Трехгрошовый роман

– У тебя нет талантов, – говорил он медленно, – тебе нечего продавать. Была у тебя кое-какая грудь да свежий цвет лица, но ты их быстро разбазарила. Ты отдала их по дешевке, хотя, может быть, дороже за них бы и не заплатили. От человека сейчас требуют очень многого. Есть люди, прямо-таки перегруженные талантами, притом самыми ходкими; они еле тащат на себе свой товар. Стоит только поставить справа и слева по стенке – и пожалуйста: лавка готова, можете торговать. Ты не принадлежишь к числу этих людей, и я к ним не принадлежу. Такие, как мы с тобой, торгуют на берегу моря соленой водой. У нас талантов меньше, чем у курицы зубов. Я все-таки нашел себе пристанище, правда тоже не навсегда. Это скорей всего просто случайность. Я до сих пор еще точно не знаю, чего ради меня там кормят, и все время ищу способа стать незаменимым. Я уже думал, может быть, что-нибудь по части собак. Но ведь за ними может ходить каждый. Надо придумать что-то такое, чтобы люди говорили: «А где же Фьюкумби? Сейчас же позовите его. Без него – как без рук, вся работа стоит. Ну, слава Богу, вот он наконец!» Я долго искал, но ничего не нашел. Когда нет таланта, нужно что-то придумать. Нужно стараться быть полезным вдвойне и втройне.

Придя к этому заключению, он начинал беспокойно ерзать на стуле и выспрашивал ее про Мэкхита; он непременно должен был собрать о нем точные сведения, иначе его уволят.

Но он только возбуждал в ней недоверие, и она ничего ему не говорила.

Обычно она вела только самые общие разговоры.

Как-то она пошла к гадалке вместе с одной старухой, тоже владелицей д-лавки, – она познакомилась с ней на совещании, на котором Мэкхит говорил о слиянии с концерна Аарона. Впоследствии она часто рассказывала Фьюкумби об этом посещении.

Гадалка была из недорогих.

– Должно быть, – сказала Мэри, – она и гадает хуже дорогих.

Гадалка жила на задворках, на пятом этаже, и принимала в кухне. При этом она даже не садилась. Очень бысто и «точно наизусть» она отбарабанила все, что требовалось «карты она тоже разложила кое-как», должно быть, она гадала просто по руке.

– У вас закаленный в житейских бурях характер, сказала она старухе, которую привела к ней забота о ее лавке, – вы привыкли навязывать окружающим вашу волю, вы Козерог. Вы энергично и уверенно держите в руках руль вашей жизни и в конечном счете восторжествуете. Вы должны, однако, остерегаться двух страстей, бушующих в вашей душе, и не должны чрезмерно доверять даме, имя которой начинается на букву Б. Она может помешать вашему счастью. В июне будущего года будьте особенно осторожны, потому что Сириус будет находиться под знаком Весов, что для вас неблагоприятно. Но я не вижу других опасностей, которые могли бы вам угрожать. Один шиллинг, дамочка!

Мэри все это запомнила от слова до слова, она даже чуточку посмеялась над гадалкой. Тем не менее она не прочь была узнать и свою судьбу, но старухе стало дурно, потому что она с утра ничего не ела.

– Хочется знать, как и что, – говорила Мэри, – а где узнаешь?

После неудачной попытки связаться с «Зеркалом» Мэри в пятницу утром опять побежала в антикварную лавку Фанни Крайслер. Фанни пришла в ужас от ее вида и на все утро оставила ее у себя: она рассчитывала, что Мэк зайдет к ней. Но Мэк не зашел, и в полдень обе женщины отправились к нему на дом в Нанхед, хотя Фанни знала, что Мэку это будет неприятно.

Полли приняла их довольно любезно. Она пригласила их в гостиную и, надев передник, побежала на кухню разогреть чай. Все это она делала с подчеркнутой деловитостью, свойственной всем молодым хозяйкам, для которых возня с кухонной посудой еще содержит в себе нечто сексуальное.

Фанни строго-настрого запретила Мэри говорить о делах. Они, мол, будут ожидать Мэка. Но не успела Персик подать чай, как Мэри залилась слезами. Ей уже нечего было ожидать.

