Черная маска

Летти спустилась на землю и повела лошадь к парому; паромщик пошел за ней. Он держал фонарь низко, чтобы освещать ей путь, но фонарь светил еле-еле — это была очень старая поделка из пробитой консервной банки.

Паром закачался, когда она на него ступила; Летти провела лошадь к дальнему краю парома и привязала ее к перилам, а потом отошла в противоположный угол, чтобы уравновесить платформу. Паромщик поставил фонарь на землю, отвязал веревку, которой паром был пришвартован, оттолкнулся от берега и вспрыгнул на борт. Платформа несколько осела под его весом, и вообще в этот раз паромщик показался Летти не таким худым, как раньше. Зато борода его была все такой же густой и неухоженной. Летти хотела было сказать, что он забыл фонарь, но потом решила, что он, очевидно, оставил его нарочно. Паромщик взялся за веревку и начал перебирать по ней руками, словно доставал воду из колодца. Паром пришел в движение и отошел от берега. Огонек фонаря уменьшился, потом превратился в одну желтую светящуюся точку и наконец совсем исчез из вида. Плеск речной воды о паром стал громче, волны разбегалась от парома в разные стороны, улавливая и отражая тусклый свет звезд, который казался серым под черным покрывалом ночной темноты. Когда они выплыли на середину реки, у Летти возникло чувство изолированности от всего остального мира. Как будто на какое-то короткое время они оказались между двух берегов абсолютно одни, и вокруг не существует ничего, кроме неспешного бега времени и воды.

Паром остановился. Летти повернулась и удивленно посмотрела на паромщика. Он бросил веревку, выпрямился и направился к ней. Остановившись не далее чем в двух футах, он заговорил тем самым хрипловатым голосом, звучание которого Летти не могла спутать ни с каким другим. Только этот голос был способен вызвать ту жаркую и унизительную волну возбуждения, которая сейчас пробежала вдоль ее позвоночника.

— Удивлены?

Добродетели не положено вознаграждения, Летти знала это уже много лет. И все же казалось несправедливым — она столько сил потратила, чтобы избежать того, что этот человек от нее требовал, — но все-таки со всего размаха попала в его ловушку.

— Нет, — прошептала она.

— А ведь вы мне дали слово…

— Скажите, зачем? Зачем вы все это делаете?

— Потому что я не могу иначе.

Это была правда. Он знал, что, когда вернется в хижину, ее там не будет. И он так же точно знал, где найти ее. Заставить себя не поехать к парому и не перехватить ее он не мог, как не мог перестать дышать. Воспоминания о той ночи, которую они провели вместе, зажигали его кровь, а ее непостижимая красота не давала ему покоя по ночам. Он восхищался ее умом и смелостью и хотел бы добиться ее уважения и симпатии. Но так как это было невозможно, ему хотелось прильнуть к ее губам и слушать, как стучит ее сердце в унисон с его собственным.

Риск был большим, но он пошел на него, поскольку вознаграждение обещало быть еще большим.

Его слова заставили Летти вздрогнуть. В них звучала категоричность, которая ей говорила еще более определенно, чем собственные чувства, что ловушка захлопнулась. Летти знала, что ей никто не поможет: паромщику, должно быть, заплатили, чтобы он оставался в постели, а в такой поздний час вряд ли кто-нибудь приедет на переправу. Река была широка и глубока, и она не умела плавать.

Кое-кто, должно быть, сказал бы, что ей следует броситься в воду и избежать бесчестья, — но вряд ли тот, кому самому приходилось оказываться в подобном положении…

Летти убеждала себя, что ее колебания никак не связаны с ним самим. Конечно же, нет! Слабость в ногах и сердцебиение вызваны усталостью и вполне естественным страхом — ведь он стоит так близко, а она хорошо знает его силу, его безжалостность и дерзость. Хуже всего то, что это вызывало воспоминания, о которых ей лучше было бы забыть…

— Вы и в самом деле изверг! — Она хотела произнести это с презрением, но голос ее дрогнул.

— Летти, я напугал вас? Это не входило в мои намерения.

— А что же тогда входило в ваши намерения?! Просто появиться и предоставить мне право броситься к вам в объятия?

