите положение у стенки, руки прижаты на уровне бедер. Вот они где, бедра. Ноги сгибаем в коленях. Каролинка, смотри на меня, вот так!

Работать с детьми он любил больше всего, они ему полностью доверяли, и упражнения для них были игрой, позволявшей им хоть ненадолго забыть про свои физические недостатки. Ну как он мог сделать им пакость и отменить занятие? Ведь некоторые специально приезжали из пригорода. Вот, например, Войтек, он будет ходить, и пусть пока на маты его переносит мать, он обязательно пойдет, у детей мускулы отлично восстанавливаются, не то что у взрослых. Чистая радость — видеть, как с каждой неделей их движения становятся все увереннее. В этом есть и его заслуга, детей приводят испуганных, недоверчивых, а потом восторгам нет конца. Разумеется, новая рука у Камиля не вырастет, но и одной он делает такое, что большинству нормальных двуруких людей и не снилось.

— Ты очень одаренный мальчик, — говорил Себастьян и сам свято верил своим словам. — Вы все молодцы. Пусть вам тяжелее, чем остальным, зато вы можете больше других. А я вам покажу, как добиться этого.

И показывал. И видел восхищение в их горящих глазах: я тоже так хочу. В жизни им придется нелегко, он понимал это и убеждал родителей не опускать рук. — Бассейн, ежедневные тренировки, мускулы у инвалидов должны быть лучше развиты, чем у здорового человека.

Занятия средней группы по дзюдо пришлось перенести. Ничего не поделаешь.

Роза все равно поступит по-своему, но пусть знает: не ей одной решать, это ведь и его ребенок тоже. Как она могла купить тур в Литву к каким-то поганым коновалам? Неужели трудно сообразить, что это может закончиться для нее плачевно? Аборт-тур, мать твою! Значит, безупречная фигура для нее важнее всего? И ради нее она даже готова обречь себя на бесплодие?

Нет уж, пусть рожает. Себастьян сам займется ребенком, только бы отдала, он всегда хотел иметь детей. Какая-то она словно неживая. Однажды Себастьян сказал Розе про другую женщину, надеялся, что любимая станет расспрашивать и он в конце концов сможет познакомить ее с матерью, которая вот уже четырнадцать лет как не ходит — суставный ревматизм. А Роза пропустила его слова мимо ушей. И вообще ей нравятся только персонажи с обложек глянцевых журналов. И держится она неестественно, будто манекен, и эти ее вечные мании! Да хоть бы раз поинтересовалась, как Себастьяну живется! Нет, кроме как на свиданиях он для нее словно не существует! Что за холодная отчужденность, черт бы ее побрал!

А он-то думал, что раз им хорошо вместе, то со временем все определится. Про оздоровительные занятия с малышами он ей никогда не рассказывал. Как-то раз им попался человек в инвалидной коляске. Так Роза с отвращением отвернулась.

В мире Розы нет калек и уродцев, нет болезней, нет грусти. Есть только борьба за талию шестьдесят два сантиметра.

Как же заставить ее не делать ЭТОГО? Может, есть какой-нибудь запретительный закон?

Сначала с ней надо поговорить.

Как же он был слеп!

Хорошо еще Буба сообщила ему про эту самую Литву! Не напрямую, нет, сначала спросила, слышал ли он о поездках в Литву на лечение продолжительностью три дня? Тут его и осенило. Роза в последнее время заметно осунулась, а однажды утром — хотя он, признаться, довольно давно уже не оставался у нее на ночь, — так вот, утром, недели четыре тому назад, ее рвало. И на фитнесе она не появляется. И в бассейн не ходит. А ведь плавание особенно полезно беременным женщинам.

Буба, как я тебе благодарен!

Бася снимает трубку и набирает номер своей квартиры. Она пока не знает зачем, наверное, пришла пора поругаться с Петром, еще раз высказать ему все и отдать отпечатанные фото. Она и так чуть со стыда не сгорела, получая их в студии, ноги ее там больше не будет. А настоящая злость пришла почему-то только сейчас. Вот ведь гад, агнца невинного из себя строил. Я — не я, и кобыла не моя. А она, дура, поверила.

Ну она ему покажет.

— Алло?

