Последняя игра

Хрящ почувствовал, что сильные руки поднимают его с пола. Вся злость и мощь куда-то подевались, Хрящу стало вдруг безумно страшно… Он же даже не участвовал в акциях, не бегал по городу с пушкой… Работу свою считал, как ни странно, сравнительно безопасной… Вроде доктора семейного, только наоборот. Шеф вызывал его, когда было нужно, объяснял, что надо делать, привозил клиента… Это все шеф. Он же, Хрящ, простой исполнитель, за что его-то бить… Он вроде машины… Кнопку нажали, и заработала… На его месте все равно кто-то должен работать…

– А знаешь, я тебя, наверное, и не убью, – сказал Кругозор. – С тобой еще мокруху разводить…

– Да-а? – тонко спросил Хрящ, затрепыхавшись в руках гостя. – Да-а? Не надо, а? Я же только выполнял то, что Яков мне… Понимаешь? Я же на тебя зла не…

Кругозор ударил его в солнечное сплетение, заставив замолчать. Потом протащил на кухню, положил животом на табурет.

– Лежи, гнида. Сейчас я уйду. А ты лежи. Больно? – спросил он даже с каким-то участием в голосе.

– Нога… – кивнул головой Хрящ.

– Ну. Нога-то пройдет…

Хрящ не видел, как Кругозор доставал из-за пазухи подобранный по дороге кусок металлической трубы. Он вздохнул, потрепал Хряща по загривку, взвесил трубу в руке, перехватил поудобнее и точным ударом, целясь в выбранную точку, сломал Хрящу позвоночник.

Глава сорок четвертая

Насте не верилось, что все случилось так, как случилось. Уже неделю она жила в собственной квартире, отказавшись переезжать к Андрею. Да он и не настаивал. Ночевал всегда у нее, утром уезжая на своем джипе по делам, оставляя Настю на попечение Егора. Она не спрашивала его об этих делах, а сам он не рассказывал, только единственный раз, в первый вечер, точнее – уже утро, после того, как они несколько часов провели… не в объятиях друг друга – это определение не подходит для того, что они вытворяли в свою первую ночь после слишком долгой разлуки.

Настя узнавала и не узнавала своего Андрея – он изменился не только внешне, став суше, грубее, даже как-то неуклюжей, чем был прежде. Она чувствовала какую-то несвойственную ему раньше агрессию, словно, изливаясь в нее очередной раз, он хотел не так, как прежде, наполнить ее своей любовью, а, напротив, не думая о ней, жаждал избавиться от чего-то гадкого, что сидело у него внутри, и каждый раз у него это не получалось. Он отваливался в сторону, лежал с открытыми глазами, пока она его гладила и целовала в грудь, живот, губы… Потом они засыпали на несколько минут, и Настя просыпалась оттого, что Андрей вдруг начинал страшно скрипеть зубами… Она будила его, и они снова начинали свой дикий танец, в котором темп задавал Андрей, и темп этот был именно животным, первобытным – другого слова Настя не могла подобрать. Раньше все было немножко не так. Он был нежнее, он прислушивался к тому, чего хотело ее тело, а теперь жадно, варварски брал столько, сколько было нужно ему.

Но, если честно, это были мелочи перед радостью встречи и счастьем снова быть вместе, снова чувствовать себя защищенной от всей этой мерзости… Быть у себя дома и не бояться, что сейчас ворвутся менты, комитетчики, бандиты, что не придут они, не будут стоять и караулить под окнами, прослушивать телефон, подстерегать на лестнице.

Так сказал Андрей. Сказал, что все кончилось. А ему она верила, как никому. Она знала, что Андрей ее не обманет. И когда он это говорил, то смотрел ей прямо в глаза, а уж читать в его глазах она научилась давно. И глаза эти сейчас не врали. Он вообще ей никогда не врал. Просто не говорил того, что не считал нужным, а уж если говорил, то всегда правду.

Ну кончилось, и слава Богу. Он не спрашивал, чем она собирается теперь заниматься, а если бы спросил, вряд ли она смогла бы ответить. Целыми днями она играла в компьютерные игрушки, которых Андрей привез ей на второй день «мира», как он называл этот новый период их жизни. Егор или спал в комнате, которую они ему выделили, или, когда понимал, что его присутствие начинает Насте мешать, куда-то уезжал, сказав, что надо потихоньку налаживать жизнь и заниматься делами, а то, мол, деньги кончаются, не к станку же ему идти.

