Страница 13 из 43
– Я сама виновата, – сказала Анжелка, – надо было обговорить детали, только и всего. Я слышала, дядя Володечка, вас оштрафовали, – она протянула ему две сотенные купюры, – вот, хочу войти в долю, потому как из-за меня.
Владимир Николаевич удивленно взглянул на доллары и на Анжелку.
– Спрячь, – буркнул он. – Оштрафовали меня по делу, сам виноват. Это все Леня Голубков, будь он неладен… За всю службу такого прокола не было…
– А еще у нас новые инструкции, – добавил он, взглянув на сидящую напротив Анжелку, – докладывать о твоих непосредственных и телефонных контактах с Тимофеем Михайловичем. Я сказал, что вынужден буду поставить тебя в известность. Вере Степановне это не понравилось. Она даже сказала, что найдет кого-нибудь посговорчивее.
Анжелка смотрела на бокал с темно-прозрачным вишневым соком и видела маленькую девочку, почти Дюймовочку, плавающую по горло в багровой жидкости.
– У тебя хорошая выдержка, Анжелка, – похвалил Владимир Николаевич.
– Я вот что думаю, дядя Володечка, – сказала она. – Телохранитель мне нужен, а охранник – нет. То есть или вы, или никто, вот что я хотела сказать. Как-никак я совершеннолетняя, охранять меня без моего согласия невозможно… Дымшиц прав, она съезжает с катушек.
– Без комментариев, – майор поднял руки, заслоняясь ладонями от крамолы.
– Вот наши планы, – сказала Анжелка. – Гоним квартиру на Патриарших, чтоб через неделю, максимум две закончить. Если не хватит рук – потихоньку, без рекламы перекидываем людей с Чистого. Потому что очень возможно, что через недельку-другую меня погонят на вольное поселение. Или я сама погонюсь…
Владимир Николаевич кивнул, легко по-военному встал и прошелся туда-сюда в прихожую и обратно.
– Я готов, – напомнил он.
– А я даже не знаю, – призналась Анжелка, отодвигая от себя пустой бокал из-под сока…
Следующие три недели они в пене и мыле заканчивали ремонты. Владимира Николаевича удалось отстоять, но черная кошка уже пробежала между Анжелкой и мамой – если раньше она была за мамой, как за стеной, в мертвой зоне, то теперь удушливая ненависть Веры Степановны к миру надвинулась и опаляла, как дыхание Змея-Горыныча. Она ежевечерне придирчиво проверяла счета и комментировала их сплошь нецензурными выражениями. Хорошо еще, что основные расходы проходили по Чистому – будущей квартире Веры Степановны; однако все, что она имела сообщить дочери по поводу итальянской мебели, наборного дубового паркета, французского камина и прочих замечательных, но неслыханно расточительных приобретений, так и повисало на них невидимыми, но очевидными для Анжелки мочалами, жирной невидимой миру копотью, застившей радость строительства новой жизни.
К концу двадцатых чисел квартирку на Бронной вымыли, выскребли, положили ковры и пригласили Веру Степановну для инспекции. Она прикатила на новом черном «мерседесе» с мигалкой, похожем на огромного бронированного таракана, оставила охрану внизу и самолично, ножками поднялась на второй этаж, ругая на ходу дерьмом собачьим то ли узковатые для нее марши, то ли общую бетонно-кирпичную сирость номенклатурной застройки. Анжелка с Владимиром Николаевичем встречали ее в дверях.
– Ну-ка закройтесь, дайте взглянуть снаружи, – отдуваясь, скомандовала Вера Степановна, покорябала ногтем добротную кожаную обшивку стальной двери, потом позвонила.
– Можно открывать? – спросила, открывая, Анжелка; Вера Степановна сверкнула глазами, но промолчала. Молча огляделась в прихожей и молча обошла всю квартиру, по ходу осмотра заметно светлея лицом. Правду сказать, такого жилья она не ожидала увидеть: квартирка оказалась легкой, просторной, уютно скомпонованной и необыкновенно тщательно проработанной именно в деталях, чего от русских работяг добиться всего труднее. Проглядывала сама Анжелка, ее въедливая скрупулезность, а еще больше – педантичный Владимир Николаевич. Кухня и спаленка выходили во двор, но недостатка света не чувствовалось, напротив – они выигрывали в уюте за счет грамотных, достаточно неожиданных цветовых сочетаний. Чего-то Вера Степановна по необразованности своей могла упустить, но чувствовать она чувствовала, да и поднаторела в ремонтах за последние годы. В особенности ей понравилась спаленка, по-девичьи веселая и уютная – может быть, девичеством и понравилась. Слева от входа стоял притопленный в нишу платяной шкаф, далее нечто вроде комода для белья и туалетный столик с мраморной, цвета рафинада столешницей; справа от окна тумбочка с лампой, кровать с высокими резными спинками, посередине – круглый индийский пуф. Все это здорово и непонятно как сочеталось с легкими ярко-оранжевыми шторами, завязанными узлами, цветочными сиренево-розовыми с позолотой обоями, персидским ковром и лампой под матерчатым, с бахромой абажуром. Большая сдвоенная гостиная показалась Вере Степановне пустоватой: буфет в две трети торцевой стены, мускулистый кожаный диван цвета кофе с молоком, к нему два кресла, пуфик да столик – вот и вся обстановочка, не считая огромного серо-голубого ковра, мощного музыкального центра и пруда за всеми за четырьмя окнами. Веру Степановну заинтересовали стены; Анжелка с гордостью пояснила, что их шлифовали до матового блеска шпаклевки, потом покрасили в белый цвет – не понравилось – напылили по белому золотую крошку, и получился такой вот светло-коричневый крап, теплый песчаник; тут еще будут шторы, портьеры из золотистого шелка, лампы, какие-нибудь картины с чем-нибудь красным или оранжевым – ну, и телик с видюшником, это само собой.
