Капкан для оборотня

Они сидели в кабинете. На столе, наполовину освобожденном от различных дел и документов, стояла бутылка армянского коньяка, два обычных граненых стакана и нарезанные на чистый лист бумаги тонкие ломтики лимона.

— Как бороться с ростом преступности, как победить терроризм? — горячился его приятель, — если кругом требуют отмены смертной казни, последнего средства, способного устрашить отморозков! В тех же Штатах и в Китае об этом даже и не говорят…

— Боишься остаться без работы? — иронично скривил рот Барсентьев. — К тому же эти мусульманские фанатики, например, не боятся смерти — напротив, это для них путь в рай.

— Боятся и они, — возбужденно возразил собеседник, — ведь смотря, как казнить и как похоронить. Казнь через повешение у них, к примеру, позорна. А если еще и похоронить казненного с несоблюдением мусульманских обрядов и обычаев, с оскверняющей их священные каноны атрибутикой… В какой там рай… Это — хуже любых пыток и любой смерти.

Он налил коньяк, чуть покрыв донышки стаканов. Оба выпили и взяли по ломтику лимона в рот.

— Это полнейшая ерунда, — продолжал прокурор, — что преступники не страшатся смертного приговора. Иные правозащитники пытаются уверить, будто пожизненное заключение является более серьезным видом наказания, так как преступник вынужден будет мучиться всю жизнь. Как бы не так!

Он закурил сигарету. Барсентьев последовал его примеру.

— Любой преступник, будь он хоть трижды Чикатило, с замиранием сердца ждет приговора суда, — уже спокойно продолжал приятель. — И со слов «…приговорить к смертной казни» у него начинается уже совсем иная жизнь. Иное мышление, иной отсчет времени, да все — иное. Он живет уже в потустороннем мире, с единственной надеждой — о помиловании. Это состояние полной прострации. К своим тюремщикам он обращается только с одним вопросом, каждый раз варьируя его по-разному. Бывают ли случаи помилования? А много ли их было? А есть ли у него хоть какие-то шансы?

Барсентьев скептически хмыкнул.

— Он каждодневно просит бумагу и пишет бесчисленные прошения о помиловании, — продолжал его собеседник, не обращая внимания на скепсис Барсентьева. — И, хотя адвокаты заверяют, что они уже подали все бумаги на помилование, и что глава государства, независимо от того, есть ли просьба о помиловании или нет, все равно рассматривает эти вопросы в отношении приговоренных к высшей мере, он никому не верит. И каждый раз с надеждой смотрит в лицо работника следственного изолятора: «а отправлено ли его письмо?». Он почти не спит…

— Снятся кровавые мальчики?

— Нет, не снятся ему его жертвы. Каждую ночь он видит кошмары о своих последних минутах…

Лицо Барсентьева приобрело серьезное выражение.

— И, наконец, наступает неминуемая реальность, — продолжал рассказ прокурор. — Приговоренного вывозят к месту исполнения приговора. Когда за ним приходят, он уже понимает, что больше сюда не вернется. С этого момента он уже не видит знакомых лиц своих тюремщиков. В камеру входят члены специальной группы по приведению в исполнение смертных приговоров. У каждого из них своя функция, но действуют они слаженно и четко…

«…Одиночная камера с крохотным вентиляционным отверстием под потолком была залита ярким электрическим светом. Такое ощущение, что течение времени в этом месте остановилось, было совершенно неизвестно, день сейчас или ночь.

На пластиковой откидной койке без острых улов и граней сидел человек. Волосы на голове у него были всклочены и спутаны, на лице черноватой синевой отливала небритая щетина. Сидя абсолютно неподвижно, заключенный непрерывно смотрел только в одну точку.

Глаза его были широко раскрыты и почти не мигали, в них застыл звериный страх.

За стенами камеры, где-то в коридоре послышались неясные шаги.

Человек вздрогнул, насторожился и внимательно прислушался. Пальцы его рук судорожно сплелись…

Шаги миновали камеру и затихли вдали.

Человек, еле слышно переведя дух, принял первоначальную позу.

Через некоторое время вновь послышались шаги. Судя по шуму, шло уже несколько человек.

Заключенный вновь внутренне напрягся и сжался.

На этот раз в замке камеры заскрежетал ключ, и дверь открылась. В камеру зашли трое крепких мужчин, одетых в темно-серые спецовки без знаков различия.

— Встать! — негромко скомандовал первый из мужчин.

Человек с трудом поднялся. На лице его отразилась целая гамма мгновенных эмоций: от ужасной догадки до крохотной надежды.

Двое зашли к нему с боков. В руках одного из них мелькнули разовые пластиковые наручники.

