УЛЫБКА ДЖУГДЖУРА

Я поинтересовался, что записывают аспиранты – легенды, песни или произвольные разговоры?

– Нас интересует прежде всего говор, – ответил Певнов. – А о чем рассказывают, значения не имеет. Вот этот старик, который только что ушел, решил рассказать про свою жизнь. Другие не очень охотно идут записываться, а этот прямо в пот нас вгоняет.

– Записываете по-русски?

– Да, русскими буквами, как слово произносится, отмечаем, на каком слоге ударение…

Певнов рассказал мне, что в начале двадцатого века ученый Пекарский изучал якутский и эвенкийский языки. Он составил словарь якутского языка и написал книгу «Очерки быта приаянских тунгусов». Изучали эвенкийский язык и в наши годы, были записаны говоры всех эвенкийских групп, проживающих по реке Мае, но каким-то образом из этого круга выпал тоттинский говор. Вот теперь аспиранты и направились в Джигду, поскольку эвенки из Тотты переселились сюда. Как это ни странно, однако в каждой деревне в говоре жителей есть отклонения от основного эвенкийского языка. Если бы удалось изучить тоттинский говор и восполнить этот пробел в языкознании, кандидатская была бы обеспечена. Еще их интересовали негидальцы.

– На Нельбачане есть пастух Кини, он негидалец с Амгуни, – сказал я. – Но это далеко, едва ли вы туда доберетесь… А как с легендами, есть интересные?

– Знаете, нет, – ответила Марина. – В основном фигурирует одна: старик убивает медведя и вот начинает советоваться со своей старухой, можно ли им есть этого медведя, ведь он когда-то увел у них дочку и взял ее в жены, значит, он их родственник… Однако можно, рассуждают они, это было давно, мясо медведя уже не одекит – запрета, табу на него нет…

– Ну, на этот счет у негидальцев я слышал более красочную легенду, – ответил я. – На Чукчагирском озере Семенов рассказывал…

– Возможно, что и здесь есть легенды поинтересней, – согласился Певнов, – но мы их не ищем, нас интересует прежде всего говор, а не фольклор. Вот недавно один пастух рассказал про распорядок дня оленевода. Когда поднимаются, кто что делает, чем занимаются в стаде.

Угасало солнце, и мы перешли в школу, чтобы продолжить там чаепитие. Аспиранты выставили на стол печенье, конфеты, сыр, масло, сахар. Зарплата у них по северным меркам малая – рублей девяносто, и питаются они скромно – берут завтраки и обеды в местном детском саду, где готовят и для больных, в основном, дешевые супы, каши. Для них и это хорошо, потому что высвобождается время для занятий языком.

– Никто из стариков не упоминал о плотах, которые были якобы построены на вершинах гор, чтоб спастись от потопа? – спросил я аспирантов, но им это было в новость самим.

Дело в том, что в народе ходит молва: старики охотники находили на высоких горах неподалеку от Ковалькана, Тотты и на вершине Кондера остатки плотов. Кто и когда затащил их на гольцы, где ничего не растет, – неизвестно. С тех пор прошло два или три столетия, потому что древесина лиственницы хоть и крепкая, но и она не вечная. Один плот был на склоне горы, пониже, и во время лесного пожара сгорел, а второй уцелел. Вот и ходят слухи, что кто-то предсказал потоп, и люди, чтоб спастись, начали строить плоты. В Нелькане мне поведал об этом Жиляев – человек любознательный. Проскальзывала об этом статья в одном из центральных журналов – о Ноевом ковчеге на Джугджуре, я ее читал, она столь же неопределенная. Но вот встретился мне в Аиме местный следопыт, охотник, человек много повидавший и всю жизнь проведший в здешних горах и лесах – Сергей Николаевич Непомнящий.

– Я сам видел этот плот, – сказал он мне. – На горе Кондер. Охотился там, поднимался на нее. Бревен нет, труха от них. Лежит на гольце, деревья там не растут, люди их туда затащили…

Вполне допускаю, что нашелся среди эвенков или якутов шаман – предсказатель, и было это не раньше, чем русские вышли к океану, то есть не более чем триста лет назад, иначе откуда бы, как не от знакомства с библией, появилась бы версия о новом потопе? А уж затащить на гору десяток-два бревен на оленях – дело нехитрое. Потоп не состоялся, а лесины остались, как и молва о них. Но эта моя версия на тот случай, если плоты все же существовали, что никем еще не доказано.

