Страница 23 из 26
– Нет. Пока нет. Спасибо.
Он деловито затопал в гору. Он-то прав. А я – точно не в ту гору пошел. Но это уже в прошлом! Валить!
Но не вышло. Только перевел дыхание – пошел сверху треск, и Соня с Киром ссыпались словно снег на голову.
– Смотри-ка, – насмешливо проговорил Кир, отряхиваясь. -
Оказывается, совесть у него есть!
Соня молча погладила мне макушку. Так. Уходим в партизаны?
– Все же совесть в нем заговорила! – не унимался Кир.
Как заговорила, так и замолчит. Надоел уже!
– Мы сейчас с Соней идем на радио. Устроила она по своим каналам, хотя магнат всех перекупил. Но полчаса студия будет наша. Пойдем?
– М-м-м-нет!
– Боишься?
– М-м-мда!
Но не уточнил, правда, что его и боюсь, – чтоб Кира не обидеть.
– Да, боюсь. Но пойду!
– Люблю я этого гада! – воскликнула Соня.
– Ну… прямо так? – Я указал вниз по склону. – Пешком?
– Пешком он отвык уже! – съязвил Кир.
Тоже мне – “глас народа”! Своеобразный у нас получится дуэт!
Такой и получился. Когда мы прокрались на радио через какой-то хоздвор, забитый мешками цемента (видимо, основная тут валюта), и вошли на цыпочках в глухую, полутемную студию, Кир сразу же подгреб микрофончик к себе и больше фактически с ним не расставался.
– Мы хотим вспомнить о том, – заговорил он проникновенно, – о чем сейчас не принято вспоминать, – о доброте, порядочности, сострадании…
– Почему же? – чуть было я не вставил. – Все только об этом и говорят!
Но плавную речь Кира нельзя было перебить: из тридцати отведенных нам минут двадцать девять с четвертью говорил он, причем об особой необходимости именно в наши дни порядочности, сострадания, терпения и взаимопонимания, – мне не дал и слова сказать, хотя и упомянул меня вначале. Думаю, нормальные люди, которые это слушали, поняли, какое отношение к состраданию имеет он! Не умолкая ни на секунду, он говорил, какие гуманитарные программы он внедрил бы, если бы ему дали такую возможность: центр изнасилований, дискотека с госпитализацией, шоу инвалидов.
В самом конце уже, сообразив, что как-то глупо выгляжу, я открыл рот, чтобы как-то уравновесить поток прекрасного, но успел только произнести: э-э-э – и был тут же перебит поборником справедливости, который в оставшуюся минуту говорил о сострадании к одиноким детям, одиноким матерям, старикам-ветеранам… Финиш! Соня подняла скрещенные руки! Да, хорошая вышла передача о доброте, сострадании и взаимопонимании особенно. Все, думаю, поняли. Я встал, посмотрел на взъерошенного, раскрасневшегося Кира. Молодец. Битва добра с добром закончилась со счетом тридцать – ноль в пользу добра же!
– Пусть наконец услышат! – проговорил Кир. – А тебе что – сказать было нечего?
Тут – нечего. И слава богу! Сказала бы – не так выразительно получилось. А так поняли все! Самая гнусная ложь – это та, которая состоит целиком из правды, которую Кир тут выложил, раздавив меня. Все удачно!
– Выйдем через главный вход! – горделиво произнес Кир. – Пусть теперь видят!
Но никто так и не увидел. Мраморная “купеческая” лестница была фактически пуста.
– Финансирование практически прервано! – гордо сказала Соня.
Ничего, скоро наладится, скоро правда всем понадобится: дорогой товар.
Кир шел почему-то с обиженным лицом. Что еще, интересно, надо ему? Комплимент? Запросто.
– Про доброту это ты правильно подметил. Доброта нынче во как нужна!
– Да. – Кир, так и не удовлетворенный, кинул на меня злобный взгляд. – Особенно это странно от тебя слышать!
– Пач-чему?!
– Читал я твои обои! – Кир кивнул на рулон.
Я заметался по площадке. Читал? Куда бы спрятать? Под рубаху?
Кир демонстративно ушел вниз. Я, чтоб дать ему продемонстрировать это, задержался.
– Ну что же ты? – с отчаянием сказала Соня. – Я с таким трудом пробивала тебя! Все были против! А ты хотя бы слово вякнул.
– О чем? Все же было.
– Ну… о дружбе, например. О верности. О любви, которая выдерживает все испытания… Ты что же – не веришь в это?!
– Не-а.
