Четвертый год

Стрела прогудела над головой, ударила корову в лопатку. Бедное животное взревело, шарахнулось вбок, вломилось в густой кустарник, сплошной стеной тянувшийся справа от тропы. Позади дико заржала лошадь, кто–то пронзительно, истерически заорал.

Жизнь в лесу полна тревог и опасностей — год охотничьей жизни приучил Макса к любым передрягам. Вот и сейчас, не задумываясь, он рванул за раненой коровой, только потом, задним умом поняв, что интуиция его не подвела. Ему не пришлось тратить время и усилия на преодоление полосы кустарника — несчастное животное проделало всю работу за него.

Спрятавшись за первым же деревом, Макс достал лук, быстро, но без суеты, натянул тетиву. Со стороны тропы не утихали крики, да и стрелы продолжали молотками бить по телам и растительности. Звона оружия слышно не было, а это плохой признак. Отряд растянулся, нападавшие застали его врасплох. Место неудобное для засады — никто не ожидал такой пакости в этом дремучем лесу, вот и поплатились за беспечность.

Рискнув высунуть нос, землянин сквозь кусты и мешанину мечущихся лошадей разглядел противника — в жидковатом лесочке, окаймлявшем бурелом по другой стороне тропы, мелькали спины удирающих лучников. Выстрелив вслед, Макс промахнулся — стрелу отклонила ветка. Это был его первый и последний выстрел в этом бою — противник исчез.

Громыхая сбруей, к месту схватки прискакал отряд Бума. Всадники бросили бесполезные в лесу пики, размахивая мечами и топорами ринулись вслед за нападавшими. Лес огласил рев азартных криков.

— Куда вы придурки! — заорал Макс. — Там дальше бурелом, не догоните!

Суровые воины не обратили на его слова ни малейшего внимания. Раз меч достал, то надо обязательно им помахать, пусть даже впустую. Досадливо сплюнув, Макс выбрался на тропу, заорал уже своим:

— Все сюда! Сгоняйте всех оставшихся лошадей и коров!

Люди начали выбираться из кустов, стягиваться к командиру:

— Все живы? Никто не ранен?

— Мишке щеку прострелили. Стрела в рот вошла, через щеку вылетела.

— Не умрет, — жестко отчеканил Макс. — Нечего было хавальник раскрывать. Остальные целы?

— Имру ногу проткнули, ниже колена, — отозвался один из кшаргов.

— Перевяжите раненых, и не давайте разбегаться животным.

— Несколько уже успело ускакать, — нервно буркнул Дубин. — И вообще, это кто такие были?

Макс не ответил, он развернулся к возвращающимся всадникам:

— Эй, сир Бум — кто это такие?

— Знать не знаю. Хорошо бы поймать одного, задницей сунуть в муравейник, и спросить. Да разве их поймаешь в этой чаще… Думаю их Аххо послал… старый плут. Надо вернуться и пустить огня ему под ворота.

— Зачем Аххо это делать?

— Несколько лошадей пропало, разыскать их тут дело долгое. А эти свиньи лес знают, и себе их заграбастают быстрее, чем мы разыщем.

— Аххо с нами дружить выгоднее, чем ссориться, да и для него пять кляч не сокровище.

— Ну значит кто–то из его ребят польстился — кроме них ведь некому. Хотя бы те, что в зал зыркали при нашем разговоре.

— А может это разбойники местные?

— Откуда им тут взяться? В этом лесу грабить некого. Тут до Рыбицы даже кшаргов не будет. Смолокуры да охотники здесь бродят, а с них брать нечего.

— Ладно, будем держаться настороже. Как бы эти гады не вернулись. Им этот лес знаком, нам нет, оторваться трудно будет.

— А я думал, вы тут каждое дерево знаете, — разочарованно произнес Бум.

— Здесь нет. Но за Рыбицей все изменится — с нами кшарги идут, там они действительно все знают.

— Ну лишь бы в болото не завели.

