Страница 53 из 186
К рубежу 1990-2000-х годов эта волна докатилась и до нас, благодаря чему центральным для дискуссий в периодике оказался вопрос о взаимоотношениях между элитарной, высокой, и массовой, профанной, культурами. Если одни авторы полагают, что элитарной литературе для того, чтобы адекватно ответить на вызов времени и вообще уцелеть в ситуации рынка, необходимо заимствовать у массовой литературы ее достоинства (например, занимательность, сюжетную динамичность, легкую усвояемость и т. п.), то другие авторы, напротив, видят в призывах к конвергенции своего рода «приказ капитулировать перед рынком» (Борис Хазанов). «Нельзя сегодня отказываться от проведения демаркационной линии, – заявляет и Михаил Эдельштейн. – Более того, на ее развитие и укрепление следует бросить лучшие литературно-критические силы». Той же убежденности придерживается и ни в чем ином не согласный с Эдельштейном Павел Басинский, говоря о том, что «любые средние фазы между реализмом и модернизмом ведут к гибели реализма. Его цели и смысл слишком точны и не терпят никакой относительности».
Впрочем, споры спорами, а процесс идет пока в направлении к конвергенции. О чем свидетельствуют и новые книги Василия Аксенова, Анатолия Азольского, Леонида Юзефовича, Алексея Слаповского, Анатолия Королева, других писателей, которых традиционно считают качественными, серьезными авторами, и эмансипация того явления, какое в этом словаре названо миддл-литературой. Разумеется, у каждого художника своя творческая судьба, свой ответ на вызов времени, и не нужно удивляться тому, что, предположим, Людмила Петрушевская не только не идет навстречу рыночному спросу, но и, напротив, превращает роман «Номер один, или В садах иных возможностей» в нечто принципиально неудобочитаемое, доступное пониманию лишь некоторых представителей квалифицированного читательского меньшинства. Остается предположить, что одномоментное присутствие столь, казалось бы, несовместимых, но вызывающих равное уважение творческих практик в пространстве современной культуры, как раз и дает этому пространству возможность именоваться мультилитературным.
См. ВОЙНЫ ЛИТЕРАТУРНЫЕ; МАССОВАЯ ЛИТЕРАТУРА; МИДДЛ-ЛИТЕРАТУРА; МУЛЬТИЛИТЕРАТУРА; ПРОЦЕСС ЛИТЕРАТУРНЫЙ; РЫНОК ЛИТЕРАТУРНЫЙ
КОНКРЕТНАЯ ПОЭЗИЯ, КОНКРЕТИЗМ
Термин, которым, оглядываясь на соответствующие германо– и англоязычные аналоги, принято характеризовать творческую деятельность так называемой «лианозовской школы», выделившейся в самостоятельное литературное направление еще в первой половине 1950-х годов.
«Писать стихи после Освенцима – варварство», – заметил Теодор Адорно, и весь идеологический, художественный порыв Евгения Кропивницкого, Яна Сатуновского, Игоря Холина, Генриха Сапгира, Всеволода Некрасова или позднее примкнувших к этому течению Вагрича Бахчаняна и Эдуарда Лимонова был направлен не только (и не столько) против нормативной советской поэзии, сколько вообще против того, что маркировалось как стихи и как художественная литература. Отсюда и стремление вернуться к исканиям русских авангардистов начала ХХ века, причем ориентиром было, – как подчеркивает Вячеслав Кулаков, – «не “самовитое” слово, а именно “конкретное”, помнящее о своей речевой функциональности». Отсюда и опыты с визуализацией стиха, приводящие в ряде случаев к его сращению с графикой. И наконец, то, что Михаил Сухотин назвал «разлитературиванием текста», имея в виду устранение из него какой бы то ни было пафосности, какого бы то ни было лиризма, и – в пределе – каких бы то ни было художественных смыслов, поддающихся переводу как в поэтизмы, так и на понятийный язык.
Именно это тотальное (и демонстративное) «разлитературивание» позволяет отличить «барачную» эстетику русских конкретистов от деятельности, скажем, Бориса Слуцкого, по прозаизации, обмирщению лирического стиха. Б. Слуцкий и его последователи сменили словарь, с помощью которого описывалась реальность, но не меняли своего к ней отношения, извлекая и пафос, и лиризм из самых вроде бы неподходящих для этого вещей. Что же касается конкретной поэзии, то ее инновационность состояла не столько в обновлении языка, хотя и в нем тоже, сколько в принципиально новом для русской литературы отношении к жизни. «Что это за отношение? Для краткости определим его эпитетами: регистраторское, невмешательское, – говорит В. Кулаков. – Художник не преобразовывает действительность в искусство. Эстетические утопии классического авангарда его не воодушевляют. ‹…› Поэт работает методом коллажа или, если угодно, мозаики, соединяя вроде бы совершенно несопоставимые элементы, которые неожиданно превращаются в целое».
