Рассвет

– Разве вы не боитесь, что бабушка услышит, что называете меня Дон, а не Евгенией? – спросила я. Она посмотрела на меня более пристально и заметила гнев в моих глазах. Это заставило ее занервничать, она опустила свою щетку для волос и повернулась, чтобы направиться к своей постели.

– Я не очень хорошо чувствую себя сегодня утром, – промурлыкала она, опускаясь в свои шелковые простыни. – Я надеюсь, у тебя не возникли никакие новые проблемы.

– О, нет. Все мои проблемы старые, – заявила я, подходя ближе. Она с любопытством взглянула на меня, потом натянула на себя одеяло и откинулась на подушки.

– Я так устала, – сказала она. – Должно быть, это от нового лекарства, которое прописал мой доктор. Надо будет, чтобы Рэндольф вызвал его и сказал ему, что от этого лекарства я слишком устаю. Единственное, чего мне хочется, так это спать, спать и спать. Тебе следует уйти и позволить мне закрыть глаза.

– Вы не всегда были такой, мама, верно? – резко спросила я. Она ничего не сказала, лежала на подушке с закрытыми глазами. – Ведь не всегда? Разве вы не были оживленной молодой леди? – Я подошла ближе к кровати. Она открыла глаза и кинула на меня сердитый взгляд.

– Чего ты хочешь? Ты ведешь себя так странно. У меня нет сил. Пойди и поищи своего отца, если у тебя есть проблемы. Пожалуйста.

– Где я могу найти своего отца?

– Что?

– Куда я должна пойти, чтобы найти его, моего отца? – спросила я сладким, музыкальным голосом. – Моего настоящего отца?

Она закрыла глаза и снова улеглась.

– В его кабинете, я полагаю. Или в кабинете его матери. У тебя не будет проблем найти его, – она отстраняюще помахала рукой.

– Правда? Я думаю, что будет очень трудно найти моего отца. Не бегать же от отеля к отелю, от одного ночного клуба к другому, чтобы слушать гастролеров?

– Что? – Она снова открыла свои глаза. – О чем ты говоришь?

– Я говорю о моем настоящем отце… В конце концов, моем настоящем отце. О том, который был у бассейна.

Мои слова попали точно в цель. Я уловила выражение растерянности на ее лице. В конце концов, я не должна отвечать за ее прошлое и испытывать стыд.

Она смотрела на меня, не понимая, потом поднесла руки к груди.

– Ты не имеешь в виду мистера Лонгчэмпа? Ты ведь не называешь его своим отцом, нет? – Я покачала головой. – Тогда о чем ты говоришь? Я не могу понять. – Ее ресницы задрожали. – От этого я могу упасть в обморок.

– Только не падайте, пока не скажете мне правду, мама, – требовала я. – Я не уйду, пока вы этого не сделаете. Это я обещаю.

– Какую правду? Что такое ты несешь? Что теперь тебе наговорили? С кем ты разговаривала? Где Рэндольф? – Она посмотрела на дверь, словно он находился за ней.

– Вы не хотите, чтобы он присутствовал здесь, – сказала я. – Если только он не знал об этом все время. Как могли вы отдать меня? – спросила я. – Как могли вы позволить кому-то забрать вашего ребенка?

– Позволить… кому-то?

Я с отвращением покачала головой.

– Вы всегда были такой слабой и эгоцентричной? Вы позволили ей заставить вас отдать меня. Вы совершили сделку…

– Кто внушил тебе всю эту ложь?

– Никто не внушил мне никакую ложь, мама. Я только что вернулась от миссис Дальтон. – Ее гневный взгляд потух. – Да, от миссис Дальтон, которая была моей сиделкой, на которую, как вы сказали, бабушка возложила вину. Вы просто хотели перенести ответственность на кого-то другого. Если бабушка винила ее, то почему она выдала ей годовое жалованье? И почему после этого ее снова наняли, чтобы ухаживать за Клэр Сю?

– Нет смысла пытаться придумывать другую ложь, чтобы покрыть эту, – быстро добавила я, когда увидела, что она собирается начать говорить. Лучше было держать ее в растерянности. Прежде чем она могла собраться с духом и, защищаясь, нагородить новую ложь. – Миссис Дальтон очень больна и хочет найти примирение с Богом. Она сожалеет о своем участии в этом заговоре и желает рассказать кому-нибудь теперь всю правду. Почему вы сделали это? Как могли вы позволить кому-то забрать вашего собственного ребенка?

