Страница 22 из 26
— Я не лгу, — резко заявил он. — Ну да, может, я что-то скрыл от тебя, но…
— Ты представился частным детективом, который расследует здесь какое-то дело, — горько прервала его Мелани. — Это правда?
Насмешка в ее голосе разозлила его, он даже покраснел.
— Нет, не совсем, — коротко согласился он. — Правда в том, что я не частный детектив. Вообще-то мы с партнером предоставляем услуги по безопасности. А дело, которым я занимался…
Он замолчал и посмотрел на нее.
Мелани не сразу поняла, о чем он, но когда поняла, то от возмущения даже порозовела.
— Ты хочешь сказать, ты занимался мной?! Я больше ничего не хочу слышать!
Я…
— Может, и не хочешь, но выслушаешь, — сказал он твердо, беря ее за плечи и почти насильно возвращая к камину.
Мелани не могла ему противиться. У нее для этого не осталось ни физических, ни моральных сил. Он мог раздавить ее как муху, и хотя в том, как он держал ее, не было жестокости, сопротивляться она не могла, потому что от одной мысли, что надо будет до него дотронуться, ей становилось дурно. Видимо, Люк прочитал все это в ее глазах, потому что, усадив ее в кресло, сказал:
— Что? Не хочешь пачкать руки о такого типа, как я? Да, не очень-то ты справедлива. Предпочитаешь верить всему плохому, тебе невозможно ничего объяснить.
— Да что ты можешь объяснить?!
Мелани хотела, чтобы слова эти прозвучали холодно и жестко, но голос ее предательски дрогнул, словно умоляя его распутать этот клубок из подлости и наветов.
— Когда я впервые услышал о том, что Джон оставил все, что имел, некой очень молодой и привлекательной особе, я и вправду подумал, что особа та должна быть весьма хитроумной. Я решил разобраться, почему он завещал все именно ей, и однажды, о чем теперь страшно сожалею, рассказал Люсинде Хьюитсон о своих намерениях. Но отнюдь не потому, что между нами что-то было или есть. Люсинда эгоистична, избалованна, аморальна и живет как паразит.
Меня она нисколько не волнует, ни физически, ни эмоционально. А почему я ей рассказал о своих планах — потому, что она просила убедить тебя продать коттедж ее отцу.
Что же до остального, то я признаю, что мои предположения оказались совершенно неверными. И, если уж быть честным до конца, все дело тут в чувстве вины. Едва я тебя увидел… Скажем так, чувствам моим было очень нелегко принять то, что говорил рассудок. Ты была не похожа на хитроумную, расчетливую охотницу за богатством, какой я тебя представлял. И чем дальше, тем меньше мне в это верилось.
А чувство вины требовало от меня выяснить, почему Джон оставил все тебе, но не потому, что я был против его воли. Я не был против. Но в одном ты права: я его бросил. Я позволил гордости встать
между нами.
Джон был очень добр ко мне. До нового замужества матери мы жили неподалеку, и он во многом заменил мне отца, а я… — Люк помолчал и с горечью продолжил:
— Мы поругались, когда я решил уйти из армии. Все мужчины семьи Барроус были профессиональными военными. Джон сам воевал во время второй мировой войны и в отставку ушел по старости.
Я был единственным, кто мог продолжить его род и его дело, и мой отказ, как я теперь понимаю, лишил его последней надежды. Он вообще был горяч, упрям и неуступчив. Я пытался переубедить его, но он не захотел меня слушать, так что я поступил так, как он требовал, — оставил его в покое. Я тогда был моложе и сам был упрямым.
Мать говорила, что ему, видимо, меня сильно не хватает, хотя он не признается в этом ни за что на свете. Я приезжал к нему несколько раз. Он впускал меня в дом, а потом садился в кресло и молчал. Он ведь обещал, что больше не обмолвится со мной ни словом, пока я не вернусь в армию.
В то время как мать жила здесь, в Чешире, нас с ним еще что-то связывало, но когда она переехала… Наверно, мне надо было проявить заботу, но он был невероятно гордым и ничего не прощал. Когда он умер… Да, верно, он был уже старик, но для меня это все равно оказалось неожиданностью. Поняв, что больше никогда его не увижу, я был потрясен. Где-то в глубине души я всегда надеялся, что мы помиримся. И после его смерти мне было трудно поверить, что этого никогда не произойдет. Очень трудно. Но еще труднее было осознавать, что последние годы он прожил в одиночестве. В одиночестве, которое я мог и должен был скрасить.
