Властелин колец

На тридцать верст от Хоббитона Сэм знал каждый камешек, но этим его познания в географии ограничивались.

По ту сторону холма действительно начинался ельник. Свернув с тропы, они нырнули в смолистую темноту и первым делом набрали хвороста и шишек для костерка. Скоро под ветвями большой ели весело потрескивал огонь, а хоббиты сидели вокруг и грелись, пока не начали клевать носом. Тогда они завернулись в одеяла, пристроились между огромными, расходящимися во все стороны корнями старого дерева, каждый в своем отдельном углу, и вскоре уже спали как убитые. Часовых решили не выставлять. Даже Фродо отложил страхи на потом: какие могут быть опасности в самом сердце Заселья? Никто не видел путников; разве что несколько зверьков, когда погас костер, подобрались поближе – поглазеть. Случилось пробежать по своим делам лису; приметив чужаков, он остановился и понюхал воздух.

– Хоббиты! – изумился он. – К чему бы это? Много нынче странного творится, но чтобы хоббит спал не дома, а в лесу под деревом?! Нечасто такое увидишь. И не один, гляди–ка, а целых три! Неладно это, ох неладно!

Лис попал в самую точку, но смысл увиденного так навсегда и остался для него тайной за семью печатями.

Наступило утро, бледное и туманное. Фродо проснулся первым – и обнаружил, что корень оставил у него в спине изрядную вмятину, да и шея задеревенела.

«Ничего себе удовольствие! И зачем я пошел пешком? – подумалось ему, как всегда в начале долгого похода. – Как же это меня угораздило продать Саквилль–Бэггинсам мои великолепные перины? Лучше б я уступил им этот корень!»

Отгоняя неприятные мысли, он потянулся и позвал:

– Эй, хоббиты, поднимайтесь! Утро нынче просто замечательное!

– Ничего замечательного не вижу, – возразил Пиппин, кося одним глазом поверх одеяла. – Сэм! Подашь нам завтрак в половине десятого! Согрел воду для мытья?

Сэм вскочил, хлопая спросонья глазами:

– Нет еще! Но я мигом, сударь!

Фродо стянул с Пиппина одеяло, перекатил приятеля на другой бок и отправился на опушку ельника. На востоке из густой дымки, скрывавшей долину, вставало красное солнце. Кроны деревьев, тронутые багрянцем и позолотой, плавали в море тумана, словно оторвавшись от корней. Слева круто ныряла вниз и пропадала из виду вчерашняя тропка.

Когда он вернулся, оказалось, что Сэм и Пиппин уже успели развести костер.

– Давай воду! – набросился на Фродо Пиппин. – Где вода?

– Не в карманах, как видишь, – отмахнулся Фродо.

– Мы–то думали, ты за водой ходил, – рассердился Пиппин, доставая из мешка еду и кружки. – Может, сгоняешь все–таки?

– А почему не вместе? – весело отозвался Фродо. – Захвати фляги и айда!

У подножия холма пробивался ручеек. Они наполнили фляги и походный котелок у маленького водопадика, где ручей переливался через большой серый валун. Вода оказалась ледяной, и хоббиты долго фыркали и отдувались, поливая лицо и руки.

Пока они закусывали, утрамбовывали мешки и собирались в путь, перевалило за десять. День намечался ясный и жаркий. Друзья спустились с холма, перебрались через ручей неподалеку от родника – и пошло–поехало: вверх по склону, на гребень холма, вниз… Скоро плащи, одеяла, вода, пища и все прочее стало казаться неимоверно тяжелым – что твои булыжники.

Дневной переход обещал быть жарким и утомительным. Правда, через версту–другую дорога перестала скакать вверх–вниз: изнуряющим зигзагом взобравшись по крутому обрыву, она приготовилась к последнему спуску. Внизу простиралась равнина с темными пятнами рощиц, вдали сливавшимися в бурую дымку, – там лежал Лесной Приют, а дальше угадывался Брендивин. Нить дороги вилась и петляла, убегая вдаль.

– Дороге прямо конца нет, – вздохнул Пиппин, – а вот мне, если я не отдохну, точно конец придет. По–моему, пора перекусить еще разок.

С этими словами он опустился на высокую обочину, приложил ко лбу ладони и всмотрелся из–под руки в дымку на горизонте – туда, где текла Большая Река, где кончалось Заселье, в котором он провел всю свою жизнь. Сэм стоял рядом, широко раскрыв круглые глаза: впереди лежали неизведанные земли, а за ними – новый, незнакомый горизонт.

– А эльфы в тех лесах водятся? – спросил он.

– Не слыхал что–то, – отозвался Пиппин.