Она рассказала почти все, что можно было рассказать, умолчала, разумеется, о бессмысленных обвинениях, из-за которых даже «Зеркало» чуть не лопнуло от смеха; но зато она выложила все, что могло свидетельствовать об обязанностях Мэка по отношению к ней.

Полли с любопытством разглядывала ее. Она даже не успела сесть и все время держала в руках чайную посуду.

Дело было ясное: Мэкхит заманил эту женщину в одну из своих дешевых лавок и бросил там на произвол судьбы. Гораздо милосердней было бы с его стороны проломить ей череп дубиной, как только он ею пресытился.

Чайная посуда чуть дрожала в руках Полли, когда она отвечала Мэри. А сказала она ей приблизительно следующее.

О делах она не берется судить. То, что ее муж (мой муж) «заманил» Мэри в д-лавку, кажется ей не очень правдоподобным. Вероятно, он ей просто подарил лавку. Что он обрек ее там на голодную смерть, звучит прямо-таки смешно, и подобное обвинение она, как жена Мэка, попросту отметает. Ведь не одна Мэри владеет д-лавкой! И не собирался же Мэк «обрекать на голодную смерть» всю эту массу людей, владеющих д-лавками! Все это в достаточной степени неправдоподобно. Что же до остального, то тут она должна сказать ей как женщина женщине: по ее мнению, все то, что Мэк полагал нужным и полезным делать до брака, ее не касается. Все же ей хотелось бы высказаться и по этому поводу, опять-таки как женщине: когда женщина сходится с мужчиной, она обычно знает, чего ради она это делает. Она действует на собственный страх и риск. И это не дает ей права требовать от мужчины, чтобы он потом всю жизнь ее содержал. А то у каждого мужчины было бы к тридцати годам не меньше полдюжины семей. И вообще не всегда другие виноваты в том, что человек очутился под колесами.

Изложив все это, она довольно резко поставила поднос на стол. Воцарилась тишина. Суэйер перестала плакав и ничего не выражающим взглядом смотрела на стоявшую перед ней молодую женщину. Фанни тоже была удивлена. Она резко встала.

Мэри как бы очнулась и тоже встала, хотя и не так порывисто. Очень медленно, неуверенными руками она поискала на столе свою сумку.

Тем временем Полли опять взялась за чайник и начала разливать чай. Она еще не успела поставить чайник на стол, как обе женщины ушли.

Фанни не хотела отпускать Мэри. Но та покачала головой и села в проходивший трамвай, У нее было какое-то растерянное выражение лица, и трамвай (Фанни сразу же это заметила) пошел не в сторону Малберри-стрит, где помещалась ее лавка. Она уже не управляла своими мыслями. Ей оставалось жить только 27 (двадцать семь) часов.

Весь остаток дня Фанни разыскивала Мэкхита. Они встретились только на следующее утро: он на минуту забежал к ней в лавку, обеспокоенный и возмущенный вчерашним посещением, о котором ему рассказала жена. Он накинулся на Фанни и стал допытываться, что произошло. Фанни, не моргнув глазом, рассказала ему все. Она прямо-таки не находила слов, до того ей не понравилось поведение Полли. Она вдруг почувствовала, что и она сама – всего только служащая. Поведение Мэка ей тоже не понравилось.

Она заговорила о новой лавке на Клайт-стрит и о том, что Мэри Суэйер окончательно выбилась из сил. Она все время твердит, что утопится.

Он злобно посмотрел на Фанни, когда она сказала, что Мэри Суэйер ждет его на Малберри-стрит, и выбежал из лавки. В тот день должно было состояться второе заседание наблюдательного совета ЦЗТ. До заседания у него было множество дел.

Спустя несколько часов он отправил посыльного с запиской, в которой он назначал Мэри Суэйер свидание около семи часов в одном трактире неподалеку от Вест-Индских. доков. Ему, как видно, пришло в голову, что она слишком много знает.

Придя около пяти часов на Малберри-стрит, Фанни с облегчением увидела, что лавка еще открыта. Мэри сидела за прилавком; прочтя записку от Мэкхита, она кивнула. В лавке находился какой-то мужчина с деревянной ногой.

Ровно в шесть Мэри заперла лавку, отпустила швей и вскоре затем уложила детей в кровать. Потом она пошла вместе с Фьюкумби по направлению к Вест-Индским докам. Таким образом, в последние часы своей жизни она все же не была одна.