Страница 9 из 16
Этого-то Корней и добивался — подчинения без принуждения, самостоятельного осмысления Алексеем собственной нужности, даже необходимости, начисто снимающей все сомнения и беспокойства «приемыша». Собственно, целование креста, в глазах Корнея, уже было простой формальностью — гораздо более показательным для него стало то, как Алексей заинтересованно, отнюдь не с позиции стороннего наблюдателя, обсуждал характер и поступки Лавра и его взаимоотношения с отцом — о чужих так не говорят, о нестроениях в чужой семье так не рассуждают.
— Э-э! Да здесь пьют! — раздался от двери голос боярина Федора. — А почему без нас?
— А ты бы, Федор, еще дольше гулял, — отозвался Корней — вообще бы все выпили и тебе не осталось бы. Проходи, садись, наливай, и ты, Осьма, тоже.
— Благодарствую, хозяин, что празднуем-то? — вежливо поинтересовался Осьма, деликатно, с соблюдением дистанции, устраиваясь рядом с боярином Федором, севшим по правую руку от Корнея, и оставляя свободной левую сторону стола (мало ли, подойдет кто-то из родственников — сядет на законное место по левую руку главы семейства). Впрочем, едва сев на лавку, он тут же вскочил и, обозначая свой самый низкий статус среди присутствующих, принялся разливать бражку по чаркам, в соответствии со старшинством: Корнею, Федору, Алексею. «Обслужив вышестоящих», купец демонстративно коснулся донышком кувшина столешницы, и только потом налил бражки себе.
Потихоньку обживаясь в Ратном, но, чувствуя себя в воинском поселении не очень уверенно, Осьма скрупулезно соблюдал все старинные обычаи — ритуал есть ритуал, выручит практически в любом случае, когда опасаешься совершить неловкость или глупость, а репутация человека, свято блюдущего «старину», в замкнутой общине расценивается не как недостаток, а как достоинство. Во всяком случае, невежеством не попрекнет никто. Меру в этом вопросе Осьма умудрялся соблюдать столь тонко, что даже слово «хозяин», при обращении к Корнею, звучало не как свидетельство подчиненного положения, а как титул владельца обширного и богатого хозяйства — в устах купца означающий свидетельство глубокого уважения без урона собственного достоинства.
— Какой праздник, Осьма? — спросил Корней, одобрительно наблюдая за манипуляциями с кувшином. — Так, для гладкости разговора употребляем. То, да се, дела семейные…
— Семейные? — Осьма проницательно глянул на Алексея и, приподняв чарку, спросил: — Так что, можно поздравлять?
— Кхе! Поздравлять? — отозвался вместо молча ухмыльнувшегося Алексея, Корней. — Можно и поздравлять… только не с тем, о чем ты подумал!
— Э-э… — Осьма смутился, припоминая про себя, что торопливость нужна только при ловле блох и еще в одном, сугубо интимном, случае, и вопросительно уставился на господина воеводу.
— М? — Боярин Федор, приподняв левую бровь, тоже глянул на друга юности.
— Алексей… Кхе… Дмитрич сегодня роду Лисовинов крест целовал! — не стал интриговать присутствующих Корней. — И я сие целование принял! А кровь Алексей и Фрол уже давно смешали, так что… сами понимаете… есть, за что выпить!
— А как же?..
Осьма чуть не спросил: «А как же Анна?», но вовремя прикусил язык, однако Корней понял недоговоренное:
— Не мне крест целовал, а роду! — с нажимом произнес он. — Теперь у Лисовинов опять двое зрелых мужей тридцати, с лишком, годов, и им есть, кого воспитывать, а даст Бог, и еще прибавится, так что, за будущее я спокоен!
Все взгляды скрестились на Алексее, и на несколько секунд в горнице повисла тишина. Алексей не смутился, не отвел взгляд, не стал изображать польщенного доверием скромника, а глянул на каждого по очереди спокойно, уверенно, даже с некоторым вызовом, и тут же нарвался — боярин Федор на посольской службе, да при великокняжеском дворе научился читать любые взгляды. И отвечать на них тоже научился.
— Так что ж ты на нижнем конце притулился, как чужой? — рыкнул он начальственным басом. — А ну-ка!..
