Записки президента

Виктора Илюшина сильно помог. Я попросил, чтобы с генералом Старовойтовым, отвечающим за правительственную связь, встретились в ближайшее же время. В 20 часов 01 минуту, сразу же после начала трансляции моего обращения, все телефоны в Белом доме должны замолчать.

После короткого обсуждения приняли решение особо плотных воинских или милицейских кордонов вокруг здания парламента не ставить. Такое оцепление могло усилить агрессивность обитателей Белого дома. В Москву никакие воинские подразделения, техника не вводились. Я видел нашу тактику в следующем. Да, мы можем принять жёсткие, решительные, адекватные меры, но только в ответ на агрессивные противозаконные действия руководства Белого дома. Я считал, что мы не должны сами провоцировать ситуацию, каким-то образом нагнетать напряжённость.

Мы разошлись. Я стал готовиться к телеобращению. На пять вечера назначил запись. Группа телевизионных работников, которая прибыла в Кремль, не знала, что именно она будет снимать. Только здесь им было сообщено о том, что записывается обращение президента. Они профессионалы, ничему не удивились, как обычно в четвёртой комнате Кремля расставили оборудование, установили камеры, настроили микрофоны. Но, видимо, все-таки и они чувствовали, что это не рядовое обращение к народу.

Как всегда в таких случаях, не обошлось без технических накладок. Когда в компьютер загнали текст моего выступления (он должен был показаться на экране особого устройства, которое позволяет читать текст и при этом смотреть не в стол, а в объектив камеры), эта штука сломалась. Текст никак не появлялся на экране, а когда наконец показался, строчки, вместо того чтобы медленно скользить по монитору, полетели с бешеной скоростью. Инженеры засуетились, но эта деталь как-то сняла моё напряжение, ситуация житейская, классическая, техника всегда ломается в присутствии начальников и в самый ответственный момент. Наконец, все починили. Из кабинета попросили выйти всех, кто непосредственно не был связан с записью. Наступила полная тишина. Я посмотрел в камеру и произнёс первые слова: «Граждане России!»

Прочитал текст. Встал, поблагодарил всех. Телевизионщики передали видеокассеты с записью выступления моим помощникам. Через несколько минут автомобиль с охраной помчался в сторону «Останкина», где предупреждённый Вячеслав Брагин должен был взять кассеты и в 20.00 выпустить обращение в эфир.

Ещё одна деталь. Всю телевизионную бригаду мой пресс-секретарь Вячеслав Костиков попросил не уезжать из Кремля до восьми вечера. Их повели ужинать, как-то развлекали, чтобы они не чувствовали себя неуютно. Эти меры предосторожности, может быть, сейчас кажущиеся излишними, в тот момент были необходимы.

В канцелярии запечатывали копии указа, который наконец-то с сегодняшнего дня получал и свой порядковый номер, и дату. Номер у него оказался — 1400. На самом деле подписан он мною был уже неделю назад. 21 сентября в 20.00 начиналось его действие. Ровно в 20.00 фельдсвязь должна была доставить пакеты с копиями указа тем лицам, кого он в первую очередь касался: Хасбулатову, Руцкому, Зорькину. Их реакция была мне ясна, но формальность должна быть соблюдена.

Я решил не ждать восьми часов в Кремле. Примерно в семь вечера вызвал машину и уехал. Своё обращение смотрел уже дома. Были мелкие шероховатости, заметные мне. Но, глядя на себя насколько это возможно отстраненно, решил, что выступление получилось достойным.

С этого момента Россия вступает в новую эпоху. Мы сдираем, счищаем с себя последние остатки грязи, вранья и фальши, накопившиеся за семьдесят с лишним лет. Ещё несколько усилий — и нам всем станет дышать легче и свободнее. Если бы я в это твёрдо не верил, не стоило бы ничего и начинать.

Снова вторгаюсь в хронику событий.

Встреча за встречей, совещание за совещанием. Многие из них я здесь опустил. Ощущение тревоги росло как снежный ком. И это безысходное известие, что Белый дом уже контролируется депутатами. Все это было плохо, плохо… Легче всего было в такой момент отложить, как многие советовали, окончательное решение на неделю, потом ещё на неделю, потом ещё. И не принимать в конечном итоге его вовсе.

