Зона сумерек

— Не думала, что когда-нибудь услышу от тебя такое. От кого угодно — только не от тебя. Я была уверена, что если кому-то и суждено узнать, где кончается асфальт, то это будешь ты.

— Я устал.

— Усталость лечится отдыхом.

— Эта усталость не лечится. А асфальт… он не кончается нигде. Только глупец мог не понять этого раньше. Бесконечная призрачная ТРАССА и вдоль нее миражи городов, которые как дым рассеиваются за спиной. В чем смысл стремления вперед — в том, чтобы куда-то попасть, не так ли? Но мы никуда не идем. Вернее, идем в никуда. А ТРАССА наматывается на наши колеса и нам уже не вернутся назад. И однажды, когда мотор ужа начинает понемногу перегреваться, ты спрашиваешь себя: а стоит ли?

Примятую траву ворохнул ветер. Короткие, мягкие волосы Неуязвимого метнулись, было, за ним… Он не поправил их. Солнце спряталось в серых войлочных тучах. Похоже, собирался дождь.

— Если бы я не знала тебя, я бы подумала, что Они платят тебе за агитацию и пропаганду, — фыркнула Яна.

— Они, — подхватил Неуязвимый с непонятной интонацией. Чем то средним между яростью и… сочувствием, — Враги! А, в сущности, что Они нам сделали уж очень плохого, чем Они обидели нас до того, как мы вступили в эту войну. А после… Они всего лишь защищали свой дом, которому мы несли гибель, разве не так? Признайся в этом хотя бы себе, Сольвейг, и тогда, возможно, тебе уже не покажется кощунственной мысль, что твой враг заслуживает победы не меньше, чем ты. И тоже не хочет умирать. Любой. Даже Черный Фронтир. Слышать подобную "проповедь любви" из уст Неуязвимого, который в свое время… Яна не выдержала и зла рассмеялась:

— Нашел, кого жалеть. Им платят с головы. Идет война, Род.

— А кто ее начал?

Солнечный луч прорезал «войлок» и хлестнул по глазам. Она зажмурилась, мотнула головой.

— Они не имели права перегораживать ТРАССУ!

— Даже если она прошла по их домам? — быстро спросил Неуязвимый.

Она нашлась не сразу. Глядя, как над острыми, черепичными крышами медленно расходится ватная муть и ширится кусочек ярко-голубого неба, Яна пыталась зацепить упорно ускользающую мысль. Что-то не то творилось с шефом… непонятное, в то же время как будто смутно знакомое…

— Сольвейг, паскудная правда в том, что в такой войне не может быть правых и виноватых. А солдаты ТАКИХ войн делятся не на завоевателей и патриотов, а на мертвых и еще живых… Может быть я и вправду лучший из вас, но даже лучшие из лучших со временем устают класть трупы штабелями. А цель оправдывает средства лишь до тех пор, пока ты не соприкоснулся с этими «средствами» вплотную, не увидел своими глазами, руками не почувствовал их разумную, четко рассчитанную БЕСПОЩАДНОСТЬ. Яна давно слушала его с сомнением. Не то, чтобы сомнения вызывали его слова, их справедливость и логика, время от времени такие мысли посещали всех и Страж знал об этом. Поэтому, уходя, все они в обязательном порядке проходили инициацию Великим Зеркалом. Не для того, чтобы избавиться от сомнений. Сомнения — часть мыслительного процесса и очень большая часть, а Стражу и той силе, которой он преданно служил не нужны были ни идиоты, ни послушные роботы. На Перекресток приходили сознательно, понимая, куда идут и зачем. И жесткий свет Великого Зеркала не избавлял от человеческих слабостей, но давал силу держать их в узде. Во всяком случае, о ТАКОМ трассовики вслух не говорили, это считалось дурным тоном. Возможно, Неуязвимый излагал свои мысли… Но как он умудрился их облечь в чужие слова, если не пел с чужого голоса…

Неясная мысль обрела контур и плотность.

Неуязвимый?!

А почему бы нет?

Даже лучшие из лучших попадаются. Как там в скандинавском эпосе: "Не хвались силой — встретишь более сильного, не хвались хитростью — встретишь более хитрого, не хвались мудростью — встретишь более мудрого".

— Почему ты молчишь? — вдруг спросил он, — почему не возражаешь мне?

— А тебе хочется, чтобы кто-нибудь разбил вдребезги твою упадническую философию?

