Наместник

— Да что за кавалер такой? Рассказала бы хоть.

Наконец-то, мне удалось заинтриговать маман. После ухода отца мы сблизились с ней, нас объединила общая боль. Мы обе из последних сил старались избежать отчаянной ненависти к мужу и отцу, мучительно разыскивая иные темы для общения. Тогда для меня стало открытием, что моя мать — тот единственный человек, с которым я могла поделиться самым сокровенным. Я рассказала ей о Муромском, о нашем свидании, поделилась своими затаенными страхами и наивными надеждами. Мать удивленно выслушала и сказала:

— А я и не заметила, как ты повзрослела, Беатриче… Надеюсь, ты знаешь, как предохраняться?

— Да ты что, мам! — махнула я рукой, потому что на такие темы еще не готова была говорить с ней. — Лучше посоветуй что-нибудь насчет прически.

— Тут я тебе не советчик. Ты же видишь, я всю жизнь проходила с пучком на голове. Тебе надо в парикмахерскую сходить. Да и мне тоже как-нибудь…

В парикмахерскую я не пошла, потому что не любила никаких затей с волосами. Причесалась сама, исходя из принципа, что простота — лучший друг красоты. Глядя в зеркало, я нравилась себе и надеялась произвести впечатление на Кирилла.

— Как ты дойдешь до школы? Дождь ведь, — спросила мама.

Я вспомнила, что в прошлом году меня подвозил отец, и мне опять стало грустно. Нет! Нужно было срочно выбросить все это из головы. Сегодня я должна была быть сияющей и счастливой.

— Я надену плащ, мам.

Я отправилась навстречу своему счастью, безоговорочному и несомненному. Я была уверена в себе на все сто. Как ни странно, именно уход отца добавил мне этой уверенности. Я поняла, что все в жизни зависит только от меня, не на кого больше пенять или искать защиты. И даже если за время моей болезни Линка снова прибрала Кирилла к рукам, я сумею отстоять свою любовь. В этом я не сомневалась нисколько и была полна решимости и дерзости.

В школу я пришла в прекрасном настроении. Там собрались еще далеко не все. Был кто-то из наших, несколько девчонок из параллельного класса. Я искала глазами одну единственную высокую фигуру и пока не могла отыскать. Заглянула в актовый зал, где все еще шли приготовления и звучала музыка, вошла в класс, где прихорашивались девчонки, прогулялась по коридорам. Муромского нигде не было. Значит, он просто еще не пришел.

Я присела на скамью у окна и стала его ждать. В школе становилось все шумнее, народ начал собираться.

— Привет, Бет! — услышала я вдруг.

Это была Ритка с еще одой девчонкой из параллельного класса. Они направлялись ко мне.

— С выздоровлением! А я, представляешь, контрольную по английскому на четверку написала! Сама! Без твоей помощи!

— Молодец! — искренне обрадовалась я. — Можешь ведь, когда захочешь!

Я была рада видеть Ритку и вообще всех. Я была просто рада всему, оттого что очень надеялась на счастье.

— Ты так классно выглядишь! — продолжала Ритка свои восторги.

— И ты тоже! — восклицала я.

— А мы уж думали, что ты и не придешь после таких известий. Я бы, наверное, с ума сошла на твоем месте. А ты — ничего, цветешь и пахнешь! — уже почти кричала Ритка. Из-за нарастающего гула голосов и музыки мы могли общаться только на повышенных тонах.

— Ничего! Ерунда, переживем! — ответила я ей весело, хотя и удивилась тому, что весь класс уже знает про моего отца.

А Ритка развивала тему:

— Да-а. Бедный Муромский! Так вляпался!

— А при чем тут он?

— Как при чем, ты что, не знаешь что ли?

Тут Ритка осеклась. Ее подружка толкнула ее в бок, сделав выразительные глаза.

— А я думала, ты знаешь… — растерялась моя одноклассница.

— Да что, что я знаю-то? — спросила я, все еще улыбаясь, хотя внутри все похолодело.

Что бы я ни услышала сейчас, главное — не подать виду…

— Ну, что Муромский с Серовой…

— Что, опять встречаются? — перебила я ее.

Ничего. Я это предвидела!

— Нет. Женятся.

— Что?..