— Это было бы прекрасно. Но нет, я отлично понимал, что мне придется сначала поймать вас.

По его голосу чувствовалось, что он улыбается, но улыбки не было видно из-за темноты и этой проклятой накладной бороды, которая скрывала черты его лица.

— О, вам очень весело, не правда ли? Простите, но я не вижу в этом ничего смешного.

— Летти…

Он поднял руку, как будто собирался прикоснуться к ней, и она отшатнулась, судорожно пытаясь придумать, что бы сказать, чтобы отвлечь его.

— Вы ничего не говорите о Джонни… Он в безопасности?

— О да, — тут же ответил он, снова придвигаясь ближе. — Я обычно держу свое слово.

— Вы хотите сказать, что я нет? Но это же не сделка, это шантаж!

— А по-моему, просто обмен любезностями.

— Если это так мало значит для вас, к чему столько хлопот? Почему бы просто не позволить мне уйти?

— Потому что вы согласились, — сказал он, и голос его стал совсем хриплым. — А еще потому, что мысли о вас, воспоминания о вашем теле в моих руках сводят меня с ума. Потому что я хочу вас, как ничего не хотел никогда в жизни, и нет другого способа вас получить.

Он совсем не собирался говорить ничего такого, не собирался выторговывать ее уступчивость в обмен на жизнь Джонни, когда вечером отправлялся на условленную встречу. Но так случилось, а за одним потянулось другое, и вот в результате они стояли друг перед другом на пароме, покачивающемся посреди реки. Ему надо было прекратить это здесь и сейчас, немедленно отвезти ее в Сплендору. Все его чувства, воспитанные с детства на законах рыцарского благородства, говорили об этом. Но были и другие чувства — более сильные. Она пообещала! Он сам это слышал и видел в ее глазах. Он не позволит ей отречься от обещания. Он не может этого допустить.

Его руки, теплые и сильные, легли ей на плечи, он притянул ее к себе. Захваченная врасплох его неожиданными словами и звучавшим в них отчаянием, Летти чуть не опоздала, но все же успела поднять руки и упереться ему в грудь.

— Нет!

— Летти, даже ради безопасности Джонни и моего здравого рассудка?

Он наклонил голову, его губы коснулись ее губ. Прикосновение было легким, как прикосновение пера, но все же обжигало.

— Нет…

Ее голоса почти не было слышно. Силы оставили Летти. Его губы снова опустились на ее губы, борода ласково покалывала кожу. Она ощутила, как откуда-то Из глубины ее существа поднимается чувственная волна. Желание, как медленно действующий наркотик, охватило ее. Еще какое-то время чувства страха, гордости и угрызения совести, а также острое беспокойство, что же этот человек будет думать о ней, боролись внутри Летти. Но в конце концов она отогнала прочь эти сомнения и прильнула к нему.

Грудь Рэнсома сжало, его дыхание сдавила благодарная радость, и он принял ее капитуляцию. Медленно и осторожно он ответил ей.

Что же было такого в этом человеке, что начисто лишало ее воли? Летти не могла сказать. Она только знала, что его губы обжигали, очаровывали и давали невообразимое наслаждение. Вздрагивая, плотно закрыв глаза, она ощущала, как эти губы касаются ее век, щек, подбородка и изгиба шеи. Летти провела ладонями по его спине, по буграм мышц, сознавая, что, какими бы искренними ни были ее ярость и попытки убежать, она хотела и ждала этого. «Боже, прости меня!» — мысленно произнесла она.

Ждать больше было нечего. Рэнсом опустился на помост, прислонился к стойке перил, потянул Летти на себя и уложил на приподнятое колено, как на подушку. Потом он снял шляпу и отложил ее в сторону. В его движениях была спокойная уверенность. Он не останавливался, но и не спешил, как бы стремясь насладиться каждым движением.

Летти чувствовала, как сильно бьется его сердце рядом с ее сердцем, ощущала на себе его изучающий взгляд, хотя вряд ли он мог ее видеть — как и она его. Летти подумала, что это к лучшему, потому что сейчас ей вряд ли хотелось знать, кто же он на самом деле. Когда он сильными пальцами приподнял ее подбородок, ее губы двинулись навстречу его губам без колебаний.