Страница 15 из 16
— Ну, насчет убивать, мы точно знать не можем… — начал было Осьма, но его перебил Федор:
— Ха, Кирюха! А может он тебя к этой самой Гредиславе приревновал? А? Ха-ха-ха!
— Кхе!
Корней залихватски расправил усы и изогнул бровь. Все заулыбались, серьезным остался только Осьма.
— А что? Вполне может быть! — убежденно произнес он. — Только не как к бабе, а как к боярыне и волхве, которой неизвестно сколько народу подчиняется! Как к силе, которая, сложившись с твоей, воевода, силой, очень-очень многое сотворить способна. В таком раскладе, если не удается помириться, лучше уж убить.
— М-да! — Боярин Федор мгновенно согнал с лица улыбку и внимательно посмотрел на Осьму, словно прикидывая, правильно ли он оценил этого человека при первом знакомстве. — Ну, если ты такой умный… скажи-ка нам: что, боярыня Гредислава сама этого не понимает? А если понимает, то почему никаких мер для своей защиты не ищет?
— Как это не ищет? — Осьма, словно ожидая поддержки, глянул по очереди на Корнея и Алексея. — А кто Младшую стражу возле себя пригрел? Кто пополнение дал, кто людей на строительство обещал? И ведь оправдалось же — застава на болоте сработала!
— Не сходится! — неожиданно заявил Алексей, по большей части сидевший молча. — То ты говоришь, что убивать волхву нельзя — все Погорынье поднимется, а то, что лучше уж убить, чем дать ей свои силы с ратнинской сотней сложить. Не сходится, Осьмуха!
— Зачем же обязательно убивать? — Осьма пожал плечами и выставил руки ладонями вверх. — Можно же припугнуть или иное средство найти, чтобы принудить, скажем, внучат ее…
— Заткнись! — раздраженно оборвал Осьму Федор. — То как смысленный муж говоришь, а то такое дерьмо из тебя переть начинает…
— Что ж поделаешь? Жизнь есть жизнь. — Отозвался Осьма, но от перечисления средств принуждения воздержался.
— Кхе! Ну и до чего же мы договорились? — Корней обвел взглядом собравшихся. — Не трогать Журавля, что ли?
— Как это не трогать? — Осьма даже слегка подскочил на лавке. — Громить, уничтожать, чтобы и духу его не осталось! И в первую голову самого Журавля, пока он жив, пока мы сами труп его не увидим, не останавливаться и не успокаиваться! Огнем и мечом, ни крови не смерти не страшась…
— Ты что, ополоумел? — Корней и впрямь был удивлен неожиданной горячностью Осьмы, еще совсем недавно проявившего себя сторонником обходных путей и тайных договоренностей. — Сам же только что говорил, что Журавль на Ратное не нападет!
Осьма вдруг весь подобрался, лицо его приобрело жесткое выражение, а голос сделался таким, словно он зачитывал грамоту с княжеским указом.
— Ты! — Купец ткнул пальцем в сторону Корнея. — Воевода Погорынский! Без твоего ведома в воеводстве ничего свершаться не должно! Ты! — Осьма повернул голову в сторону Федора. — Погостный боярин, око и длань княжья. Кто тут недавно распинался о долге и чести, об обязанности отслужить, а меня стремлением к выгоде попрекали? Не вы ли, бояре? И что же? Если Журавль на Ратное не нападет, то есть, убыток вам не грозит, то можно так все и оставить?
— Так-так-та-ак! — Федор скрестил руки на груди, повернулся к Осьме всей верхней частью тела и с интересом посмотрел на того, как на заморскую диковинку. — И ты, значит, желаешь нас поучить долг боярский исполнять? Слыхал, Кирюш?
— Кхе… едрена-матрена…
— Ну-ну, — погостный боярин, вроде бы даже благожелательно покивал головой — поведай нам нерадивым…
— Он прав, бояре! — Алексей подал свою реплику, как будто бы, спокойно, даже слегка равнодушно, но головы Корнея и Федора повернулись в его сторону мгновенно. — У вас под носом уже много лет не только множество народу податей не платит, но еще и гнездо языческое цветет! Более того, христиан притесняют и в языческое поганство обращают насильно. Тебе батюшка давно должно было сии богомерзкие деяния пресечь, а тебе, Федор Алексеич, народишко счесть, да податями обложить! Вы же обязанностей своих не исполнили.