И только тогда приговоренный, поняв суть происходящего, стал пытаться оказать какое-то пассивное сопротивление. Он начал цепляться за все выступающие части — нары, стены, пол и двери — ставшей неожиданно такой родной камеры-одиночки…

Первый мужчина двумя резкими тычками выпрямленных пальцев руки, направленными в солнечное сплетение и под левое ухо, резко подавил сопротивление. И вот уже руки арестанта заведены за спину и скреплены наручниками. Его вывели из камеры, придерживая с двух сторон…

Повезли его, как обычно и перевозят приговоренных к смерти, в узком и тесном заднем отсеке специального автомобиля. Отсек был слегка освещен неярким, непонятно откуда исходящим, светом. На передней стенке отсека виднелся глазок, наподобие дверного.

В отсеке, на корточках, молча сидел приговоренный с ничего не выражающими застывшими глазами. Это уже был не человек. Его психика разом рухнула, и он сидел, уткнувшись в одну точку и уже толком не соображая, куда и зачем его везут. На его спортивных штанах, в районе паха, медленно расплывалось темное пятно. От ужаса и безысходности он обмочился…

Наконец, путь в никуда закончился, и машина остановилась.

Приговоренного завели в небольшую комнату, за столом которой находился человек в прокурорской форме. Рядом сидели еще трое: один в форме внутренних войск, один — в милицейской форме и один — в гражданской одежде. На столе лежали какие-то бумаги…

„Прокурор привез помилование от президента?“ — в обреченном проснулась вдруг безумная надежда, и на несколько десятков секунд к нему вернулось сознание.

Но все надежды были напрасны. Прокурор стал выяснять его фамилию, имя, отчество… К осужденному вернулась, наконец, речь, он негромко подтвердил свои анкетные данные. И все же он все еще надеялся на чудо. А вдруг? В трепетном ожидании ловил приговоренный каждое движение губ прокурора…

Но нет! Человек в прокурорской форме резко захлопнул его личное дело.

— Ваше ходатайство о помиловании президентом было рассмотрено и отклонено, — произнес прокурор негромко и равнодушно. — Приговор будет приведен в исполнение…

С этого момента осужденный вновь потерял способность что-либо видеть, соображать, ощущать. Он опять находился в полной прострации. Двое оперативников поддерживали его под руки, третий, стоя сзади, завязал его глаза черной повязкой. Приговоренный был практически в глубоком обмороке…

Человека буквально занесли к месту исполнения приговоров.

Это небольшая глухая комната, стены и потолок которой обшиты обычными спортивными матами. Пол в ней обычно цементный, покрытый древесными опилками, полого спускающийся к задней стене.

Но приговоренный ничего этого видеть уже не мог, так как глаза его были завязаны черной повязкой. И на сопротивление у него уже не хватало душевных сил, а руки приговоренного были скованы разовыми наручниками, которые останутся его последним казенным имуществом в безымянной могиле.

Человек в форме внутренних войск, а это был руководитель специальной группы, махнул рукой, и оперативники поволокли обмякшее тело в другую комнату. Там приговоренного опустили на колени перед специальным пулеулавливающим щитом, и исполнитель приговора сзади выстрелил ему в основание затылка из пистолета с укороченным глушителем. И сразу же все трое вынуждены были отскочить в сторону — вверх ударил тугой фонтан крови…

Сразу после выстрела в комнату зашел человек в гражданской одежде — это врач, он должен зафиксировать наступление смерти. По инструкции врач всегда обязан проверить пульс у казненного и приоткрыть зрачки его глаз. Но, как правило, это не делалось, потому что все вокруг в крови.

Врач вернулся в комнату со столом и первым подписал акт о смерти. Затем документ подписали руководитель спецгруппы, представитель Комитета по исполнению наказаний при МВД (он в форме офицера милиции) и прокурор. Вот и все. Необходимые формальности были соблюдены.

Руководитель спецгруппы достал из стола бутылку водки и разлил ее в четыре стакана. Присутствующие выпили, не чокаясь. На следующий день все они не будут присутствовать на работе — им положен отгул…

Тем временем два оперативника упаковали тело в два специальных полиэтиленовых мешка и вынесли его в машину. Третий сгреб щеткой в кучу окровавленные опилки…

На дворе была глубокая ночь. Машина выехала из города и через некоторое время остановилась на поляне в глухом лесу. Здесь уже чернела готовая яма. Тело с глухим стуком упало в нее…

Земля была утрамбована, разровнена, ее остатки были разбросаны по сторонам, сверху все закрылось сухими листьями, веточками, травинками… И — все. Никаких признаков захоронения не осталось. Могила, как правило, невидима и безымянна. Родственники никогда не смогут узнать, где похоронен казненный…»