Страница 46 из 104
Наше традиционное русское государство было настоящим государством в подлинном понимании этого слова. В нем не существовало частных лиц в том смысле, что частный интерес никогда не мог стать бациллой в государственном организме. Каждый живший в государственном организме был его живым членом, не желавшим организму ни хворей, ни болезненных реформаторских потрясений. Управление таким государством не было делом частных лиц, но лишь государевой, т. е. государственной службой. Современная либеральная политика частных лиц использует государство как инструмент для достижения частных интересов и ведет к его демонтажу как такового, ведь государство объективно становится препятствием для достижения все новых и новых интересов возрастающего частного эгоизма. Орудием такого демонтажа является и современный парламентаризм. Массы окончательно отчуждены от государства и политики, а иллюзия их вовлеченности в решение общенациональных задач поддерживается путем предоставления права раз в несколько лет отдать свой голос за кандидата или кандидатов, которых корпоративная система спускает им сверху. Имеем ли мы сейчас в действительности государственную систему власти, или живем в эпоху, когда государство уже полностью заменено буржуазным обществом?! А ведь это вопрос жизни и смерти национального организма. Наверное, уместным здесь будет еще раз сказать, что надежду на жизнь нам может подарить только возрождение традиционного государственного принципа власти с его изначальной (и эталонной) авторитарной формой правления. Любая республика сегодня есть служанка капитала, конечно, уже давно не национального. Только монарх, повинуясь традиции своей династии и опираясь на историческое миросозерцание народа, основанное на его призвании в истории, способен подняться над партийными и частными интересами ради интересов общенародных и общегосударственных. Он — третейский судья, и если в государстве традиционного социологизированного типа профессиональные объединения могут выбирать людей по их практическим способностям, то он может делать выбор и более узко — по нравственным качествам человека. Президент, премьер-министр, народный комиссар — креатуры партии или корпорации. Партии и корпорации — креатуры тех, кто их содержит. Только монарх способен защитить государство и народ от торгашества суверенитетом, идущим на убыль со страшной силой!
Как это безвозвратно далеко от принципов истинной государственности, когда каждому отдельному лицу на основании его практических, нравственных и духовных дарований предоставлялось право в определенной мере повелевать и повиноваться; ранг и степень ответственности были всегда соразмерны с талантами личности. Такая государственность зиждилась на основе постепенного отбора, коллективной ответственности и коллегиальности. Утрата этой государственности — трагедия нашей национальной жизни.
Но утрата эта не была подобна грому среди ясного неба. Она происходит постепенно, начиная с петровских реформ, и даже раньше. Наш блестящий мыслитель К.Н. Леонтьев советовал в конце XIX века для спасения тонущего Русского корабля прибегнуть к своего рода «тройственному союзу» между Самодержавием — носителем и защитником Православия, его слугами-стражами — проводниками монаршей воли и простым народом. Это была запоздалая попытка обратить внимание правительства на уже призрачную возможность реставрации традиционной структуры государственности. Не ужасно ли, что еще при жизни монарха-богатыря Александра III русское общество утратило традиционные ориентиры, которые сохранялись лишь небольшой кучкой одиноких и не понятых современниками мыслителей. Уже тогда Леонтьев писал пророческие и для нашего времени слова о том, что: «Без строгих и стройных ограничений, без нового и твердого расслоения общества, без всех возможных настойчивых и неустанных попыток к восстановлению расшатавшегося сословного строя нашего (имелся в виду служебно-сословный традиционный русский политический строй. — Авт.) — русское общество, и без того довольно эгалитарное по привычкам, помчится еще быстрее всякого другого по смертному пути всесмешения… Для задержания народов на пути антихристианского прогресса, для удаления срока пришествия антихриста… необходима сильная царская власть. Для того же, чтобы эта царская власть была долго сильна, не только не нужно, чтобы она опиралась прямо и непосредственно на простонародные толпы, своекорыстные, страстные, глупые, подвижные, легко развратимые; но — напротив того — необходимо, чтобы между этими толпами и Престолом Царским возвышались прочные сословные ступени; необходимы боковые опоры для здания долговечного монархизма… Вот прямая и откровенная постановка государственного дела, без всяких лжегуманных жеманств…»
Особенно интересно в контексте этих размышлений вспомнить недавний советский опыт. У нас есть современные мыслители, которые любят рассуждать на тему того, что СССР был классическим образчиком общества традиционного типа. Согласиться с этим категорически невозможно, однако необходимо признать, что советская система для придания себе определенной устойчивости иногда очень активно использовала символику традиционализма и даже пыталась воспроизводить псевдотрадиционные и псевдосословные институты в рамках своей системы. И ведь это происходило в обществе, принципиально идущем к абсолютно бесклассовой социальной структуре. Так и непонятно на первый взгляд, для чего создавать некую идеологическую среду и пытаться в ней моделировать советские псевдосословия с наследственными профессиями? Никто ведь не будет спорить, что в СССР определенные функциональные общественные институты были построены в некотором подобии с традиционными институтами старой Европы.