Но в этом случае доверие было бы потеряно навсегда. Я не говорю о политических последствиях. О правовом хаосе, начавшемся бы в стране после очередного съезда. Но был и чисто человеческий момент. Вокруг меня не просто команда равнодушных исполнителей. Люди не простят таких шараханий, таких резких поворотов. И надо идти до конца.

…Отнюдь не всегда действия власти должны выглядеть красиво. Это я понял уже на примере экономической реформы. Но это касается и некоторых политических ситуаций.

Моральный вакуум, образовавшийся вокруг ситуации с Белым домом, возник не случайно. Были для того и субъективные и объективные причины.

Миф о том, что русские обожают сильную власть, требует уточнений. У нас вся история: или — или. Или полная анархия, или свирепая государственность. Поэтому демократический президент, который идёт на решительные меры, — это уже нонсенс. Этого уже не понимают. Портится у некоторых людей настроение — как же так?

Вакуум поспешили заполнить Руцкой, Хасбулатов, Макашов. Поспешили заполнить однозначной командой: «На штурм! В атаку!»

И тем самым подписали себе приговор.

Следующий день, как бы уже в новом пространстве и в новом времени, не принёс каких-то особенно неожиданных известий. Почти все, что мы заранее просчитывали, случилось. Хасбулатов и Руцкой объявили о созыве съезда. Белый дом с первых же часов стал превращаться в вооружённый штаб сопротивления указу президента. Ночью собрался Конституционный суд и, естественно, признал указ № 1400 неконституционным. Четверо судей, опять-таки как и следовало ожидать, выступили против этого решения.

Утром в Кремле я встретился с Виктором Черномырдиным. Два вопроса я хотел с ним обсудить. Первый — смещение Виктора Геращенко с поста Председателя Центрального банка России и назначение на эту должность нынешнего министра финансов Бориса Фёдорова. Виктор Степанович достаточно решительно воспротивился моему предложению. Сказал, что Геращенко профессионал, прекрасно знает банковское дело. Сегодняшние взаимоотношения правительства с ЦБ вполне его устраивают. Сейчас, без Верховного Совета, эти отношения будут качественно новыми. А у Фёдорова достаточно работы на его посту. Сейчас такой жёсткий, почти агрессивный министр, стерегущий как цепной пёс финансы страны, и нужен, зачем нового искать.

Я согласился с ним. В большей степени даже не по тем причинам, которые он назвал, хотя они вполне аргументированны. Просто именно премьер-министру приходится работать и с ЦБ, и с министром финансов. Вмешиваться мне в эти вопросы — значит, не доверять премьеру, да и просто мешать ему.

Второй вопрос, который я обсудил с Черномырдиным, касался фигуры генерального прокурора России. О том, что нынешнего генерального прокурора Валентина Степанкова полностью прибрал к рукам Хасбулатов, знала вся страна. Степанков даже и не пытался скрывать свою и политическую, и человеческую привязанность к спикеру. Их отношения переросли почти что в дружеские, они и помогали друг другу, и награды вручали. Степанков наградил Хасбулатова прокурорским удостоверением за номером один. Почти как в брежневские времена, правда, тогда обычно партийные билеты вручали, но нынче пошла другая мода.

Именно Степанков с подачи Хасбулатова затормозил объективное прокурорское расследование массовых беспорядков, случившихся во время празднования 1 Мая. При том, что прокурорская группа, которая работала по этому делу, пришла к однозначному выводу: в бесчинствах виноваты фашиствующие демонстранты, милиция же действовала в рамках самообороны. Но спикер потребовал переделать выводы расследования, сменить следователей прокуратуры.

Ещё одно обстоятельство, заставлявшее меня серьёзно задуматься над фигурой генерального прокурора. Это его связи с Якубовским и фирмой «Сиабеко». Какие услуги оказывал Степанков бизнесменам, по каким причинам молодой человек разговаривал с генеральным прокурором, как с мелкой шпаной — матерился, хамил, наглел (стенограммы их разговоров печатали газеты), — было загадкой. Но то, что Валентин