Гора Кондер любопытна еще и потому, что представляет собой кольцо правильной формы, диаметром около сорока километров, с круто обрывающимися к центру склонами, которые лишь в одном месте прорезаны вытекающей оттуда речкой. Есть предположение, что это огромный вулканический кратер. Жиляев говорил, что собирался туда пройти, чтоб убедиться, так ли это на самом деле. Именно по пути к этой горе и пропал без вести ленинградский инженер-турист. Находится она километров на сто южнее Ципанды.

Утром я отправился посмотреть на поля. Они лежали сразу за школьной оградой. Весной Мая разливалась, наводнение захватывало и улицы поселка, и огороды, и часть овощей вымокла: на грядках, где они спускались в низинки, среди трав капуста не поднималась. Как это ни странно, для прополки овощей в совхозе не хватает рабочих рук.

За капустным и картофельным полем виднелись помещения животноводческой фермы. Хоть и немного, но скот здесь держали, коров доили, молоко вывозили и сдавали в рыбкооп на переработку и продажу.

На улице я видел много молодежи, но это были не оленеводы, не охотники, а механизаторы, слесари, монтеры, связисты, лесники. К охоте они влечения не имели, разве что выезжали от скуки на выходной пострелять уток. Я расспрашивал некоторых молодых людей, почему не идут в охотники, ведь это дедовское занятие, испокон веков заведено искать в тайге соболей, гонять оленей. Невыгодно, – отвечали мне, – в поселке больше заработаешь, здесь всегда кино, спокойней, легче, работа интереснее.

На пути в сельсовет мне повстречался искалеченный медведем старик. Он еле передвигался, держась временами за штакетник, лицо его было обезображено: глаза, рот, подбородок. Видеть таких несчастных всегда тягостно, а говорить с ними – тем более. В деревне, однако, принято приветствовать встречных, и я с ним поздоровался, а потом спросил:

– Что, дедушка, не поладил с медведем?

Он стоял, держась за забор, и в ответ закивал, потом быстро произнес что-то невнятное: говорить-то ему было нечем, челюсть и зубы вставленные, язык пришит…

В библиотеке (она размещалась в одном доме с сельским Советом) девушка, выдававшая книги, на мой вопрос довольно резко ответила:

– Это Петр Захаров – оленевод. Его медведь драл, все ребра, руки, ноги переломал, рот ему разодрал и язык оторвал, чтоб не хвастал… Сын его из-под медведя вызволил, сейчас он инвалид…

Другие односельчане Захарова отвечали похоже: вот, мол, Захаров всегда хвастался, что ему любой медведь нипочем, а медведь этого не любит, наказал хвастуна. Еще – не переносит медведь взгляда глаз человеческих и первым делом, как только подомнет человека, тут же ему кожу с головы вместе с волосами на лоб надвинет, чтоб не смотрел. Не избежал такой участи и Захаров, с него тоже медведь скальп снимал…

Все это, конечно, предрассудки, дань старинным поверьям, а на самом деле происходит это время от времени то с одним, то с другим оленеводом потому, что они всегда в тайге, всегда их тропы пересекаются медвежьими, он тоже кормится возле стада, и мирно они не расходятся. Вот и бывает, что человек оплошает. Так что случай этот – типично профессиональная травма, как, скажем, у монтера, имеющего дело с сильными токами: прозевал где-то и – шибануло!

В библиотеке книг было маловато: иной городской книголюб имеет больше. Даже книг нашего краевого издательства было мало, в основном вышедшие лет десять назад. Снабжение книгами идет через краевой бибколлектор, доставляются они в Джигду по большой воде, через Якутию, раз в год, и попадают лишь те, которые к этому времени есть на складе Книготорга. Что же касается продажи книг, то рыбкооп вовсе от них отказывается – невыгодно, неходовой товар.