Фродо не ответил. Он смотрел на убегающую вдаль дорогу, словно видел ее впервые. И вдруг продекламировал нараспев, громко, ни к кому не обращаясь:

– Это же вроде бы старого Бильбо вирши, – припомнил Пиппин. – Или ты это сам написал на тот же манер? Звучит не слишком жизнерадостно.

– Не знаю, – пожал плечами Фродо. – Мне почему–то показалось, что я их вот прямо сейчас, на месте сочинил. Но вполне может статься, что когда–то давно я их от кого–нибудь слышал. Мне просто Бильбо вспомнился – каким он был в последние годы, перед Уходом. Он говаривал, что Дорога на самом деле одна, точь–в–точь большая река: у каждой двери начинается тропинка, ни дать ни взять ручей, что бежит от криницы, а тропинки все до одной впадают в Большую Дорогу. «Выходить за порог – дело рискованное, – повторял он. – Шагнешь – и ты уже на дороге. Не удержишь ног – пеняй на себя: никто не знает, куда тебя занесет. Понимаешь ли ты, что прямо здесь, за дверью, начинается дорога, которая ведет на ту сторону Чернолесья? Дашь ей волю – и глазом не успеешь моргнуть, как окажешься у Одинокой Горы или где–нибудь еще, так что и сам будешь не рад!» А ведь это он про ту самую тропинку говорил, что начинается у дверей Котомки. Придет, бывало, с прогулки и затеет разговор…

– Меня лично дорога пока что никуда не уведет. Дудки! По крайней мере с часок ей придется обождать, – зевнул Пиппин и скинул с плеч мешок. Остальные последовали его примеру и уселись на высокой обочине, побросав поклажу и свесив ноги. Отдохнув как следует, друзья плотно, не торопясь, подкрепились и покемарили еще немножко.

Когда они спустились с холма, солнце уже клонилось к западу и равнину заливал теплый послеполуденный свет. До сих пор на пути не встретилось ни единой живой души. Дорога слыла полузаброшенной – на повозке тут было не проехать, да и мало кто наведывался в Лесной Угол. С час или около того хоббиты без приключений шагали по тракту. Вдруг Сэм остановился и прислушался. Холмы остались позади, и дорога, вдоволь попетляв, бежала теперь прямо вперед среди лужаек, на которых то здесь, то там высились великаны–деревья – вестовые близкого леса.

– Нас нагоняет лошадь. Или пони, – сказал Сэм.

Все обернулись, но поворот дороги не позволял далеко видеть.

– Может, Гэндальф? – неуверенно предположил Фродо, но, не успев договорить, понял почему–то, что никакой это не Гэндальф. Его вдруг нестерпимо потянуло спрятаться от неизвестного всадника. – Может, это и неважно, – сказал он извиняющимся голосом, – но я бы предпочел, чтобы меня здесь не видели. Чтобы вообще никто не видел. Хватит с меня любопытных! У них, можно подумать, только и дел, что тыкать в меня пальцем да судачить. А если это Гэндальф, выскочим и напугаем его, – добавил он, словно эта мысль посетила его внезапно. – Чтоб неповадно было опаздывать! Ну что? Прячемся?

Сэм и Пиппин бросились налево, скатились в небольшую ложбинку неподалеку от обочины и залегли там. Фродо все еще колебался: желанию немедленно спрятаться что–то мешало – не то любопытство, не то еще что. Цокот копыт все приближался. В последнюю секунду Фродо все–таки спохватился и юркнул в густую траву за деревом, распростершим над тропой ветви. Оказавшись в укрытии, он приподнялся и выглянул, таясь за одним из самых толстых корней.

101

Образ дороги – один из наиболее многозначных символов у Толкина. В разных вариантах встречается несколько раз. Шиппи (с. 141) считает, что одно из значений этого символа Жизнь; другое – Провидение: если последовать своему призванию и вступить на дорогу, то попадешь на пути Промысла и назначенной Провидением судьбы. С дороги можно свернуть, от призвания можно отказаться – об этом в ВК говорится часто. Образ разветвляющейся, уходящей в неизвестность, пересекающейся с другими путями дороги противопоставляется самозамкнутости Кольца, никуда не ведущей бесконечности круга. Таким образом, замечает Шиппи, песни хоббитов часто «знают о мире больше, чем сами хоббиты», хотя глубинный их смысл прячется за простыми и даже тривиальными образами. КД отмечает, что в образе дороги у Толкина кроется вызов «духу нашего времени, который говорит, что осмысленных путешествий нет, потому что не существует самой дороги, а может, потому, что все дороги ведут к одному и тому же назначению» (с. 13).