Страница 16 из 65
– Здорово! – крякнул Ярила. – Твои что ли, малец, стихи?
– Угу.
– Нет, ты не прав, – сказал Возень. – Многое нынче изменилось. Свобода – вещь хорошая.
– Это точно, – вздохнул Бубенцов. – Свободны мы, как сморчок в полете. Вы – боги, а, стало быть, начальства над вами нету. А у меня и начцеха, и начальник смены, и технолог, и главный инженер, и директор. И все в унисон твердят: «Не нравится – пиши заявление». Нет, раньше правды не было, а теперь и вовсе.
– Ладно, не горюй, – улыбнулся Возень, – больше тебе не придется на хозяев спину гнуть. Мы тебе, знаешь, какой гонорарчик отвалим! На всю жизнь хватит и тебе и родне твоей до седьмого колена. Ты только дело сделай…
– И все-таки я не понял, каким вы образом в славяне-то попали? – перебил Возня Серега.
Не хотелось ему почему-то говорить о загадочном этом деле. Вот и старался оттянуть решающую минуту. Впрочем, богам это, пожалуй, даже нравилось. Во всяком случае во взглядах, коими обменялись Даждьбог с Радогощем, читалось явное одобрение. Серьезный, мол, парень, обстоятельно ко всему подходит, не елозит и вперед не заскакивает.
– Так ведь скучно, – пожаловался Возень. – Я из всех богов всегда самым непоседливым был. Одному весточку передашь, другому подсобишь чем. А теперь? К торговле и приближаться боюсь – воровать не приучен, а к серьезному делу меня без диплома и диссертации не допускают. Души на тот свет давно другие препровождают. Вот и сподобился. Здесь я хоть нужен…
– Но почему именно сюда, к славянам? – продолжал упорствовать Бубенцов.
– А куда еще? – развел руками Возень. – Родня моя греко-римская из галерей, театров да синематографов не вылазит. Всё спорят, кого из них лучше изваяли, нарисовали или сыграли. Геракл совсем одурел – сутки напролет смотрит спортивные программы и орет так, что Олимп качается. Болельщик, одно слово. Был я у него недавно, так поверишь, перепугался. Оброс так, что при виде его немейский лев с перепугу когти отбросил бы. М-да… Египетскую родню я никогда не понимал. Сидят в своих пирамидах или усыпальницах, как мумии, и в ус не дуют. В Индии пока неплохо, жизнь чувствуется. Однако и там своя проблема. Население растет, как на дрожжах, боги не справляются, штаты распухают. Каждый день перестановки, разжалования, повышения – голова кругом идет. Еще восточнее – свой, как сегодня говорят, менталитет. Так сразу их и не поймешь. Месяц я там прогостил, сидел рядом с Буддой, как малахольный, пуп свой рассматривал. Да так ничего нового и не высмотрел. Да и что можно в пупке своем углядеть? Слава Хроносу, хоть здесь себя снова обрел. Еще вопросы есть?
– Нет, – вздохнул Серега.
– Тогда перейдем к делу.
– Давайте, – без особого восторга согласился Бубенцов.
– Не выйдет, – неожиданно подал голос Боюн, притулившийся уже у двери, – Опять сюда кто-то прется.
– Да чтоб им пусто было! – выругался Велес. – Придется к нам перебираться, иначе спокойно потолковать не дадут. Не общежитие, а какой-то проходной двор.
– В Гиблый бор? – понимающе осведомился Возень.
– Куда же еще?
– И то верно, – согласился Даждьбог. – Отправляйтесь домой, а мы с Боюном задержимся малость, отучим наглецов в чужие палаты ломиться.
– Только не переусердствуйте, – сказал Возень.
– Угу, – кивнул Бог Солнца. – Папашу не забудьте, – обратился он к тяжело поднимающемуся Перуну.
Может быть, и завершилась бы эта необычная встреча прямо в комнатушке «пропойского» общежития мирно да благостно, не существуй тети Сони. Но вахтерша все видела, а что не видела, то слышала, а что не слышала, то додумала. И когда санитары увели под белы рученьки товарища Дзержин… то бишь, Спотыкайло, она метнулась в кабинет коменданта общежития.
