Крылатые семена

— Я знаю, что Билл именно этого ждал бы от меня, — сказала она.

— Дорогая моя, — проговорила Салли, сжимая руки девушки в своих ладонях, — не слишком ли это будет для вас трудно?

— Нет. Я уже в полной боевой готовности. — Едва заметная улыбка, промелькнувшая на губах Пэт, так живо напомнила Салли Билла, словно частица его души воплотилась в этой девушке, которой он был дорог, — так улыбался Билл, когда ему предстояло какое-нибудь трудное дело. — Это вы, миссис Салли, дали мне силы выдержать… Я была так одинока и совсем пала духом.

— Теперь вы никогда не должны чувствовать себя одинокой, — отвечала Салли.

— Когда-то мы с Пэм делились всеми нашими горестями, — сказала Пэт, хмуро сдвинув брови, точно оправдываясь в той жажде сочувствия, которая привела ее к Салли. — Но теперь у нее есть Шон и малыш, и я не хочу ее тревожить. А кроме того, она ведь не знает, что случилось с Биллом, так что вы единственный человек, к которому я могла прийти со своим горем.

— Приходите ко мне всегда, когда вам захочется, — сказала Салли. — Но не нужно быть слишком суровой к себе, Пэт. Вы молоды… Не поддавайтесь горю.

Пэт уехала в Джералдтон, и после короткого письмеца, извещавшего, что она прибыла туда благополучно, Салли долгое время не имела от нее никаких вестей. Потом пришло еще одно письмо: Пэт писала, что ее перевели в восточные штаты и, к сожалению, она не могла приехать попрощаться с Салли. О судьбе Билла больше не было никаких вестей.

Год пришел к концу. Миновал еще один, а война все тянулась, хотя после победы советских войск под Сталинградом на фронте произошел крутой поворот: начался разгром немецких армий, завязших в снегах и ростепелях разоренной ими страны. Красная армия гнала разбитые остатки когда-то непобедимых гитлеровских полчищ на их исходные рубежи, где захватчиков ждало окончательное поражение и капитуляция. Английские и американские войска заняли Северную Африку и Сицилию. Крушение Италии и бомбардировки Берлина уже предвещали разгром фашизма. Войска союзников еще не высадились во Франции, но этого события, которое должно было приблизить конец войны, ожидали с часу на час.

Победа близка, говорили все и жили надеждой, что скоро, скоро придет конец годам страданий и страха.

Глава XXXVIII

Улицы Калгурли выглядели пустынно и голо в эти последние дни войны. По словам владельцев магазинов, торговля совсем замерла. Рудники по-прежнему обходились минимальным количеством рабочих рук, и население покупало только нормированные товары — самые необходимые продукты питания и одежду. Временами и в этом ощущался недостаток, но до голода еще не доходило.

Теперь уже каждый понимал, как близка была опасность вторжения японцев в Австралию, и все тяготы, порожденные войной, трудовое население приисков переносило со спокойным стоицизмом людей, привыкших к трудностям и лишениям в своей повседневной жизни. Да и можно ли было сравнить их невзгоды с теми страданиями, которые выпали на долю населения разоренных войной стран Европы? Как только появилась возможность отправлять посылки, все мужчины и женщины на приисках стали посылать продовольствие и одежду своим друзьям и родственникам в Англии. Эйли и Динни собирали средства для организации помощи жертвам войны в Европе.

Когда в Реймсе было подписано перемирие, на Тихом океане еще шли бои, и потому первые мирные празднества на приисках прошли без особого воодушевления и были к тому же омрачены пьяными скандалами и потасовками. Но когда американцы сбросили на Хиросиму атомную бомбу и безоговорочная капитуляция Японии положила конец военным действиям, в которых принимали участие австралийские войска, неудержимое ликование охватило прииски; неистово заливались рудничные гудки, народ толпой валил в пивные, на улицах пели и плясали.