Погостный боярин повелительно мотнул головой, указывая Алексею место, которое тот должен был теперь занимать за столом, и столько в этом жесте было уверенности в своем праве повелевать и указывать, что никому и в голову не пришло усомниться или удивиться. Алексей безропотно поднялся с лавки и занял место по левую руку от Корнея, столь предусмотрительно оставленное свободным Осьмой. И возразить было нечего — позиция «глаза в глаза», естественная и логичная при предыдущем разговоре с Корнеем, стала совершенно неуместной для представителя второго поколения семьи Лисовинов в присутствии главы рода.
— Так! — Федор, настроившийся на командный тон, так дальше ему и следовал: — Осьма, осталось там еще чего?
— На один круг хватит! — отрапортовал Осьма, заглянув в кувшин с бражкой.
— Вот и ладно. Значит, сейчас это допиваем и займемся делом! — принял решение Федор. — Разговор у нас будет серьезный, от хмельного надлежит воздержаться. Наливай!
— Кхе! — Корней одной рукой двинул поближе к Осьме чарку, а другой молодецки расправил усы. — Витиевато излагаешь, Федя: «От хмельного надлежит воздержаться. Наливай!» Я прямо заслушался!
— От судьбы не уйдешь, а умеренность в питие воздержанию не помеха! — философски парировал Федор. — Ну, Кирюша, с сыном тебя… или, все-таки, с зятем?
— Сын — сыном, а зять — зятем! Я же сказал: в роду Лисовинов прибавление!
— Хороший зять он, бывает, и не хуже… — дипломатично заметил Осьма — …если повезет.
— Так то — хороший… — раздумчиво произнес Федор, вспомнивший об обручении младенцев Михаила и Екатерины.
— А плохих не держим! — заявил Корней с таким видом, будто располагал целым взводом зятьев, один другого краше. — И впредь держать не намерены!
Возражать никто не стал. Выпили… закусили, Осьма заглянул в кувшин из-под бражки и с сожалеющим вздохом отставил его на край стола.
— Значит так, други любезные, — начал боярин Федор — новости у меня, не то, чтобы скверные, но к серьезным размышлениям располагающие, у вас тут, как я понял, тоже забота образовалась такая, что сразу и не разгребешь, потому обмыслить и обговорить все надлежит, не торопясь и со всем тщанием.
Был я на днях по делам в Давид-Городке и встретил там одного знакомого, а тот как раз, из Городно вернулся, и вот какую интересную историю он мне поведал. В Городно, на постоялом дворе увидел он служилого человека князя Святослава Витебского, вернее не самого княжьего человека, а конюха его. Совершенно без всякой задней мысли, поинтересовался, чего это его хозяина в Городно занесло? Ну ответил бы тот, что, мол, по делам заехали, а по каким делам, про то конюху знать незачем, знакомец мой и отстал бы — мало ли кто, куда и зачем ездит? Но конюх-то, в ответ на простой, вроде бы, вопрос, какую-то околесицу понес, что ехали они вовсе и не в Городно, да друзей по пути повстречали, да вместе с ними и завернули, а тут решили князя Всеволода Давыдовича Городненского навестить. Ну, и прочее… в том же духе.
Взяло тут моего знакомца сомнение — он-то с Городно торговлю ведет, мало ли что, а вдруг что-то серьезное затевается? Потащил он того конюха в кабак да подпоил как следует, у того язык и развязался. Много-то, конечно, конюху неизвестно, но и того, что выболтал во хмелю, хватило. Вышло с его слов, что друзья, которых они по дороге, как бы случайно, встретили, на самом деле ближние люди князей Бориса Полоцкого и Рогволда Друцкого. А дальше еще интереснее пошло: оказывается в это же время в Городно какие-то ляхи притащились и с доверенными людьми полоцких князей встречались, да какие-то разговоры разговаривали. Чуете, чем пахнет, други любезные?
— Кровушкой от таких встреч попахивает, кровушкой! — прокаркал со своего места Корней — очень крепко попахивает.
— Гм… прости, боярин, но я от здешних мест далеко жил. — Подал голос Алексей. — Вам-то, может быть все и понятно, а мне, так не очень… поподробнее бы.
— Поподробнее? — переспросил Федор и согласно кивнул — Хорошо. Про то, что отца нынешних полоцких князей — князя Всеслава — Мономах в Киев в цепях вывез ты слыхал?