В глазах Неуязвимого взметнулся странный всполох… Но это длилось всего мгновение.

— Я устал, Сольвейг. Мне не доехать туда, где кончается асфальт. Я помню нашу песню и помню тех, кто пел ее до нас, но есть и другая, тоже очень старая песня: "Помоги мне птица, я болен печалью. Отнеси на небо, в мои детские сны. Мне не надо неба. Мне не надо Рая. Я хочу проснуться вдалеке от войны."…

Он изменился. Если б не песня, Яна бы ни за что не поверила, что перед ней Неуязвимый. Он был по-прежнему силен, гибок и страшен своей, скрытой до времени мощью, но не было в нем того стального стержня… Воли? Веры? Бог знает чего, но не было его, а без него не было и Рода Шривера, Неуязвимого.

Кончился Неуязвимый.

— Жалкое зрелище, — фыркнула Яна и медленно поднялась. Он не остановил ее. Она остановилась сама.

— Трое наших сошли с ТРАССЫ так же как и ты, — тихо, зловеще произнесла она и Неуязвимый почти против воли поднял голову.

— Еще два месяца назад их было трое. Жалких, как ты, потерянных, спившихся до глюков, но живых. Две недели назад я получила сообщение о последнем: Дине Фарре. Он продержался дольше всех. Утром его подруга нашла Дина в ванной. Он плавал в собственной крови. Он вскрыл вены. Сохранилась записка. Знаешь, что в ней было?

— "Все бессмысленно", — ответил Неуязвимый сразу и без раздумий.

— Ты знал? Откуда?

— Ничего я не знал, — он передернул плечами, словно от холода, хотя облака окончательно разошлись и солнце медленно, но верно двигалось к зениту,

— считай, что я просто догадался. Те двое попрощались с миром так же.

— Они что, тоже впали в депрессивный нигилизм по Шопенгауэру?

Неуязвимый невольно хмыкнул:

— Формулировочки у тебя…

— Как могу, — отозвалась Яна. — Но ты так и не ответил. Что случилось с Дином, с тобой, с остальными?

— Слушай, Сольвейг, — Неуязвимый вскинул голову, отвел плечи назад, глянул угрюмо, — Я не звал тебя, та сама пришла. С чего ты взяла, что у меня есть ответы на все вопросы? Ты спрашиваешь, ни много, ни мало: в чем смысл жизни. Думаешь, я отвечу?

Она бестрепетно встретила его взгляд. Удержала.

— Я не спрашивала тебя, в чем смысл жизни. Но если ты задал этот вопрос, значит у тебя есть и ответ.

— А нет никакого смысла! — рявкнул Неуязвимый, — нет и не было.

Эволюцию породил агрессивный ген, которому понадобился материал для строительства. И самым целесообразным оказался путь грабежа себе подобных.

Эту линию выбрала природа, Сольвейг, та самая насквозь мудрая матушка природа, которой нас всегда учили восхищаться. Уж если она не смогла выдумать ничего менее аморального, то куда уж нам-то, грешным… Улавливаешь мысль?

Яна молчала и Неуязвимый безжалостно продолжил:

Сначала появились клетки. Со временем они разрослись в то, что мы имеем: деревья, животных, людей… Но задачи агрессивного гена не изменились: рвать других и строить себя. И не важно, во что он вырос — в дерево, собаку, человека, Черного Фронтира, весь смысл сводится к одному…

— Это биология, — холодно парировала Яна, — ее законы действуют лишь до определенного шлагбаума.

— Верно. Но никто не знает что за ним. Может то, ради чего и жить то смешно и глупо.

— Может быть. А может быть и нет. Существует только один способ узнать

— ехать вперед.

— Зачем?

Спокойствие лопнуло в ней со звуком перетянутой струны.

— Зачем?! — яростно переспросила она, — за тем, чтобы не пить и не резать вены! Чтобы не гнить заживо от хронического бронхита! Чтобы не травить себя завистью и злобой, чтобы не рехнуться от тоски, чтобы не ползать на брюхе перед тем, кто сильнее, чтобы не убить в себе гордость… Чтобы любить жизнь и не бояться смерти.

Она выдохлась и хрипло спросила:

— Мало?

Неуязвимый криво улыбнулся:

— Вполне достаточно. Если веришь во всю эту хренотень. Только вера — штука хитрая, она, понимаешь, кончается. Со временем. Яна схватила попавшее под руку полено и хрястнула его о гнилой столбик бывшего забора так, что посыпалась труха.