Все вдруг стихло. В глазах появился какой-то странный туман, будто я нырнула в мутную воду. Толпы мальчиков и девочек мечутся в каком-то дьявольском танце, размахивают руками, кидают зловещие красные шары…Тут же испуганная Ритка с шевелящимися губами. Я не слышу ее слов, я угадываю их: беременна… на третьем месяце… все уже решено…

И вот все снова ожило. Заговорило, закричало, загудело. Мир воскрес и не заметил, что стал совсем другим. И я отчетливо услышала Риткин голос:

— Бети, ты что? Что с тобой? Ты так побледнела, а ну-ка присядь.

— Все в порядке, Марго.

Я отстранила девчонок и направилась к выходу. Ноги сами меня понесли, потому что только одно я осознавала совершенно точно: нужно поскорей отсюда уйти, чтоб не встретиться с ними. Но подойдя к двери актового зала, я увидела их, входящих в вестибюль: ее, счастливую и улыбающуюся, стряхивающую мокрый зонтик и его, сосредоточенного и серьезного, будущего отца семейства.

Меня словно ударило током, оцепенение спало. Я заметалась, рванулась обратно, потом снова к выходу и, ничего не видя, налетела прямо на Сомова.

— Ты что, Косовей, сдурела! Смотри, куда несешься!

Я уцепилась за него, как за спасительную соломинку:

— Мишка, миленький! Выведи меня отсюда как-нибудь! Я не могу, не могу с ними встретиться!

— Да с кем? Черти что ли за тобой гонятся?

— Я тебя умоляю! Хочешь, на колени встану?

Я ничего не соображала и, кажется, собиралась осуществить это. Сомов испугался не на шутку.

— Да ты сбрендила что ли?! Вон же выход! — воскликнул он, обернувшись, и, сразу заметив Муромского вместе с Серовой у дверей, тут же все понял. Многозначительно вскинув брови, он произнес:-Ну ладно, идем. Выведу тебя через спортивный зал.

Мы вышли, минуя вестибюль, к спортивному залу. Сом раздобыл где-то ключи и открыл дверь.

— Может тебя проводить? А то, не дай бог, под машины начнешь бросаться, — спросил он, выпуская меня на улицу.

— Со мной все в порядке, спасибо, — ответила я и шагнула в дождливые сумерки.

Я ушла, оставив плащ и зонтик в раздевалке, и ноги сами понесли меня по заученной с первого класса дороге к дому. Снова начался дождь. Мокрый шифон облепил мои коленки, волосы прилипли к щекам, а ледяной ветер пронизывал насквозь. Я шла, не видя дороги, наступая в лужи, не думая ни о чем и не замечая как…

…хлещет в лицо ледяная вода

И северный ветер в придачу.

Лишь только б вперед, лишь только бы прочь!

Ведь сердце мое в крови.

Мне горько и холодно, но я горда.

Мне больно, но я не заплачу.

Я женщина, вновь уходящая в ночь

От света чужой любви.

Внезапно на моем пути возник серый, обледенелый и грязный сугроб. Я остановилась. Как он оказался здесь в конце мая? Почему не растаял? Да просто сюда никогда не заходит солнце, и он сумел выжить и не расплылся водой, и сиял теперь грязно-матово под фонарями его холодный панцирь. Он встал на моем пути гигантским айсбергом в теплом море моих пропавших надежд. Я стояла, будто околдованная перед этой жалкой горкой снега, не решаясь обойти ее, словно это было невозможно, как невозможно было уже ничего изменить.

Прохожие удивленно оглядывались на меня, кто-то, кажется, спрашивал, что со мной. Наконец, дьявольский холод заставил меня очнуться от оцепенения и, единственно верное решение тут же пришло в голову: нужно уехать отсюда и подальше.

Вернувшись домой, я собрала свои вещи и на первом же автобусе в 530 отправилась в деревню к бабушке.

Семь дней я провела в терраске, почти не выходя на свет божий. Я ничего не могла даже есть, и бабушка Саша не на шутку обеспокоилась моим состоянием.

— Уж не навели ли порчу на девку, — говорила она соседке, тете Глаше. — Быть того не может, чтоб из-за родительского развода так убиваться.

А Глафира уже была готова помочь:

— Знаю, в Остаповке живет одна старуха — Фиона Игнатьевна, всякие травы знает, заговоры. Она внучку твою в миг от сглаза избавит и возьмет не дорого.