– Я тоже, если честно, не верю! – тесно прижавшись ко мне, жарко шепнула Соня.
Мы прошли через пустой холл, как пророки через пустыню, оказались на крыльце. Вот тут-то нас как раз ждали – особенно почему-то меня.
– Беру, Петро! – рявкнули сразу два крепыша в душных черных костюмах, схватив меня под руки. Меня-то за что? Я же ни-че-го не сказал!.. Это меня и выдало? Раскусили? – Беру, Петро! – поволокли меня под руки к машине.
– Я бы тебе помог! – Кир бежал рядом. – Но совсем не представляю, как это делать. Ты же знаешь – я непрактичный человек!
Непрактичность, доходящая до хамства.
Орлы впихнули меня в машину – сами корректно остались.
Петро, друг! Но держался суховато.
– Где ты шляешься?
– Да тут по радио не выступал, в знак протеста.
– Радио давно отключено – пора бы это знать! – вздохнул устало – мол, всем приходится заниматься. – У нас куча дел!
– Куча как-то не вдохновляет.
– Ты бы лучше там, где надо, разговаривал!
– А где?
– “Песнь о вещем Олеге” помнишь?
– А.
– Едем опознавать кости.
– А.
– Все “а” да “а”! Лучше б сам написал что-нибудь подобное!
– Ну зачем же? Уже ведь есть.
– Можно вообще пробудить в тебе что-то человеческое?! – вспылил
Петр.
– Сложно будет! – вздохнул я.
– Тормози! – сказал Петр.
У небольшого раскопанного холма стояла аккуратная толпа.
Сверкали телекамеры.
– Можешь хотя бы слезу пустить? Истлела уже Буква твоя, кем-то зверски убитая, – и мы знаем кем! Ну, будет слеза?! – рявкнул
Петр, уже заметно зверея.
– Ну… как выдаст глаз, – сказал я скромно.
Мы пошли к толпе. Толпа расступилась, зажужжали камеры.
В свежей, черной выкопанной земле желтели лошадиные кости.
– Вот… Один юннат случайно нашел, – проговорил Петр.
Знаем мы этого юнната.
– Всем отойти от скелета! – скомандовал Петр. Мягко подтолкнул меня: – Иди!
Я пошел к скелету. Что они сделали с Буквой, сволочи? Череп лежал с краю, нижняя челюсть отскочила в сторону.
– Пошла слеза! – крикнул Петр.
…Что они сделали с Буквой, сволочи?! Я присел на корточки – и чуть не захохотал. То не Буква! То какая-то старая кобыла! Я тоже юннатом был, и в ночное ездил, и знаю хорошо: у молодой лошади зубы круглые. А треугольными они становятся лишь в глубокой старости, как у этой. Недоработали ребята. Но ликование свое не стал выдавать – все же у вещего Олега другая задача.
Тут из черепа полезла козюлька, шевеля ушками. Э-э! Буква фальшивая, а козюлька настоящая? Нет! Я отпрыгнул. Такой ымыдж мне ни к чему!
Тут, грязно матерясь, выбежал ежик, схватил козюльку за тулово и, громко хрумкая, съел. Привет от Шаца и от Шварца? Я вытер холодный пот. Чуть не погиб, а главное – зазря! Мы, конечно, любим классику, но не настолько же!
– Что – и это тебя не трогает? – процедил Петр.
– Не-а. – Я зевнул. Тоже вариант памятника! Со змеей на ноге, возле скелета лошади. Новый медный всадник без головы.
– А еще нас называют бесчувственными! – произнес Петр.
– Ну так я пошел? – Я сделал шаг.
Петя швырнул меня к машине:
– Сидеть! – Распахнул дверку. Я покорно сел. – Я из тебя сделаю человека! Люди молиться на тебя будут! – с угрозой произнес он.
Машина поехала. И тут мой имиджмейкер окончательно меня потряс.
– Тебе Гера велел кланяться! – прошептал он. – Сказал: если у тебя что получится, то остальное – его забота!
– Да он уже обо мне заботился. А вы с ним теперь?
– Да, человек он не простой судьбы, – проговорил Петя мужественно. – Но не то, что эти суки! Он за народ! Эти сволочи фальшивую кость тебе подсунули, а Букву загнали за триста тысяч баксов!
– Кому?
– Это мы уже знаем!
Я был потрясен: сделали меня дураком, к тому же еще и вещим!
– А козюлька-то настоящая была?
– Козюлька-то настоящая! На это они денег не жалеют! То есть ты был бы сейчас труп!