Страница 55 из 92
Прибежал Пузырь, понюхал мои ноги, метнулся в сторону и стал прыгать, опускаться на передние лапы, поднимая зад. Мы никак не реагировали на его заигрывания. Тогда он залаял.
Елизавета Дмитриевна
Проснулась я в темноте и лежала сначала без всяких мыслей в голове. Мне почему-то вспомнилось большое картофельное поле, по ту сторону его стоят женщины и что-то кричат, машут мне руками. И я пошла к ним, с трудом вытаскивая увязающие по щиколотку ноги. Кирзовые сапоги были велики, и мне приходилось засовывать выдернутую из них ногу обратно и поддевать ногой сапог, чтобы с хлюпаньем вытащить его из грязи. Поле оказалось заминированным, об этом и кричали мне женщины. Почему же тогда меня не разорвало на части?
Прости меня, бедный мой Игоречек, я никак не могу избавиться от этих мыслей. Я знаю, твердо знаю, что раз тебя нет на свете, я должна жить, работать и делать все, что могу сделать для людей. Моя работа это позволяет. Надо достойно дожить до конца.
Я хочу рассказать тебе, сынок, как я попала в плен. Тогда, после посещения Бебутовых, ты не захотел меня слушать: «Не надо, мама, я знаю, что ты в тысячу раз лучше его». Но я и не думала оправдываться, мне не в чем оправдываться. Отец Теши меня просто удивил: вроде бы время не то... чего ему бояться? Ты не захотел меня послушать, а я подумала: «Ладно, потом. Но он должен все знать. И про меня и про отца. Сын стал взрослым, пора ему рассказать, как все было на самом деле». Не успела. Ты был всегда так занят, сынок, ты берег время в свои девятнадцать лет, как я не берегла его никогда. Маленьким ты любил слушать рассказы про войну. Помнишь? Что я могла тогда тебе рассказать? Я ждала, пока ты вырастешь. Но чем старше ты становился, тем реже у нас выдавалось времечко для таких разговоров. Теперь нам спешить некуда. И кого еще в этом мире может интересовать судьба твоей матери и судьба твоего отца? Я расскажу тебе все, как было. Все? Нет, конечно, не все... Слишком многое настолько отвратительно, некрасиво, что может тебя оскорбить. Многое из того, что случилось со мной в жизни, не расскажешь еще и потому, что это выглядит слишком уж неправдоподобно. Так слушай, мой мальчик.
Я была тогда моложе тебя. В это воскресенье дома у нас никого не было и я ждала в гости свою подругу Аню. Тетю Аню. Ты ее видел, она приезжала к нам. Теперь она актриса и живет в Куйбышеве. Но Аня не пришла. Потом я услышала плач у соседей и пошла узнать, в чем дело. Оказалось, началась война.
Война не удивила меня и не испугала, а даже обрадовала: будем бить фашистов и покажем им наконец, что такое «Мы». На следующий день, надев любимое голубое платье, пошла в военкомат. Народу там было так много, что к военкому я попала только к обеду. Прошу направить меня на фронт. Он меня спрашивает:
— А вы кто? Какая у вас профессия?
Какая у меня, десятиклассницы, профессия? Но я говорю твердо:
— Буду делать все, что прикажут. Могу быть санитаркой, могу поваром, но лучше вы меня направьте на курсы медсестер.
— Сколько лет?
— Скоро восемнадцать, — говорю. А на самом деле в сентябре должно исполниться семнадцать.
Не стали со мной разговаривать. Идите, мол, домой, не мешайте работать. Я отошла в сторону, стою. Военком на меня как рявкнет! Усталый он был, очень утомленный. Села я на кожаный диван и сижу: «Не уйду, пока не запишете».
Принял он еще несколько человек, потом на бумажке написал адрес Красного Креста, где будут формировать курсы медсестер. Улица Девятой роты. Я туда. Записали, определили в отделение, дали пропуск. В первый набор меня не взяли. Дали только поручение — обойти по адресам медсестер и объявить место и время сбора. «Короткая стрижка, вещмешок, низкий каблук, ложка-кружка». Всех предупредила и сама явилась к райисполкому на Щербаковской, как было указано в повестках. Построили всех, стали по списку вызывать. Я выхожу вперед из строя и смело так говорю:
— Меня не назвали. Полякова Елизавета Дмитриевна. Курсы медсестер номер девяносто семь, улица Девятой роты.
Внесли меня в список и направили всех в казарму, которая располагалась в моей школе № 429 на Мейеровском. Тут я только что окончила десятый класс, а твой отец кончил тут десятилетку в июне 1940 года. Он уже полгода был в армии.