Голос бархатный, красивый. Телефонная трубка тяжелеет в руке. Не туда попала?

Бася кладет трубку и набирает номер еще раз.

— Алло?

Та же бархатистость в голосе.

— Не могла бы я поговорить с Петром? — Его сейчас нет, он будет в восемь. А кто его спрашивает?

Бася разъединяется. Красивый голос. Наверное, красивая женщина. Вот так. Стоило ей уйти, как сразу…

Их квартира еще не успела остыть, а он уже баб таскает?

— С кем я жила? — шепчет Бася. Роза беспомощно смотрит на нее.

Пани Хеленка кладет трубку. Как заметно, что в доме не хватает женской руки. Хозяйка в отъезде. Ненадолго, наверное, вещи все здесь. Впрочем, не ее дело. Уборку надо начать с кухни, потом быстренько навести порядок в большой комнате, вынести на помойку коробки, только сперва аккуратно сложить, может, и пригодятся кому. Окна она помыть не успеет, и говорить нечего. Пол натрет, да, а окнами займется в субботу, семья Кремаров уехала, и суббота у нее не занята. Правда, отдохнуть тоже хочется, но уж если речь идет о друге Юлии, можно и в субботу поработать. Только не в воскресенье. В воскресенье пахать — счастья не видать.

Пани Хеленка достает из пенала под раковиной пару бутылочек с чистящими средствами и тихонько напевает. Когда человек поет, мир кажется лучше.

— Мы никого не осуждаем, Розочка! Как ты можешь так говорить? — У матери слезы в глазах.

Уже много лет Роза не видела, чтобы мать плакала, и не знает, как надо себя вести. Она не хотела никого обидеть, ей неприятно видеть, как родная мать, ее опора, ее путеводная звезда, расклеивается и даже из носа у нее капает.

И отец выходит из своей комнаты с недовольным лицом:

— Чем это ты мать до слез расстроила?

Что им сказать? Оба они постарели и не способны помочь ей принять решение. Да и как тут поможешь? Не надо перекладывать на них ответственность.

Лучше промолчу, не допущу, чтобы опять победила взаимная неприязнь, просачивающаяся во все щелочки в той преграде, что разделяет нас с тех пор, как я живу отдельно. Враждебное чувство пробивается понизу или поверху, по капельке проникает между нами, словно вода, незаметно и неслышно, глядишь — а уже по щиколотку. Не желаю, чтобы мать судила меня и мою жизнь. Не скажу ей, с чем приехала, не скажу, что она станет бабушкой, а отец — дедушкой. Не сейчас, я сама должна со всем этим справиться.

— Я просто так заглянула, узнать, как вы, — говорит Роза.

Чай каркаде уже выпит. Нет, на ужин она не останется. Они сразу же усядутся перед телевизором, никогда не пропускают новостей, а она будет им только мешать.

— Неважно выглядишь, дочурка, — замечает отец (он уже совсем седой), — у тебя все в порядке?

— Да, папочка.

— А у этого твоего паренька?

Папочка, я ведь уже не девочка! Да и «пареньку» тридцать четыре года! — В порядке, папа.

— Тогда всего хорошего, родная. Заглядывай на огонек. Ты уж прости мать, сама знаешь, какая она. Всегда хочет как лучше.

Роза садится в машину и едет к себе. Сколько раз за последние годы она слышала вопрос: «Замуж когда выйдешь?» Будто нет ничего важнее замужества, а без мужчины для нее и места в жизни нет.

Ну, место-то нашлось и без мужа. И устроена она неплохо.

У кинотеатра — поворот. Кончился сеанс, поток людей, придется подождать, пока пройдут. Над зданием огромная реклама. Они смотрели этот фильм вместе с Себастьяном, они частенько бывали здесь и выходили из зала в такой же точно толпе; она обязательно засовывала руку ему в карман, а он крепко сжимал ее пальцы.

— Козочка моя, да тебе холодно, — ласково говорил он.

Да я готова мерзнуть до скончания веков, лишь бы ты согревал меня своей горячей ладонью, широченной, короткопалой и бархатистой, самой прекрасной ладонью на свете… У меня и сейчас дыхание перехватывает при одном воспоминании о ней.

— Хороший, — сказал Себастьян.