Крылатые семена

— А ведь он прекрасно знает, что нам нужно только одно — разгромить фашизм, — жаловалась Эйли. — Как же может он так выступать!

— Плюнь на него, — уговаривала ее Салли. — Всем ясно, чего он добивается. Билл уже несколько месяцев воюет в Ливии, а Дик только-только записался в армию и уже подлизывается к начальству, чтобы его поскорее произвели в офицеры.

Внезапно Гитлер нанес новый молниеносный удар, на этот раз целя в Норвегию. Его войска заняли Данию, Голландию, Бельгию, пала Франция. Английские войска оставили Дюнкерк. Союзные армии оказались на краю катастрофы.

Эти события заставили Салли очнуться, и она испытала острое отвращение к себе. Теперь она снова принялась шить для комитета, ходить на собрания. Она горела желанием включиться в борьбу; ею владело сострадание к населению оккупированных стран и ненависть к торжествующему врагу. О, если бы обрушить на него всю ярость войны и всю горечь поражения! Как бы ей хотелось делать что-то реальное для обороны Англии и Австралии.

Динни и Эйли утверждали, что только союз с Россией может принести победу, так как это заставило бы Гитлера воевать на два фронта. Они твердили об этом везде и всюду и распространяли листовки, которые должны были открыть людям глаза на истинное положение вещей и заставить их потребовать от правительства заключения военного, политического и экономического договора с Советским Союзом для достижения победы.

Как-то под вечер отворилась калитка, и, к немалому удивлению Салли, на дорожке, ведущей к дому, показался Фриско.

После того как он закрыл свою контору и поселился с миссис Руни в Боулдере, Салли видела его раза два, не больше. Она знала от Норы, что они поженились и у них родился ребенок. Когда Салли встретила его как-то после их разрыва, вид у Фриско был довольно жалкий и потрепанный, но сейчас на нем была военная форма, он выглядел опрятно и держался бодро.

Динни вышел к нему навстречу, и Салли слышала, как они разговаривали, сидя на веранде в старых ободранных креслах.

— А я опять впрягся, Динни, — сказал Фриско с плохо скрытым волнением. — От такой старой развалины, как я, пользы, конечно, мало, но они взяли меня на службу в секретное отделение. Я, понимаешь ли, должен следить за нелегальной деятельностью всякого рода. Ну, а я, как видишь, решил нарушить присягу и всякое такое прочее и пришел предостеречь тебя. Скоро издадут новый указ. Это будет серьезный удар по коммунистам. Вот я и предупреждаю тебя, а ты скажи Эйли: пусть уничтожит все книги и все бумаги, которые имеют хоть какое-то отношение к коммунистической партии или к какой-либо другой организации, с нею связанной, — все до последнего клочка. Если она этого не сделает, то, надо думать, угодит в тюрьму.

— Черт подери! — прорычал Динни. — Чего они добиваются? Ведь коммунисты в конце концов хотят только одного — чтобы правительство не обманывало нас и честно вело войну, если мы действительно воюем для того, чтобы победить фашизм.

— Я знаю, — сказал Фриско. — Иначе я бы и не пришел сюда.

— Вот дьявольщина! — возмущался Динни. — Лучше бы они пересажали всех фашистов и профашистов в городе, это еще было бы похоже на дело.

— То же самое говорю и я, — язвительно рассмеялся Фриско. — А у нас установили охрану на почте и на радиостанции на случай, если коммунисты вздумают что-нибудь предпринять.

Он поднялся, собираясь уходить, поправил ремень и повернулся в сторону отворенной двери, ведущей в дом. По-видимому, он слышал шаги Салли в гостиной и ждал, что она выйдет на веранду поговорить с ним. Но она все еще не могла простить ему удар, который он ей нанес, не могла забыть боль и унижение их разрыва, свои разбитые иллюзии.

Фриско, как видно, понял, что она хоть и слышала их разговор с Динни, но не намерена выйти к нему.

— Ну что ж! — воскликнул он с веселой издевкой, которая была так знакома Салли. — Передай мэм, что я сделал это ради нее. Ради ее благополучия я готов продать душу дьяволу.

