Седой

– Не знаю, не мое дело. Сам скажет.

– Как кличут?

– Седой.

– Не помню такого… Счас спрошу…

Дверь закрылась. Прошло не меньше пяти минут, прежде чем звякнула цепочка и на пороге появился толстомордый хмырь с красными глазами. Вокруг его шеи было намотано вафельное полотенце не первой свежести.

– Ты заходи… – ткнул он пальцем в грудь Кости. – А ты, – он угрюмо зыркнул на Кранта, – канай отседова. И забудь сюда дорожку. Не то копыта повыдергиваю. Усек?

– Да пошел ты… – сплюнул независимо Крант, но опасливо спрятался за спину Кости.

Из полутемной прихожей, до тошноты пропахшей кошачьим дерьмом, Костя прошел в просторную комнату, посреди которой стоял старинный круглый стол с облупившейся лакировкой. Окна комнаты были тщательно занавешены ветхими одеялами, вдоль одной из стен стояли диван без спинки и несколько облезлых стульев. В углу валялись пустые бутылки, смятые бумажки и прочий хлам, обычно оставляемый съезжающими жильцами.

Фонарь сидел за столом и что-то жевал, время от времени вытирая жирные пальцы о газетные лоскуты, заменявшие ему салфетки.

Завидев Костю, он, похоже, не удивился. Только перестал жевать и, откинувшись на спинку стула, сказал:

– Проходи. Садись. С чем пожаловал?

– Не узнаешь?

– Почему? Узнал. Малыш… Седой, значит. Клевая кликуха. Шамать хочешь? – Он кивком указал на стол.

– Жри сам…

Хрипловатый наглый голос Фонаря вдруг разбудил уснувшую было ненависть, и Костя, шагнув к столу, спросил, глядя в упор:

– В парке… твоя работа?

– Кто старое помянет… – криво ухмыльнулся Фонарь. – Было дело. Ты сам виноват. На кой ляд на рожон пер? Я тебя предупреждал.

– Ах ты, гнида!

Костя стремительно перегнулся через стол и схватил Фонаря за грудки.

– Ты мне сейчас за все ответишь. Сполна ответишь!

И только теперь, вблизи, Костя заметил в глазах Фонаря то, чего не смог разглядеть с порога – отчаянье и безумный, животный страх.

– Ты… ты оглянись, – прохрипел Фонарь, безуспешно пытаясь освободиться из цепких Костиных рук.

Костя медленно повернул голову и отпустил Фонаря. Сзади стоял толстомордый, держа в руках длинный и тонкий нож, похожий на шило, а рядом с ним злобно кривил плоское рябое лицо Клоун, крепко сжимая рукоять пистолета, темный зрачок которого смотрел Косте прямо в лоб.

– Хи-хи… – засмеялся Клоун. – Шустрила… Ну чё, лапки кверху? Счас мозги твои по стенке размажу.

Хи-хи… Вот и квиты будем. Э-э, стой, как стоишь! – заметив, как Костя перенес вес тела на левую ногу, вскричал испуганно Клоун.

Костя застыл неподвижно, как изваяние; он увидел побелевшие костяшки пальцев Клоуна и чуть заметное шевеление указательного пальца на спусковом крючке.

– Ну, и что дальше? – угрюмо спросил Костя.

Он чувствовал, как уходит ярость, а на смену ей жаркой волной вливается в тело космическая энергия цюань-шу, готовая в любой миг взорваться серией молниеносных ударов; смертельно молниеносных ударов.

Но пока Костя стоял недвижимый и с виду хладнокровный, только все его чувства были обострены до предела, да сердце ускорило свой бег, мощными толчками разгоняя кровь по жилам.

– Седой! – голос Фонаря сорвался на визг. – Я тебе обещал сквитаться? Обещал! Мое слово – кремень. Да, это я тебя воткнул в зону, я! Чтобы ты харчей гнилых попробовал, нашу баланду воровскую похлебал. Чтобы понял, что супротив Фонаря ты никто, сявка, шестерка. Ты посмел на меня руку поднять? Я тебя раздавлю, как клопа, я!..

Фонарь орал, брызгая слюной, как помешанный.

– Фонарь…

Тихий спокойный голос Кости подействовал на кликушествующего вора, как удар грома: тот замолк на полуслове.

– В зоне я поклялся тебя убить. И ты умрешь.

– Что? – Фонарь опешил. – Я… умру? И когда же?

– Сегодня. Сейчас.

– Клоун, ты… ты слышишь, что он говорит? Ну, наглец…

Фонарь неожиданно начал смеяться.