— Кхе, Леха, ты бы говорил, да не заговаривался, а то…
— Погоди, боярин Кирилл! — Федор медленно поднялся с лавки и отшагнул в сторону Корнея так, чтобы видеть Алексея и Осьму одновременно. — Значит вы обвиняете нас в бездействии и потворству языческим мерзостям, опричь того, в нанесении ущерба княжеской казне? Так я вас понял?
— Если бы, бояре! — отозвался Осьма. — А то, ведь, хуже! Гораздо хуже! Ты, вот, боярин, сказал давеча, что ребят из Младшей стражи надобно драть за самовольство — бояр, там, городовых назначают, и… всякое прочее, что им невместно. Занимались бы, чем им положено, а в иные дела нос не совали. А сами что? О княжеских делах в рассуждения входите, советы князьям давать собираетесь, а в собственной службе неисправны. Так чем вы лучше тех ребят?
Боярин Федор лишь слегка качнулся в сторону Осьмы, но в этом движении и в исказившей лицо боярина ярости было столько угрозы… на купца, просто-напросто, глянула смерть. Однако далее ничего не последовало, потому что Алексей тоже коротко шевельнулся, слегка изменил позу, но стало абсолютно ясно: боярин Осьму достать не успеет, несмотря даже на то, что Федора и Алексея разделял стол. Если на Осьму глянула смерть, то на погостного боярина глянул Рудный Воевода и разницы в этом не было почти никакой. Рудный Воевода мог оказаться даже более скорым на руку. В разлившейся по горнице напряженной тишине отчетливо прозвучала негромко произнесенная Корнеем, вроде бы бессмысленная, фраза:
— Ничем, кроме воинских дел, не прославленный…
Никто ничего не понял, но это был хоть какой-то выход из положения, чреватого, по меньшей мере, крепкой дракой, а может, и чем похуже, поэтому все, с преувеличенным вниманием уставились на Корнея.
— Чего, Кирюш? Ты о чем? — поинтересовался боярин Федор таким тоном, словно не он, только что, готов был искалечить или даже убить Осьму.
— Да вот, Федя, волхва однажды про род Лисовинов сказала… да ты сядь, чего выставился? Волхва, говорю, про нас сказала: «Молодой род, ничем, кроме воинских дел, не прославленный». И ведь права оказалась, коряга старая! Какой я, на хрен, воевода, если у меня под носом такие дела творятся? И ты, Федька, тоже хорош… да сядь ты, наконец, не торчи как… это самое! Чего вызверился, правда глаза колет или от купчишки обидно такое слышать? Так я тебе то же самое повторю, легче тебе станет? Засиделись мы с тобой по теплым углам, вон, тебя уже и паутиной оплело. — Корней столь убедительно повел бородой в сторону Федора, что тот невольно сделал движение стряхнуть с рукава несуществующую паутину. — А у них глаз свежий, в том, что нам привычно, сразу несуразицу углядели… ну, может, не совсем сразу, но… да сядешь ты или нет, в конце-то концов?!
Боярин Федор, шумно вздохнув, опустился на лавку и коротко покосился на Осьму. На Алексея он, было заметно, очень старательно не смотрел. Корней поскреб в бороде, зачем-то поелозил по полу протезом и заговорил, сменив рассудительный тон на командный:
— Кхе! Значит, так, Федор, прямо с утра пораньше, ты либо сам едешь в Княжий погост, либо посылаешь кого. Вызываешь сюда все три десятка своих ратников. У меня-то, даже вместе с твоими, полная сотня не наберется… дожили, едрена-матрена. Я пока твои добираются, вызову в ратное своих бояр и, как только будем готовы, пойдем за болото — Журавля за тайные места трогать. И не спорить! — повысил Корней голос, заметив, что Алексей что-то хочет сказать. — Возьмем всех, кого сможем вывести: новиков, отроков Младшей стражи… Леха, сколько отроков можно взять будет?
— Первую полусотню, батюшка, остальные пока мясо. Положим мальчишек зря, да и сами, их выручая, поляжем. По уму, так стоило бы только опричников брать, те-то хоть немного крови понюхали, но… мало же будет. Берем полусотню!
— Угу. Кхе. Значит, моих пятьдесят семь, да мы с Лехой — пятьдесят девять. Тридцать твоих — восемьдесят девять.
— У меня тридцать два, да я сам тридцать третий. — Поправил Корнея Федор.
— Что, Федя, сам тоже пойдешь? — Коней с сомнением глянул на объемистое чрево погостного боярина. — В бронь-то влезешь, когда последний раз надевал?