Когда Фриско ушел, Салли поспешила вместе с Динни предупредить Эйли. Они помогли ей сжечь целую кучу газет и брошюр. Некоторые книги Эйли отказалась уничтожить. Она тщательно их запаковала, и Динни взялся спрятать их в одном укромном местечке в зарослях. Салли заявила, что о книгах и газетах Билла позаботится сама.

— Пока я жива, они их не получат, — сказала она.

Но Динни все же уговорил ее отдать ему эти книги, чтобы он их тоже мог укрыть в своем тайнике.

Вскоре коммунистическая партия. Лига борьбы за мир и демократию и еще некоторые организации были объявлены вне закона. Держать у себя газеты или брошюры, изданные этими организациями, даже если они были опубликованы задолго до нового указа, считалось преступлением. Уже производились обыски, и людей бросали в тюрьмы, если сыскная полиция находила у них хотя бы одну из этих брошюр или старую газету.

У Эйли во время обыска не нашли ничего предосудительного — впрочем, только благодаря Наде. Едва был опубликован новый закон, как на другой же день, на рассвете, к Эйли явились с обыском, и тут она внезапно вспомнила, что на кухне под сиденьем ее стула лежат две старые газеты, которые она забыла уничтожить. Сыщики начали обыск с гостиной и спальни; они шарили по шкафам и комодам, рылись в белье, читали письма и не спускали с Эйли глаз. Ей оставалось только позвать Надю и попросить ее присмотреть за маленьким Томми, покормить его завтраком. Как можно быть такой беспечной! — корила себя Эйли. Она ни секунды не сомневалась в том, что полиция найдет эти газеты и ей придется отправиться в тюрьму.

Когда сыщики перешли на кухню, Надя и маленький Томми играли там на полу. Сыщики не преминули заглянуть под сиденье стула, но ничего там не обнаружили.

— Ты так часто суешь все под сиденье, мама, — спокойно сказала Надя, когда полиция ушла. — Вот я и подумала, что надо посмотреть — не забыла ли ты там чего-нибудь.

— Солнышко мое! — воскликнула Эйли, прижимая ее к себе. — Ты сожгла эти газеты?

— Разумеется, — невозмутимо отвечала Надя, делая вид, что ничего особенного не произошло, хотя глаза ее за круглыми стеклами очков сияли простодушной радостью.

Лал, которому приказано было оставаться у себя в комнате, прибежал на кухню, горя негодованием. Полицейские унесли его записки по истории — все материалы о восстании Уота Тайлера и о крестьянской войне, по которым он готовился к докладу в школе.

— Ничего, не огорчайся, — рассмеялась Эйли. — Они унесли папины книжки тоже — и Коран, и «Историю французской революции» Карлейля. Ну что ж, этим полицейским полезно узнать, что народ и в прежние времена умел бороться за свои права.

Динни был в бешенстве от новых репрессий. А Эйли по-прежнему считала своим долгом распространять среди населения листовки и брошюры, протестующие против ограничения гражданских свобод, клеймящие действия правительства, которые расчищают путь фашизму и подрывают обороноспособность страны. Эйли объяснила своим детям, почему она считает нужным распространять эти листовки, и попросила Салли присмотреть за ребятишками, если ее арестуют. Динни до глубокой ночи сопровождал ее, помогая распространять запрещенную литературу.

Когда Сэм Маллет, Тэсси Риган, Тупая Кирка, Эли Нанкэрроу и Дэлли собирались, как обычно, поболтать на веранде у миссис Гауг, Салли слышала, как Динни разносил новые законы и правительство. Она знала, что он высказывает такие же мысли и в кабачках и на улице — в разговорах с незнакомыми людьми. Немало мужчин и женщин было уже брошено в тюрьму за речи, далеко не столь крамольные, или за то, что у них была обнаружена какая-нибудь нелегальная листовка вроде тех, что Динни изо дня в день распространял среди рудокопов и их семей.

Динни часто повторял слова Мориса Блэкборна, депутата лейбористской партии, сказанные им в парламенте: «Эти указы издаются для того, чтобы задушить всякую критику действий правительства и его методов ведения войны… Теперь уже нельзя произнести ни слова неодобрения без того, чтобы вас тут же не обвинили, что вы сеете недовольство среди гражданского населения, подрываете его моральные устои и боевой дух».