Я, оперуполномоченный

Мои родители никогда не жировали, весь быт собственными руками обустраивали и меня к тому же приучали. А если тут самому не постараться, то на этих девяти метрах ничего не разместить. Надо каждый сантиметр использовать с толком. У нас даже в гардеробе вещи в два яруса висят, чтобы место не пропадало. Я за этим строго слежу. Труд, порядок, ответственность…

– У вас ко всему строгий подход, – кивнул Сидоров и тяжело наклонился к тумбочке. – Что тут? Тетрадки? Учебники?

– Да.

– А это что? – Капитан раскрыл ненадписанную тетрадь. – Похоже на дневник. Виктор, прочти-ка, а то у меня глаза не очень теперь. Очками пора обзаводиться…

Смеляков взял из рук капитана тетрадь и стал читать то, что было написано старательным детским почерком:

– «Папа опять сегодня бил за то, что я не прочитал сто страниц книги. После он не дал мне кушать. Мама принесла мне кусок хлеба, чтобы папа не знал…»

Виктор посмотрел на Байкова, затем перевёл взгляд на побледневших понятых. По лицу одной из женщин текли слёзы.

– Это же дневник, Пётр Алексеевич, – сказал, внутренне содрогнувшись, Смеляков. – Дальше читать? «Сегодня я опоздал на две минуты со двора. Папа сильно избил меня. Всю ночь меня тошнило, болела голова. Папа сильно ругался из-за этого…»

– О-ох, – застонала та из понятых, что не могла сдержать слёзы, и медленно поползла по стенке вниз.

– Эх, ёлки-палки! – воскликнул капитан, подхватывая женщину. – Сомлела от этого ужаса. Виктор, помоги мне.

– Меня отец в строгости держал, я человеком вырос, – бубнил из-за спины Байков. – Что ж я, виноват разве, что Димка не моей породы оказался?..

С места происшествия Сидоров и Смеляков ушли почти в одиннадцать вечера. Под фонарями умиротворённо кружились в неподвижном воздухе редкие снежинки. Было настолько тихо, что звенело в ушах. Сидоров остановился и закурил, звук чиркнувшей спички показался Виктору неправдоподобно громким.

– Трудно тебе видеть такое? – спросил Пётр Алексеевич, заметив подавленное состояние Смелякова.

Виктор молча кивнул. Он никак не мог справиться с шоком. В душе царило опустошение, и казалось, что жизнь невозможна после увиденного на квартире Байковых. Он испытывал такое же удушье, как после посещения морга. Перед глазами снова и снова возникало тонкое тело мальчика, вздувшиеся пунцовые рубцы, воображение рисовало искажённое бешенством лицо Николая Байкова, охваченное приступом безудержной ярости. Всё казалось кошмарным сном, но Виктор понимал, что столкнулся не со сном, а с ещё одним ужасающим проявлением реальности.

«Мы ушли, а там осталось горе. И ничего исправить нельзя. Мальчик мёртв… – Виктор несколько раз мысленно повторил слово „мёртв“, будто пробуя его на вкус. – Мёртв… И пусть даже этого Николая Байкова теперь разорвут на куски, ребёнка всё равно не возвратить… Господи, откуда же берутся такие изверги? Как сделать так, чтобы мир не знал таких уродов? И для чего нужны мы – сотрудники милиции? Мы же не можем ничего предотвратить. Да, мы взяли этого Байкова, но уже после того, как он совершил убийство. И с другими происходит точно так же. Мы идём по следам преступлений. Только по следам… Мы идём позади, мы опаздываем, мы ничего не исправляем… Мы не способны повлиять на ситуацию. Мы бесполезны…»

– Пойдём перекусим, – предложил Сидоров. – Выпьем чаю с пирожками.

– Перекусим? – Виктор не сразу понял, что сказал наставник. «Перекусим? Да разве после случившегося, после такого соприкосновения со смертью можно думать о еде? Самый сладкий кусок в горло не пойдёт». Но вслух произнёс: – Ночь на дворе, всё закрыто.

– На конечной троллейбусной остановке есть круглосуточный буфет. Там и заморим червячка.

