Спартак (Другой перевод)

Тут Эномай замолчал, так как Спартак, заметно побледнев, прошептал так тихо, что великан услышал неясный звук, но не разобрал слов:

— Но боги!.. А как же она?..

И несчастный рудиарий, которого любовь к свободе, братская привязанность к угнетенным и надежда на победу заставили на время забыть обо всем, стоял теперь, подавленный тяжестью неожиданного воспоминания.

Молчание длилось долго. Спартак не говорил ни слова, погруженный в мучительные мысли. Эномай грустно глядел на страдания рудиария.

Наконец германец сказал голосом, который он всячески старался сделать мягким и сердечным:

— Итак, ты нас покидаешь, Спартак?..

— О, никогда!., никогда!.. — воскликнул фракиец, дрожа и поднимая на Эномая ясные голубые глаза, которые наполнились слезами. — Я скорее оставлю мою сестру, оставлю скорее…

Он на миг остановился, а затем продолжал:

— Я оставлю все.., все.., но не дело угнетенных, дело рабов, покинутых всеми… Никогда!.. Никогда!..

И после новой короткой паузы, прибавил:

— Не надо мешкать, Эномай, иди за мной. Хотя сегодня день глубочайшего траура для этого дома, мы найдем в кухне Суллы чем подкрепить тебя; но никому ни одного слова о нашем Союзе, ни одной вспышки гнева, ни одного проклятия!..

И с этими словами Спартак повел гладиатора к дворцу.

Двенадцать дней спустя после опубликования сенатского декрета об оказании за счет государства торжественных царских почестей Луцию Корнелию Сулле, похоронное шествие двинулось из виллы диктатора по направлению к Риму.

Со всех концов Италии съехались люди почтить покойного. Когда погребальная колесница двинулась из Кум, ее сопровождали кроме консула Лутация Катула, двухсот сенаторов у такого же числа римских всадников, все патриции из Кум, Капуи, Байев, Геркуланума, Неаполя, Помпей, Путеслы, Летернума и из остальных городов и деревень Кампаньи, представители всех муниципий и городов Италии, двадцать четыре ликтора, консульские знамена, орлы всех легионов, сражавшихся за Суллу, около пятидесяти тысяч легионеров, прибывших при оружии, чтобы отдать последние почести своему непобедимому вождю, и много тысяч отпущенников из Рима, одетых в траурную одежду, многочисленные отряды трубачей, флейтистов и цитристов, тысяч матрон в серых тогах и в самом строгом трауре, бесчисленные толпы народа, которые пришли в Кумы из разных мест Италии.

За колесницей, на которой лежало надушенное бальзамом, мазями и ароматами, завернутое в золотисто-багряный императорский плащ тело диктатора, следовали в темных тогах Фауст и Фауста, дети Суллы от Цецилии Метеллы, Валерия и Гортензий и другие родственники, великое множество отпущенников и слуг; все они стремились показать свою безутешную печаль.

Десять дней продолжалось медленное шествие. В каждом селении, в каждом городе к нему присоединялись новые люди, увеличивая торжественность и пышность процессии.

Около десяти тысяч римлян вышло из города на Аппиеву дорогу навстречу похоронному шествию, сопровождавшему тело Суллы.

Когда кортеж достиг Капуанских ворот, распорядитель похорон стал наводить порядок, чтобы еще увеличить великолепие церемонии. И спустя несколько часов кортеж вступил в город в следующем порядке:

Впереди всех, в сопровождении двенадцати ликторов в черных одеяниях шел десигнатор, то есть распорядитель похорон. За ним — группа музыкантов, игравших на длинных погребальных флейтах, а за ними следовало более пятисот плакальщиц, одетых в траур. Они, заливаясь слезами, вырывали себе волосы и во весь голос прославляли подвиги и добродетели покойного.

И так как десигнатор предупредил плакальщиц, что для этих похорон государственная казна будет сверх меры щедра, то слезы, проливаемые ими по Сулле, были безутешны, плач, казалось, шел от самого сердца, а добродетели экс-диктатора Рима были, по словам плакальщиц, таковы, что все добродетели Камилла и Цинцинната, Фабриция и Фабия Максима, Катона Сципиона, вместе взятые, были ниже, чем добродетели Суллы.