Подчеркнутый имморализм конкретной поэзии, ее соц-артовская природа, благодаря чему безэмоционально вроде бы поданная невиннейшая «картинка жизни» с неизбежностью превращалась в гротеск и в карикатуру, и даже то, что господствующим лирическим жанром у лианозовцев стали, – по словам Геннадия Айги, – «острые, как перец, стихотворения-реплики», – все в целом исключало возможность появления этих стихотворений в подцензурной печати. Что отнюдь не помешало лианозовской школе плодотворно прожить в литературе несколько десятилетий, а в 1990-е и вовсе занять одну из ключевых позиций в сфере актуальной словесности. Воздействие идеологии конкретизма на сегодняшние писательские стратегии редко бывает прямым, но с несомненностью угадывается и в минималистских опытах Ивана Ахметьева, и в хулиганской эстетике Ярослава Могутина, и в дневниково-лирических композициях Кирилла Медведева, скользящих по самой кромке между собственно литературой и эстетикой интернетского «Живого журнала».
См. АВАНГАРД, АВАНГАРДИЗМ; АКТУАЛЬНАЯ ПОЭЗИЯ; ИННОВАЦИИ ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ; КОЛЛАЖ; КОНЦЕПТУАЛИЗМ; МИНИМАЛИЗМ; СОЦ-АРТ В ЛИТЕРАТУРЕ
КОНКУРЕНЦИЯ В ЛИТЕРАТУРЕ
«Само ремесло наше таково, что предполагает конкуренцию», – заметил Дмитрий Быков. И хотя этот термин крайне редко применяется для оценки литературной ситуации, Д. Быков вряд ли ошибся. В борьбе за успех, за умы и сердца, за кошельки и свободное время читателей сталкиваются все и всё в литературе: жанры, направления и поколения, идеологические дискурсы, поэтики и стилистики, периодические издания, издательства, творческие союзы. Соревнуются литература вымысла и литература non fiction, мейнстрим и маргинальные потоки, традиционализм и авангард, литература профессиональная и непрофессиональная, массовая и качественная, отечественная и переводная, современные классики и начинающие авторы. Каждый дебют в этом смысле есть что-то вроде заявки на участие в междоусобной схватке. Что и неудивительно, так как число читателей неуклонно убывает, а число писателей столь же неуклонно растет, и понятно, что из нескольких десятков тысяч поэтов, предлагающих сегодня читателям свои сборники, услышаны будут лишь немногие.
Такова реальность литературного рынка, где предложение многократно превышает спрос и где скромность, согласно афоризму, приписываемому Сергею Михалкову, действительно является самым верным путем к неизвестности. И надо заметить, подавляющее большинство авторов как раз и идет этим путем, либо свято веруя в то, что их талант рано или поздно сам о себе скажет, либо полагая, что литература – не спорт, и главное здесь – не победа, а участие, возможность выразить свою душу, собственный взгляд на прошлое, настоящее и будущее.
Это стратегия, по русской, антирыночной традиции вызывающая всяческое уважение. Но есть, легко догадаться, и другие стратегии. Так, например, одни писатели втягиваются в полемику, что, во-первых, уже само по себе привлекает рассеянное внимание публики, а во-вторых, направлено на то, чтобы «погасить», дискредитировать возможных конкурентов, и именно так прочитываются, скажем, оскорбительные отзывы Михаила Синельникова о современных стихотворцах, фельетоны Татьяны Глушковой и Владимира Бушина об их сотоварищах по патриотическому лагерю или многократно опубликованный памфлет Владимира Богомолова «Срам имут и живые и мертвые», камня на камне не оставляющий от романа Георгия Владимова «Генерал и его армия». Другие честолюбивые авторы, не страшась конфузного эффекта, предаются нарциссическому самолюбованию, постоянно напоминая публике, что в их лице она имеет дело с первыми, лучшими, талантливейшими писателями современной России. Третьи идут либо в политики, как это было на рубеже 1980-1990-х годов, либо в шоумены и скандалисты, как нынче, надеясь внелитературными способами привлечь внимание к себе и к своей литературной деятельности. Четвертые в расчете на успех перепозиционируются, и тогда дебютировавший как почвенник и деревенщик Сергей Алексеев пишет коммерческие романы, поэтесса Татьяна Поляченко превращается в ведущего автора криминальной прозы Полину Дашкову, а переводчик с японского Григорий Чхартишвили становится Борисом Акуниным – звездой нашей досуговой литературы.