Ну и работенку дали нам для начала! Как нарочно. Приказали идти в баню и смотреть, чтобы мужиков хорошо мыли, стригли, и провести наружный осмотр, чтобы не было на теле кожных заболеваний. Шло ополчение, люди разных возрастов и профессий. Сталинские дивизии формировались по районам Москвы, каждый район давал дивизию. Надела я белый халат, вошла в баню и ничего не вижу, какие там чирьи. Постепенно освоилась, кое-какие болезни научилась различать. Потом неделю ходили с песнями по Москве, учились маршировать, хотя военной формы еще не было. Пели «Дан приказ ему на запад» и «Если завтра война».
Однажды ночью разбудили, построили, распределили медперсонал по ротам и пошли. Двинулись по Волоколамскому шоссе, ни формы, ни оружия. Шли без остановки, все шли и шли... Шагали днем и ночью. Ноги не идут, голова ничего не соображает. В толпе трудно идти, особенно днем, по жаре. А на мне рюкзак и сумка с медикаментами.
Наконец остановились в лесу. Дали нам форму и оружие — шинели, плащ-палатки, сапоги сорок первого размера и винтовку-трехлинейку. Винтовку вскоре у меня отобрали — не хватало. Прибыл к нам комсостав. Ребятишки из военных училищ, только они недоучились, точно так же, как и мы на своих курсах. Моему командиру роты было девятнадцать лет, как и тебе. Взводами командовали люди постарше, из запаса. Здесь же, в лесу, мы приняли присягу. Помню, меня, дуру, беспокоило тогда, отправят ли наши вещи домой. Стеганка у меня новая, а тогда это было богатством. Если бы я представляла себе, что будет дальше...
Формы для женщин не было, пришлось нарядиться в брюки и длинную, как платье, гимнастерку. Хуже всего было с сапогами, ноги из них выскакивали, в первом же переходе кровавые потертости. Никакие портянки не помогали. Надо было идти. Машин при ротах не было, только повозки. Командиры клали туда свои вещи, а остальные тащили все на себе, даже пулеметы и ленты к ним. Много было бутылок с горючей смесью. Случалось, разбивали, сжигались.
И мы шли. Шли до Вязьмы, оттуда к Ельне. В котел попали, не доходя до Смоленска. Идти было уже очень тяжело, народ растягивался, в ротах люди не выдерживали и отставали. Неподготовленные были, жалко смотреть. Командир шел впереди, а меня поставил замыкать, чтобы я подбирала больных и отставших, тянула слабых. И вот я уговариваю то одного, то другого. А они падают и даже плачут. А сама всех слабей. Команда на отдых, мне бы упасть и не двигаться, как они, так нет — зовут:
— Сестра! Сестра, дай ватки, ноги натер.
— Что тебе, миленький? — А сама думаю: «Черт бы тебя побрал, дай хоть сапоги снять».
Командиром моим был Бебутов Петр Суренович. Девятнадцать ему исполнилось в походе, в июле или начале августа. Узнала я от политрука, что завтра у командира день рождения, решила сделать ему подарок. В деревне увидела цветы — георгины, золотые шары — и выменяла их на пайку хлеба. Уже двинулись, я догоняю с букетом, а он на меня как напустился: «Ходите невесть где, кавалеры с цветами провожают!» Приревновал, дурачок. Бойцы смеются: «Кому цветы, сестренка?» — «Вам, ребята». И раздала по цветочку. Осерчала и раздала. Командир злой, не смотрит на меня.
Вечером встали в лесу, связной зовет к командиру.
— Хоть у вас кавалер из другой роты, — говорит он, — но сегодня придется со мной посидеть: у меня день рождения.
— Знаю. Цветы-то я вам несла.
Их, он подхватился!
— Раз так, раз для меня, сейчас пойду и все соберу! Что же вы сразу, Лиза, не сказали?!
Он меня уже по имени называл, хотя это было и не положено. Мы были в ротах, но подчинялись главному хирургу полка доктору Лебедеву. Он нам четко все разъяснил: «Вы здесь не для того, чтобы любовь крутить. Обязаны со всеми, в том числе и с командирами, держаться официально. Запомните: ваше имя — сестра, просто сестра, и все». Я так и держалась. Сначала мы с ним даже поссорились. Спрашивает меня ротный: «Как вас зовут, сестра?» — «Сестра меня зовут!» «Я не из любопытства спрашиваю, — разозлился он, — мне надо знать!» А я ему: «Я же сказала, меня зовут сестра и другого имени у меня нет».