Интуитивно ли, осознанно ли, но вожди в СССР поняли принципиальную установку, высказанную Леонтьевым, о том, что любая социальная система стабильна тогда, когда сложна, и рушится в момент наибольшего упрощения и универсализации.
Но вернемся к теме масс и их непосредственного участия в государственной жизни.
В Императорской России произошло то же, что впоследствии погубило и СССР. Массы были окончательно отчуждены от государства, от политического участия в нем, от самой идеи государства, которое потеряло для них и ценность, и привлекательность, в котором они перестали видеть необходимость. После этого логично было осознать и монархию ненужным институтом, который уже не венчал собой традиционный государственный народный монолит, но «зависал» в каком то средостении между буржуазным сообществом и пролетаризированными массами. Буржуазный миф материальной выгоды вытеснил из сознания масс миф о стоянии до конца под хоругвью последнего Православного Царства. Забыт был важнейший принцип национального бытия: власть вытекает из благочестия, а не благочестие — из власти. И власть перешла в руки тех, для кого не существовало и не существует самого понятия благочестия. Царская служба, как и царская радость — это соборная служба и соборная радость старой Московской Руси. Народ воспринимал носителя власти не как удобство или неудобство, но как Божие смотрение о нем! Божие благословение на власть являлось одновременно и делегированием самодержавных прав, и ограничением власти, когда самодержец все-таки был в ответе за свой народ перед Царем царствующих.
Московская Русь не была холопьим государством. Традиции высокой религиозно осознанной гражданственности были присущи русским задолго до того, когда толпы охлоса в Европе стали ощущать государство не чем-то враждебным себе и своему миру, а хотя бы нейтральным. Царь на Руси — это не верховный феодал, отделенный от народа непроходимой стеной сюзеренов, но в первую очередь — помазанник Божий. Власть его безгранична, но за каждый свой шаг он отвечает перед Господом, а в своих деяниях ограничен нравственными нормами и требованиями личной веры. Безусловно, монархия подразумевает глубокую и искреннюю религиозность общества. За грехи Государя кара могла постигнуть всю Русь. За грехи перед Государем Господь карал провинившихся раньше и скорее царского суда — в этом русский человек был абсолютно убежден. Все важные государственные дела Царь решал только после совета со «всей землей», созывая Земские соборы. Вся земля, каждый человек в государстве был приобщен к политической жизни. Только в Росси соборы обладали учредительными правами утверждать монархов. Такое и не снилось западным парламентам! Но это не призрак демократизма: утверждая монарха, собор свидетельствовал о своей лояльности к нему всей земли. Утверждение монарха на Руси — это акт присяги, а не своевольного выбора. Даже призывая на трон неродовитого Бориса Годунова, собор считал его уже отчасти Богом ставленным претендентом по родственной близости к последнему Царю из рода Рюриковичей Феодору Иоанновичу через его супругу, сестру Бориса. Любопытно, что Цари на Руси при входе в храм принимали челобитные от представителя любого сословия лично или через особых уполномоченных дьяков. Этот акт отражал факт священного равноправия личности перед священной же властью монарха. Советы Царя с боярской думой и первоиерархом поместной Церкви выражались любопытной формулой: «Царь повелел, и бояре приговорили». Служилая аристократия не была холопски подчинена монарху и не являлась лишь феодальным сюзереном, но, как и в Византийской империи, усваивала функции содержавства с монархом, функции своего рода делегированной монархии, усвоенные от делегированной теократии в лице государя!