Настя не хотела думать ни о бизнесе своих друзей, ни о своем участии в нем – научаствовалась, пора и честь знать, пора и для себя пожить спокойно…

Не хотелось ей думать ни о бывших одноклассниках, ни о музыкальных магазинах, что были во второй ее жизни, которая все глубже и глубже затягивала Настю в мир криминального Питера, где она плавала как рыба в воде.

Единственный человек, с которым она хотела бы встретиться сейчас, был, как ни странно, этот смешной парень, Санек.

Она его так и не видела. Тогда, вечером, в квартиру ворвался невесть откуда взявшийся Андрей, весь какой-то помятый, вымотанный до предела, с ввалившимися глазами, расцарапанным лицом и в порванном пальто. Схватил ее, ничего не объясняя, сунул в машину и повез домой. Только здесь уже, в ее квартире, сказал, что все кончилось.

А потом несколько дней ей было не до вопросов. Какие вопросы, если такое счастье вдруг свалилось – Андрей вернулся, живой, почти невредимый, и дело уголовное даже, говорит, закрыто на него, он теперь свободный человек…

Он не рассказывал о том, как нашел ее, а она не спрашивала, да и на самом деле ей это было совсем не интересно. Не хотелось снова слушать о той, страшной жизни, приметы которой она старалась стереть из своей памяти, иногда даже напиваясь средь бела дня. Водка постоянно стояла в холодильнике, запасы ее пополнял Егор, тоже не отказывавший себе, правда, вечерами. И водка на него действовала странно – он вроде не пьянел, просто замыкался в себе, слова не вытянешь. Садился перед телевизором и смотрел все передачи подряд. Отдыхал так, как потом объяснял Насте с утра.

Андрей на ее выпивки смотрел хоть и без восторга, но и раздражения не выказывал. Взрослый, мол, человек, пусть делает что хочет. Дел-то никаких нет, вот если бы были дела – тогда дело другое…

После недели добровольного заточения она все-таки вышла на улицу и, поймав такси, поехала к Саньку. Действовала безотчетно – зачем и что она будет с ним делать, о чем разговаривать – он ведь совершенно, если разобраться, человек ей посторонний, практически незнакомый, один из десятков тысяч уличных питерских пацанов… Встретились бы еще наверняка в каком-нибудь из ее бывших магазинов, про которые изредка напоминал ей Андрей. Неплохо бы, мол, потихоньку возобновлять дело. Настя кивала, но ни малейшего желания возвращаться в бизнес у нее не было. Андрей это понимал и оставлял все разговоры о делах, хватая ее в охапку и бросая в постель…

Настя вышла из машины возле Парка Победы и пошла по Московскому, вдруг вспомнив, как неделю назад брела здесь в обратном направлении, изображая из себя удалого пацана с беломориной в углу рта. И сразу всплыло все, что было потом. Баня, эти морды…

Настю передернуло. Нет, все, хорошего понемножку.

Она с трудом нашла нужный дом в ряду одинаковых типовых корпусов и, даже поднимаясь по лестнице, не была до конца уверена в том, что не ошиблась. Впрочем, что уж тут такого страшного? Ну ошиблась, сходит в другой дом… А если дома нет Санька, если болтается со своим Боссом в поисках приключений, то оставит записку со своим номером телефона…

Она звонила в дверь минут пять, потом, убедившись в том, что в квартире никого нет, начала писать записку. Обернулась, услышав на лестнице шаги, и увидела пожилую женщину в дешевом пальто, с тяжелой хозяйственной сумкой в руках.

– Вы к Сашеньке? – спросила она. – Подруга?

– Да, – кивнула Настя. – Вот, приехала с другого конца города, а его нет… А вы – его родственница?

– Соседка. В больнице Сашенька. Связался… – она пристально изучала Настю, – связался со шпаной какой-то… Теперь вот в реанимации неделю лежал… Я вчера навещала… Родители-то в отъезде, некому позаботиться… Его-то дружки – одно название. Никто даже носа в больницу не показал… Ну ты-то вроде ничего, – сказала она, удовлетворенно оглядев Настю. – Давно его знаешь?