Новая группа музыкантов шла за плакальщицами и наполняла воздух печальными мелодиями, а за музыкантами несли более двух тысяч спешно изготовленных золотых венков и дары от городов и легионов, сражавшихся за Суллу.

Затем следовал виктимарии, который должен был зарезать у костра наиболее любимых животных покойного.

За виктимарием слуги несли изображения предков Луция Корнелия Суллы, трофеи его побед в Греции, Азии и в италийских войнах, боевые награды, им заслуженные: венки, цепи.

Потом новая группа музыкантов, а за нею — Метробий, который был загримирован так, чтобы возможно больше походить на своего умершего друга, одет в его одежду, украшен его знаками отличия; ему была поручена роль актера, который должен был изображать покойного, каким он был в жизни.

Непосредственно позади Метробия, на которого жадно глазела толпа, рассыпавшаяся вдоль дороги, следовали сплошь отделанные золотом и драгоценными камнями носилки. Их несли на плечах, сменяясь по очереди, наиболее молодые и сильные сенаторы. На этих носилках покоилось тело Луция Корнелия Суллы, покрытое богатейшими императорскими регалиями; за носилками шли самые близкие родственники и любимые слуги умершего.

За родственниками, сопровождая тело победителя Митридата, следовали все коллегии жрецов.

Позади жрецов шел Сенат, всадники, наиболее знатные патрицианки и горожанки и бесчисленная толпа граждан, а за ними слуги и рабы покойного. Последние вели его боевого коня, его собак и других животных, которых предстояло принести в жертву во время сожжения трупа.

В конце шествовали легионы, сражавшиеся под начальством Суллы и представлявшие внушительное и хорошо дисциплинированное войско Шествие проследовало в Форум, где в курии, прямо против ростры был поставлен саркофаг Суллы.

Здесь ораторы говорили надгробные речи; эти речи сопровождались плачем и причитаниями всех, кто принадлежал к партии олигархии. Затем в прежнем же порядке кортеж двинулся дальше, по направлению к Марсову Полю.

Там все было уже приготовлено для погребальной церемонии; носилки были опущены рядом с костром, и Валерия, приблизившись к трупу, закрыла ему глаза, как следовало по обычаю и, вложив ему в рот медную монету, которая должна была служить умершему для уплаты Харону за переезд через волны Ахерона, поцеловала в губы и произнесла: «Прощай! И мы все в порядке, природой нам предопределенном, последуем за тобой».

Тогда все музыканты заиграли похоронные мелодии, под звуки которых виктимарии зарезали очень много жертвенных животных. Кровь их, смешанная с молоком, медом и вином, была разбрызгана кругом по земле. Затем ближайшие из этой огромной толпы стали кидать в костер мази, масла, духи и ароматные вещества, бесчисленное количество венков из цветов и лавра, так что ими был засыпан не только весь костер, но и все пространство кругом.

В это же время гладиаторы школы, принадлежавшей Сулле, за исключением Арторикса, которому по просьбе Спартака Валерия приказала остаться в Кумах, начали сражаться около костра и через короткое время все были мертвы, так как в погребальных боях не полагалось дарить жизнь никому из этих несчастных.

Когда эти обряды закончились, Помпей Великий взял факел из рук либитинария, который, по обычаю, должен был поджечь костер, и чтобы воздать больше почестей умершему другу, поднес сам огонь к куче горючего материала, наверху которого покоились останки Суллы.

Оглушительные рукоплескания раздались по всему огромному полю при этом знаке уважения к покойному со стороны молодого триумфатора Африки, в один момент вспыхнуло пламя, быстро разрослось и тысячью извивающихся языков окутало костер среди облаков густого и благоуханного дыма.

Через полчаса от тела того, кто столько лет заставлял дрожать Рим и Италию и своей славой наполнил весь мир, осталось немного костей и пепла, тщательно собранного плакальщицами в бронзовую урну с богатейшими чеканными украшениями из серебра и великолепными золотыми инкрустациями.