– Ха-ха… Ох, не могу, потешил… Ха-ха-ха…

Блинообразное лицо Клоуна тоже расплылось. Глядя на истерически смеющегося Фонаря, он и сам захихикал, пренебрежительно поглядывая на Костю. Только толстомордый хмырь стоял, набычившись и поигрывая ножом.

Костя ударил в падении ногой, сделав невероятный кульбит, практически без толчка. И все же Клоун успел выстрелить; пуля просвистела в нескольких пядях от макушки Кости.

Удар пришелся по кисти руки Клоуна, пистолет отлетел к стене, а сам вор с жалобным криком упал на пол, зацепившись о край замызганной циновки. Толстомордый от неожиданности икнул, опешил, но не растерялся. Хищно ощерившись, он проворно ткнул своим ножом-шилом в бок поднимающегося на ноги Кости.

Он так и не понял, почему вдруг перед его глазами завертелись стены, потолок, тело стало удивительно легким, воздушным, а когда попытался осмыслить происходящее, дикая боль в сломанных костях надолго потушила сознание.

Костя все-таки пожалел Клоуна. И удар, который мог оказаться смертельным, был нанесен вполсилы. Хотя и этого хватило, чтобы Клоун провалился в небытие на добрых полчаса.

Весь сжатый, как пружина, Костя резко повернулся к Фонарю – и застыл, медленно опустив руки.

Уткнувшись лицом в остатки своего ужина, Фонарь остекленевшими глазами рассматривал газетную страницу, которая служила скатертью. А из аккуратной дырочки чуть выше левой глазницы стекали на газетные лоскуты алые капли. Шальная пуля нашла себе цель…

Глава 21. ДОПРОС

В кабинете Тесленко сидела заведующая Рябушовским промтоварным магазином. Было ей лет пятьдесят. Она то и дело всхлипывала, шумно сморкалась в кружевной батистовый платочек и твердила уже в течение часа, словно заводная, одно и то же.

«Черт бы тебя подрал… – тоскливо думал Тесленко, с отвращением глядя на тройной подбородок заведующей, смоченный обильной слезой. – Надоело все, спасу нет. Сегодня вечером напьюсь вдрызг.

Иначе чокнусь…»

– Гражданка Чердакова, спрашиваю вас в последний раз: чья это шуба!?

Тесленко, не глядя, ткнул пальцем на стул у окна, где валялся небрежно скомканный «вещдок» – вещественное доказательство – шуба из чернобурки с крупными серебристыми пуговицами.

– То есть, как это – чья? – невинно глядя на капитана, шепотом спросила заведующая. – В каком смысле?

– Вот что, Чердакова, – сказал сквозь зубы, едва сдерживая себя, Тесленко, – мне это цирк уже надоел. Хватит прикидываться дурочкой. Сейчас вас отведут в камеру, посидите там сутки на рыбьем супчике и черняшке, может, и память прояснится. Баста!

– Не имеете права! – неожиданно тонким голосом вскрикнула заведующая.

– Еще как имею, – зло сказал Тесленко. – Шуба похищена из промтоварного магазина. При этом воры убили сторожа. Про кражу, уверен, вы знаете. Об этом событии трезвонили все городские газеты. Поскольку вы являетесь владелицей шубы, вывод напрашивается однозначный: гражданка Чердакова – соучастница грабежа. Видите, как просто. Статья у вас крутая получается – от семи до десяти лет. Впечатляет?

– Г-ражданин… т-товарищ…

Побледневшая заведующая начала заикаться.

– Д-да вы что?!

– А то: или вы мне тут все расскажете, как на духу, или будете в изоляторе вшей кормить до конца следствия.

– Все скажу, вот вам крест! – истово перекрестилась Чердакова. – Как на исповеди!

– Ну-ну… – с сомнением глядя на ее пухлые короткопалые руки, унизанные золотыми перстнями, сказал Тесленко. – Слушаю вас.

– Шубу мне привезла сестра Анюта. Из Ростова. На, говорит, Верка, продашь. Ты ведь в магазине работаешь. Там людей много за день проходит. Гляди, кому приглянется. А шуба новая, не ношеная. И мне, говорит, прибыль, и ты внакладе не останешься.

– Она не сказала, каким образом ей досталась эта шуба?

– А я и не спрашивала. Не мое это дело.

– Дайте мне точный адрес вашей сестры.

– Зачем?

– На всякий случай, – хмуро улыбнулся Тесленко. – Познакомиться хочу.

– Не знаю я, где она сейчас. Говорила, что хочет поехать в Турцию. Кто-то там набирает группу «челноков»… А что ей – она безмужняя, еще молодая. Деньжат подкопит…