– Не хочу я, не могу… После всего этого… Нет, не могу…

– Тебе надо перестраиваться, Витя. – Сидоров ласково потрепал своего подопечного по плечу. – Если ты через себя пропускать будешь всё, с чем сталкиваешься на службе, ты не выдержишь. Ты даже не представляешь, как быстро ломаются люди, попав в уголовный розыск. Одни спиваются, вторые умом трогаются, третьи черствеют. А ни тем, ни другим, ни третьим в нашей системе нет места. Мы должны спокойно к делу подходить, иначе будем ремнём хлестать, как этот самый Байков, до смерти всех вокруг зашибём.

– Как же можно равнодушным оставаться?

– Не равнодушным, но в сердце эту боль пускать нельзя. Чувства – одно, работа – другое. Холодная голова нам нужна.

– Неужели вас не трогает увиденное?

– Трогает, Витя, к моему величайшему сожалению, трогает. У меня пять язв уже, и виной тому – нервы.

– А говорите, чтобы я не пропускал через себя, – горько усмехнулся Смеляков. – Вижу, у вас это, Пётр Алексе-ич, не до конца получается.

– Не до конца. И всё же я держу себя в руках, подхожу разумно. И ты будь разумным, в противном случае придётся бросить работу…

Они разговаривали почти всю ночь, и Виктор понемногу успокаивался, проникаясь каким-то новым, незнакомым ему чувством – убеждённостью в собственной нужности.

Утром, когда выглянуло солнце, Смеляков словно увидел мир новыми глазами. «Вперёд, и только вперёд», – приказал он себе. Возникшее вдруг в памяти исполосованное ремнём тело мальчика пробудило в Викторе горячее желание броситься на защиту слабых. Опустошённость исчезла без следа. «Нет! Теперь уж я ни при каких обстоятельствах не уйду из розыска!»

Если и были раньше колебания и проявление малодушия с его стороны, то отныне он окончательно решил посвятить себя службе в уголовном розыске. Он готов был преодолевать любые трудности, выстаивать любые очереди, пробиваясь в кабинеты начальства, дежурить сутками – лишь бы ни одна мать не увидела своего сына забитым до смерти. Неведомая прежде сила наполнила сердце Виктора.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ЯНВАРЬ 1980

Утром 10 января позвонил старший бригады наружного наблюдения. Его звали Игорь Мартынов.

– Завтра приступаем, – сообщил он. – Я заеду к вам в отделение. Мне нужна рация, чтобы работать на вашей волне.

Виктор почувствовал себя окрылённым. «Наконец-то! Теперь мы их накроем!» Он чуть ли не бегом помчался по коридору искать Сидорова.

– Пётр Алексеич, только что звонили из наружки. Завтра начинают работать. Сейчас он подъедет к нам.

– Хорошо, – хмуро отозвался капитан, занятый своими мыслями, и Виктор даже обиделся немного на своего наставника. «Неужто его не радует начало дела? Ведь теперь мы этого Месхи обложим со всех сторон. Теперь-то всё решится!» Но в глазах капитана не промелькнуло ни единой искорки азарта. Он выпустил густое облако едкого табачного дыма и сказал, поморщившись, словно в предчувствии головной боли:

– Пошли к Болдыреву. Надо выбить у него ещё одного человека, чтобы у нас кто-нибудь постоянно на телефоне сидел. Теперь нам круглые сутки связь надо держать…

– А даст?

– Упираться будет, но я уломаю, – совсем буднично ответил Сидоров. – Возьмём Сытина Андрея, пусть возле телефона побездельничает…

В коридоре Смелякова остановил лейтенант Горбунов и чуть ли не повис у Виктора на руке.

– Смеляков, ты совсем обнаглел, что ли?

– Что такое, Толя?

– Когда на комсомольский учёт встанешь?

– Да некогда мне. Надо учётную карточку сначала забрать со старой работы.

– Так забери. Что ты как малый ребёнок. Почему вчера на комсомольское собрание не пришёл?

– Толя, давай позже, мне сейчас к руководству. – Виктор отстранился от Горбунова.

– Смеляков! Ты не увиливай! На учёт становись! Хватит резину тянуть!

Наружное наблюдение сразу же выявило все связи Месхи, однако ни он сам, ни Тимур, ни Нана, ни кто-либо из его друзей на квартиру к Забазновским больше не ходил.

– Затаились, – спокойно сказал Сидоров после очередного звонка Мартынова.

– Что же делать? Неужто всё зря? – нервничал Виктор. – Время же уходит.

– Потерпи. Сыщик должен уметь ждать. Терпение – один из наших главных помощников. Не научишься терпению – спугнёшь дичь.