Петр Петрович Петров был человеком пожилым и нервическим. Он воевал малость в Великую Отечественную, правда, призван был лишь в конце войны по причине молодости и потому в боях не участвовал и медалей да орденов заслужить не успел. Зато после победы над фашистами, Петя решил связать свою судьбу с армией, но на пенсию вышел всего лишь в чине капитана. Дальше, как водится, школа, где он преподавал юным оболтусам курс начальной военной подготовки, а когда и от этой работы его отстранили по причине полного отсутствия педагогической культуры, Петр Петрович нашел себе теплое местечко коменданта в «пропойском» общежитии благодаря помощи друзей-однополчан, которые, в отличие от отставного капитана, поняли, что карьеру можно и нужно делать, но только не в армии, где все заканчивается обычной офицерской пенсией и хроническим геморроем.
За свою долгую жизнь Петр Петрович так и не обзавелся семьей. Что тому причиной – неведомо. Но скорее всего, дело было во внешности.
Мужчине повышенной волосатости, с лопоухими до невозможности ушами, кривыми с гнильцой зубами, торчащими из-под заячьей губы да еще и носом, свернутым набок до такой степени, что казалось по нему проехался гусеницами тяжелый танк немецко-фашистских оккупантов, найти спутницу жизни не так-то и просто. Кроме того, Петров имел фигуру кряжистую, сутулую, а руки у него были столь длинны, что не нагибаясь, он мог почесать себе коленку.
В общем, завидев Петра Петровича в парадном военном мундире, все мало-мальски знающие отечественную историю, тут же вспоминали бессмертную фразу, сказанную императором Павлом Первым в адрес будущего генерал-фельдмаршала и полного Георгиевского кавалера Иоганна Карла Фридриха Антона Дибича-Забалканского: «Сего безобразного карлу из гвардии немедля уволить за физиогномию, наводящую уныние на всю армию». К счастью для Петра Петровича, во времена неуравновешенного императора служить ему не довелось.
Существует еще, конечно, женская точка зрения на мужскую красоту. В соответствии с ней мужчина должен быть чуточку красивее обезьяны. Но, увы… Право слово, любая из самых отъявленных обезьян победила бы в конкурсе красоты, где ее оппонентом выступал бы Петр Петрович Петров.
Впрочем, бог с ней, с внешностью коменданта. Главное, чтобы с душой был человек. Вот из-за своих душевных качеств и попал Петр Петрович в тот злополучный для многих, вполне счастливых до этого людей, вечер в переплет.
Когда тетя Соня с выпученными глазами ворвалась в общежитские апартаменты Петра Петровича, тот пил чай с вареньицем из широкой наградной пиалы, полученной во время службы в Средней Азии. При виде человеконеподобного лица своей подчиненный, П П П (так его за глаза называли в общежитии) поперхнулся чаем, и, если бы вахтерша вовремя не звезданула своего руководителя кулаком по спине, его участие в дальнейших событиях завершилось бы, не успев начаться.
– Что случилось! – перхая и отплевываясь, заорал Петров. – Фрицы в городе? Или, может быть, началась атомная бомбежка?
– Нет, – пробормотала испуганная тетя Соня. – Кажется, нет. Не слышала.
– Тогда почему врываетесь без стука?! Вы не в казарме, милочка, и надо вести себя соответственно!
– Да я…Да я… – начала заикаться тетя Соня. – Я… Там такое!
– Чего ты квохчешь, как курица, – все больше распалялся экс-капитан. – На гауптвахту захотела? Три наряда вне очереди! Кругом! Шагом арш!
– Но па-аслушайте, – задохнулась от возмущения вахтерша, – я лишь только хатела саабщить, что на вверенной вам территории тварятся безабразия.
П П П снова поперхнулся, но на этот раз благородный напиток совершенно никакого отношения к этому не имел. Просто Петр Петрович и в мыслях не мог допустить, что кто-то в его подразделении посмеет творить безобразие.
– Кто?! – заорал он, с трудом справившись с очередным приступом кашля. – Фамилия?
– Бубенцов.
– Ага! Я так и знал! Этих сиротушек сразу после детдома надо в тюрьму определять. Так нет, цацкаемся с ними, в общество выпускаем, а они и гадят нам на черепушку… Пошли… Выселять будем…
Добравшись до бубенцовской комнаты, Петр Петрович распахнул настежь дверь да так и замер на пороге с открытым ртом, ибо не было там никакой комнаты, а была бескрайняя степь с клубящимся на левом фланге облаком пыли, создаваемом несшимся во весь опор казачьим строем с шашками наголо.