– Что тебе наговорила миссис Дальтон? Она больна, она могла уже впасть в безумие. Почему вообще ты пошла разговаривать с этой женщиной? Кто послал тебя туда?

– Она больна, но она не впала в безумие. И здесь, в отеле, есть другие люди, которые могут подтвердить ее рассказ, – отрезала я. – Меня тошнит от этой лжи, от жизни в сплошной лжи.

Вы лежите здесь в постели, притворяясь слабой, усталой и нервной, только для того, чтобы спрятать себя от правды, – сказала я. – Ладно, меня это не касается. Делайте то, что хотите, но больше мне не лгите. Не притворяйтесь, что любите меня и что скучали по мне, и что жалеете меня за то, что меня забрали отсюда, что я жила бедной, трудной жизнью. Вы послали меня в такую жизнь. Разве не вы? Разве не вы? – закричала я. Она моргнула и посмотрела на меня так, словно вот-вот зальется слезами. – Я хочу правды! – кричала я.

– О, Господи, – она закрыла лицо ладонями.

– Плач и притворство не спасут вас на этот раз, мама. Вы сделали ужасную вещь, и я имею право знать правду. – Она покачала головой. – Расскажите мне, – настаивала я, – я не уйду, пока вы этого не сделаете.

Она медленно отняла руки от лица. Это было изменившееся лицо, и не только потому, что слезы размыли косметику и от подведенных век побежали струи. У нее в глазах было усталое выражение поражения, губы дрожали. Она кивнула и повернулась ко мне. Она выглядела даже моложе, больше походила на маленькую девочку, которую поймали за тем, что она делала что-то нехорошее.

– Ты не должна думать обо мне плохо, – сказала она тоненьким, детским голосом, – я не хотела сделать ничего плохого, нет. – Она сложила губы дудочкой и подняла голову, как это сделал бы пятилетний ребенок.

– Просто расскажите мне, что произошло в действительности, мама. Пожалуйста.

Она взглянула на дверь, потом подвинулась ко мне ближе и понизила голос до шепота.

– Рэндольф не знает. Это разобьет его сердце. Он очень любит меня, почти так же, как любит свою мать, но он ничем не может помочь. Не может.

– Значит, это вы отдали меня? – спросила я, почувствовав, как подступает тошнота. До самого этого момента… этого момента истины… Я не хотела поверить тому, что мне рассказали. – Вы позволили Орману и Салли Джин Лонгчэмпам взять меня?

– Я должна была, – прошептала она. – Она заставила меня.

Краем глаза она взглянула на дверь. Она как маленькая девочка пыталась свалить свою вину на другую маленькую девочку. Моя ярость утихла. Было в ней что-то тоскливое и печальное.

– Ты не должна обвинять меня, Дон, пожалуйста, – умоляла она. – Ты не должна. Я не хотела делать этого, честно, но она сказала мне, что если я не сделаю этого, она расскажет Рэндольфу и подвергнет меня позору. Куда бы я пошла? Что бы я делала. Люди бы меня ненавидели. Все уважают и боятся ее, – зло добавила она. – Они бы поверили всему, что она сказала.

– Значит, вы занимались любовью с другим мужчиной и забеременели мной? – спросила я.

– Рэндольф всегда был так занят отелем. Он был влюблен в этот отель, – пожаловалась она. – Ты не имеешь никакого представления, как тяжело мне было в те дни, – ее лицо перекосилось. Глаза наполнились слезами. – Я была молода, красива, полна энергии, и мне хотелось всего, но Рэндольф всегда был так занят. Его мать всегда говорила ему, сделай то или сделай это, а если я хотела куда-то пойти или сделать что-то, он всегда должен был спросить разрешения у своей матери. Она управляла нашими жизнями, словно какая-нибудь королева.

Я не собиралась просто сидеть здесь все время. У него никогда не было времени для меня! – воскликнула она возмущенно. – Никогда! Это было несправедливо. Он никогда не говорил мне, что так будет, когда ухаживал за мной. Я была обманута. Да, – сказала она, оттачивая свою теорию, – я была обманута, введена в заблуждение. Он был одним мужчиной за пределами отеля, и другим внутри его. Внутри он был тем, чего хотела от него его мать, и не имело значения, что я говорила или делала. Поэтому меня нельзя винить, – заключила она. – Это, в действительности, целиком его вина… ее вина. – Слезы потекли по ее лицу. – Разве ты этого не понимаешь? Меня не надо винить.