Правый берег Фреоны походил на левый не более чем пустыня на тайгу. Левый берег местами на несколько километров покрыт тростниковыми плавнями и лабиринтами пойменных проток и озер. Далее на много дней пути идет лес, и лес серьезный. Трудно найти солнечную лужайку с мягкой травой, или чистую сосновую рощу. Что ни дерево, то великан; где нет бурелома, там непроходимый малинник или бесполезный кустарник. Под ногами то и дело хлюпает мох, предупреждая о близости болота, или мрачного, чернильно–черного озера. В этом комарином раю недолго и депрессию заработать, от мрака окружающего, а следом и повеситься. Передвигаться здесь без проводника трудно — звериных троп мало, да и ненадежные эти дороги… куда угодно завести могут. У сохатых, занимавшихся «строительством» этих магистралей, единого проекта не было, и брели они куда глаза глядели. Помогавшие им в этой работе медведи и волки поправлять ошибки рогатых великанов желания не испытывали — вот возник целый лабиринт, где сам черт ногу сломит.

А вот правый другое дело. Плавней нет, если не считать плавнями отдельные поросшие тростником заливчики. Далее узенькая полоска сырого пойменного леса, а потом надо топать вверх, и от солнца среди холмов здешних спрятаться негде — деревьев мало, да и те лишь по низинам обычно, или на плоских водоразделах. Великолепный травяной рай для множества травоядных, простор и раздолье — иди куда хочешь. Сохатиные следы встретить тут трудно, да и медведь редкость; зато оленей и антилоп полно, да еще и дрофы нелетающие, размером чуть ли не со страуса. Охотникам благодать — ничего подобного на левобережье не было. Да и не только охотникам благодать — у самого мрачного пессимиста в душе радость проснется, если прогуляется по этим холмам, попьет воды из кристально–чистого ручья, вдохнет полной грудью медовый воздух, пропитанный ароматами степных трав. А уж как весной здесь прекрасно — птичья трель не смолкает ни на миг, мечутся ошалевшие в пору гона антилопы, холмы алеют от цветущего мака и тюльпанов.

Полная благодать.

Ломкина на Земле все называли просто: Лом. Здесь звали так же, хотя он ни одной живой душе не рассказал о своем прозвище. Фамилию выдал, и все — теперь Лом навечно.

Сам не заметив, что мыслит вслух, он речитативом пропел:

— Я Лом. Я Лом двух миров. Я был Ломом на Земле, а теперь я Лом в этой жопе. Я космический Лом двух миров.

— Ты что, опять перебрал? — поинтересовался Кислый.

— Хотелось бы…

— Потерпи, недолго уже. А фамилия у тебя в тему. Вот у меня корефан был, старый корефан, на одном горшке выросли. У того фамилия Коноплев была. Прикинь, если бы он тут нашелся, были бы Ломкин и Коноплев.

— Прикол. Только ты реально уже мозги протрахал, этим своим приятелем. Стопицот раз слышал уже про этот горшок и вашу совместную срань.

— Было бы что трахать! А жить с такой фамилией, это ментовским светофором работать.

— Не… Кислый… тут ментов нет.

— Зато тут Круг есть.

— Круг реальное падло. В ментах и то больше человеческого.

— Спору нет. Лом, если мы попалимся с маком, я даже думать боюсь, что он сделает.

— Хули тут думать — пипец нам сделает. Это чмо меня за грибы четыре дня в погребе гноило. За мак нас раком через шлагбаум нагнут.

— За мак да… За мак он маму через шлагбаум, не то что нас…

Лом подрезал очередную маковую головку, и, заворожено глядя, как выступает млечный сок, задумчиво произнес:

— Кислый, если и эта ханка[1] не вставит, то мы реально попали. Хуже чем с шалой[2] попали. Мак какой–то не такой.

Кислый возразил:

— Шала и правда отстой, стога не хватит вставиться, но план[3] ничего, приход был. А мак вроде нормальный, я и похуже видал.

— Да мы чуть не кончились, пока на пару раз вставиться плана не намацали на той поляне.

— Климат здесь не тот. Пыльцы мало, смолы тоже. Самим сажать надо.

— Иди Круга попроси землю под коноплю выдать, — буркнул Лом.

Приятели дружно хохотнули, представляя реакцию мэра. Кислый, поднял голову, утер пот со лба, глянул в сторону реки, плюхнулся на живот:

1

Ханка — опий–сырец, подсушенный сок коробочек опиумного мака (жаргонизм).

2

Шала — сухие измельченные листья индийской конопли.

3

План — смесь смолы и пыльцы индийской конопли.