В ванной, как и следовало ожидать, Анжелка не стала себя щемить и оборудовала натуральный храм гигиены. Золоченые шаровые краны сверкали, как лампады в святилище; огромная ванна, окольцованная цельной мраморной рамой, смотрелась величественным алтарем и даже у Веры Степановны вызвала нечаянный приступ почтительности.
– Недурственно, – подытожила она, закончив обход; они присели в гостиной, а дядя Володя на кухне мыл стаканы, оставшиеся от строителей, и открывал шампанское. – Дорого, чисто, пусто. У меня тоже так будет?
– Да ты что!.. У тебя в сто раз лучше, вот увидишь…
– Увижу, – согласилась Вера Степановна. – Когда?
Анжелка подумала и сказала, что еще две недели.
– Ну-ну, – Вера Степановна кивнула и еще раз осмотрелась вокруг. Неплохо, неплохо… Он что, с палкой над ними стоял?
– В общем, почти что, – Анжелка хмыкнула. – Он такой – требовательный.
– Ну, а переезжать когда будешь? Небось не терпится обновить ванну? Или уже «плавали – знаем»?
– Я так думала – переезды потом, одновременно, когда твою квартиру закончим.
Вера Степановна удивилась, внимательно взглянула на дочь и пробурчала что-то типа «надо же, как трогательно» – потом спросила о планах на будущее. Анжелка призналась, что после ремонтов с удовольствием смоталась бы за границу, например в Грецию, а осенью занялась бы дачей, которую Миша с Машей обещали присмотреть к сентябрю.
– Не торопишься жить, – подумав, подытожила мама. – Может, и правильно… Ладно, пошли пить шампанское, а то мне пора. Вашими темпами работать – на ходу обглодают, как динозавра. Где там наше шампанское, командир?!.
После этого отношения с мамой вроде бы пошли на поправку, тем более что поток счетов обмелел – все, что можно было купить, было закуплено, в Чистом монтировали мебель и наводили лоск. На Бронной повесили наконец портьеры, перевезли телик с видюшником, все кассеты и все журналы; закупили белье, посуду, бессчетное количество прочей мелочи, без которой в мирной жизни никак. Квартирка притягивала Анжелку со страшной силой. Она искала и находила предлоги наведываться к себе по два-три раза на дню и возвращалась в постылые Лихоборы со скрипом, как в гостиницу на окраине. Искушение обновить ванну накатывало с каждым днем все сильнее; наконец, услав Владимира Николаевича под каким-то предлогом в Чистый, Анжелка разделась, прошлась по квартире голенькая, достала из холодильника бутылку белого мозельского, открыла новеньким двуручным пробочником и налила в новенький хрустальный бокал. Все вокруг было ее и только ее; перечислять подвластные ей новенькие с иголочки вещи и обустроенные квадратные метры можно было торжественно, нараспев, долго-долго. Прихватив телефон и свежий номер полезного журнала «Салон», она пошла в ванную, крутанула кран, плеснула под мощную струю немного вина – так, на радостях – и два колпачка густого розового масла. Вода запенилась-зашипела-запахла; Анжелка нырнула в скользкую маслянистую воду и вытянулась во весь рост. Ей захотелось запеть от счастья и остаться в этом душистом пенистом состоянии навсегда – как в кино, чтобы можно было прокручивать этот кайф по пять раз на дню. Ванна своей основательной, несколько даже тяжеловесной роскошью тянула на хороший «роллс-ройс»; кстати вспомнился Дымшиц. На работе Тимофея Михайловича не нашли; она позвонила на сотовый и перехватила его в полете: куда-то он гнал по запруженной магистрали и орал в телефон, как солдат с передовой, перекрывая гул машин и гудки.