Я этого не сделал по своей собственной вине. И именно поэтому мне хотелось как можно больше о тебе узнать. Может быть, я надеялся отыскать какую-то связь между вами. А мысль о том, чтобы оспорить завещание, ни разу не приходила мне в голову.
— Люсинда сказала… — начала было Мелани, но Люк не дал ей договорить.
— Мне наплевать, что говорила тут Люсинда. Она лгала. Ты можешь презирать меня, но по крайней мере презирай меня за дело. Жадность здесь ни при чем. Он натянуто улыбнулся. — Может, тебя это удивляет, но я вполне обеспечен.
Мой бизнес довольно прибыльный.
— Это ты был уверен, что мной руководит жадность, — поджав губы, сказала Мелани.
Люк задумчиво посмотрел на нее и мягко произнес:
— Не обязательно жадность. Когда я узнал о твоем прошлом, каким оно было тяжелым и лишенным радости, я понял, почему ты так бережлива. К примеру, я знал, что Джон оставил тебе какие-то деньги, а когда я предложил купить ковер для спальни, ты тут же возразила, что не можешь себе этого позволить.
Мелани даже побелела.
— Потому что я не считаю эти деньги своими и не могу позволить себе их тратить! — яростно заявила она. — Точно так же, как я не считаю этот дом своим…
Она замолчала и густо покраснела, сообразив, что слишком много сказала.
Люк, хмурясь, смотрел на нее.
— Что ты хочешь этим сказать? Они твои. Джон оставил их тебе.
Мелани покачала головой.
— Нет, не мне, — возразила она. — Не мне как личности, как человеку. Он оставил их постороннему человеку, которого выбрал наугад. — Глаза ее наполнились слезами. — Поначалу я все думала, что это какая-то ошибка, что адвокаты просто перепутали меня с какой-то другой мисс Фоуден, что он не мог оставить все: дом, деньги — абсолютно незнакомому человеку. Но потом, когда я поняла, насколько он был одинок, я нашла какую-то связь между нами и решила, что должна делать.
Я продам коттедж. Только не Дейвиду Хьюитсону. Я продам его человеку, который будет о нем заботиться и сделает из него настоящий дом. А деньги, которые я получу за него, плюс те, что твой троюродный брат оставил мне в банке, я передам в благотворительный фонд от его имени.
Она замолчала. Зачем она ему это рассказывает? Словно где-то в глубине души хочет оправдаться. Зачем, если вина целиком лежит на нем? Именно он жестоко и преднамеренно обманул ее!
— Как только я найду подходящего покупателя, я продам дом и уеду отсюда, — тусклым голосом закончила она. — Не думаю, что твой брат сделал мне одолжение, назначив меня своей единственной наследницей. — Она горько усмехнулась. — Если бы он этого не сделал, то по крайней мере я не встретила бы человека, которого… — Она опять замолчала и сердито прикусила губу, сообразив, что едва не призналась ему в любви. И попыталась исправить положение:
— Который так меня обманул и который так обо мне плохо думает. Ты меня удивил, честное слово. Люк. В наше время, когда никто не может быть застрахован от ужасных последствий случайных связей, ты рискнул связаться с женщиной, которая совратила старика ради его денег…
— Черт побери! — резко прервал ее Люк. — Я никогда так не думал. Тем более после того, как узнал тебя. Если даже и думал вначале, — уже спокойнее добавил он, — сейчас все это не имеет значения.
Мелани замерла, приподнявшись в кресле.
— То, что мы пережили сегодня, — мягко продолжал Люк, — для меня было так необычно, что я надеялся, я верил, что…
— Я не хочу об этом говорить, — резко заявила Мелани. Хотя на самом деле она не смела об этом говорить. Ей было страшно: если они об этом заговорят, то она совсем потеряет над собой контроль, а этого нельзя себе позволять. Он уже обманул ее однажды; и хотя объяснения его звучали вполне логично, она все еще находилась во власти пережитой обиды и унижения.