Глядя на флаги, свисавшие с каждого здания, слушая перезвон колоколов и веселое буйство толпы на улицах, Салли думала о том, что все это она уже видела и слышала однажды — после первой мировой войны. Уже и тогда нелегко было принимать участие в этом исступленном ликовании, а теперь стало и того труднее. Только те, кто ждет домой своих близких, могут смеяться и веселиться вместе с этой бесшабашной толпой, думала Салли. Измученные, изнуренные узники военных лагерей скоро возвратятся к своим семьям и очагам; солдаты, моряки и летчики будут избавлены от неисчислимых опасностей, поминутно подстерегающих их уже не один год. И все же многие были сдержанны в проявлении своей радости. Салли казалось, что они испытывают те же чувства, что и она, — радуются концу этой страшной бойни и скорбят о сыновьях, мужьях, братьях, женихах и возлюбленных, утонувших в океане, погибших в морских сражениях, в воздушных боях над Средиземным или Северным морями, — о всех, кто нашел могилу среди песков Северной Африки, на снежных вершинах Греции, в джунглях Новой Гвинеи и других тихоокеанских островов. Те, кто понес тяжелую утрату в этой войне, печально отворачивались от веселой толпы, и сердце их сжималось от боли. Для них это была грубая буффонада на тему величайшей трагедии.

Однако фашизм, прославлявший войну, был побежден.

— Это самая большая в истории победа мира над войной, — говорил Динни.

Через шесть месяцев после того, как умолкли праздничные клики в честь окончания войны, Стив вернулся домой с фронта, худой и желтый как лимон.

Дафна знала, что на фронте Стив был несколько раз ранен, болел малярией и тропической лихорадкой, лежал в госпитале. Однако в письмах он только посмеивался над своими «царапинами», сообщал, что его превосходно «залатали» и он будет делать свое дело, пока всех япошек до единого не выкурят из нор, которые они себе понарыли слишком близко к австралийским берегам.

Узнав, что Стив прибывает в Сидней, Дафна поспешила туда. Но Стиву еще предстояло перенести довольно тяжелую операцию; лишь после этого мог он пуститься в далекий путь на Запад. По его словам, из него нужно было «выковырять куски шрапнели». Стива оперировали шесть раз, прежде чем Дафна получила возможность увезти его домой. Но вот уже все было кончено, Стив демобилизовался, облекся в дешевый штатский костюм и бодро ковылял по дому. Он был счастлив, что вернулся на родину и снова соединился с Дафной и с этим маленьким крепышом, которого называл своим сыном. Разговоры о войне и о страшных боях в джунглях были ему не по душе.

— Но через это нужно было пройти, Дэф, — говорил он. — Нужно. И пусть никто не забывает о том, что приходилось переносить нашим солдатам там, на фронте. Это был ад — бои в сырых, непролазных джунглях среди проклятых зловонных болот… Голод, боль, усталость — все приходилось терпеть и со всем мириться. Я никогда и не думал, что выберусь оттуда живым. Да и мало кто на это надеялся. Вот почему ребята дрались так, словно у них была одна цель в жизни — убивать японцев. И когда наш товарищ падал, сраженный японским снайпером или спрятанным в чаще пулеметом, все думали только об одном — найти мерзавца, который его убил, и разделаться с ним. Такие ребята, как Джони Френч, да и десятки других показали, как надо воевать. Когда погиб Билл, меня произвели в сержанты, и я получил вот это.

На старом изношенном мундире, который снял с себя Стив, висела на ленточке военная медаль.

— Да только я ни черта не сделал, — уверял он. — Мне даже совестно ее носить. Чуть ли не каждый солдат, который участвовал в боях на Какодской тропе или у Темплтонской переправы, у Эора-Крик, у Оиви или Горари, не говоря уже о нашем большом наступлении на Гону, заслуживает такой медали.

— Не верьте ему, миссис Миллер! — воскликнул Шорти Лей.

Шорти был рабочий с приисков, который ушел на фронт вместе со Стивом, а вернулся годом раньше, на костылях. По вечерам, когда Стива, подверженного приступам малярии, начинал пробирать озноб, Шорти заходил иной раз его проведать. Его обычное приветствие: «Здорово, друг! Как дела?» — всегда звучало весело, а его рассказы о том о сем развлекали Стива.