Наместник

Свидание с Гавром я отложила на последний день и заставила себя не думать и не представлять, как это произойдет. Ни романтики, ни любви, ни просто симпатии или влечения со стороны наместника ждать не приходилось. Меня грела лишь одна мысль: по крайней мере, моим первым мужчиной будет тот, кого я люблю. Не важно, что у него сердце из камня…

Ладо сказала, что любовь всегда побеждает. Вот она меня и победила. Жизнь-то он мне сохранит, если захочет. Только зачем мне жизнь без него. Разве я смогу вернуться в свой мир, не надеясь даже изредка видеться с ним. И все же глубоко-глубоко в сердце жила тайная надежда на то, что Гавр не сможет расстаться со мной.

Теперь я большую часть дня проводила в Тварном мире и принимала всех желающих, начиная от бабушки и заканчивая Матушкой Заварзузой, в постели. Я притворялась больной, хотя возможно так оно и было, если проклятое, неотступное наваждение можно было приравнять к болезни. Да. Это стало для меня именно наваждением. Я больше не думала о любви. Нельзя было любить каменное изваяние.

Конечно, я не могла позволить себе принять, скажем, Бобровника или Изустемьяна в своей прежней терраске. С тех пор как я стала наместницей, моя комната изменилась до неузнаваемости. Однажды войдя в нее, бабушка остолбенела. То, что раньше было чуть ли не чуланом, вдруг стало настоящим будуаром, где главную скрипку играла широкая кровать с прозрачным розовым балдахином. Стены тоже стали розовыми, оконное стекло было заменено цветным витражом, на полу выросла почти настоящая трава. Из прежней обстановки остался лишь старый сундук и мое любимое кресло-качалка. Мне необходимо было напрячь всю свою фантазию, чтоб объяснить бабушке, откуда все это взялось и кто так мастерски здесь поработал. Я сказала ей, что давно уже готовила сюрприз и сделала все сама за те два дня, что она не появлялась у меня. Едва ли она поверила мне, но больше не стала допытываться, чувствуя, видимо, что все знать ей и не нужно. И правда, не могла же я поведать ей о том, что комната была готова за одну лишь ночь и трудилась здесь целая орава дремучих под руководством нашего домового Макара.

Бабушка все продолжала настаивать на том, чтоб я еще раз наведалась к Фионе Игнатьевне. Теперь она считала, что меня присушили. Баба Саша знала обо всем сверхъестественном возможно даже больше чем я, хотя и не в таких подробностях. Она не сомневалась в существовании домового и банника, но не знала как их зовут, верила в то, что ведьма, что живет в соседнем селении, может отсушить постылого, но не подозревала о том, что я общаюсь с ней в другом мире. Для нее мой сказочный мир не был новым, а для меня он не был сказкой.

Но каково же было мое удивление, когда однажды с утра бабушка разбудила меня, сказав, что Фиона Игнатьевна явилась ко мне сама собственной персоной. Я признаться ждала Матушку лишь после обеда и совсем с другой стороны. Ведьма вошла через туже дверь, что и простые смертные.

— Что за фантазия, Матушка? Почему ты пришла так? — поинтересовалась я, зевая. Было еще раннее утро.

— Твоя бабка вчера приходила ко мне в Остаповку и упрашивала взглянуть на тебя. Она уверена, что некий старик присушил тебя к себе, и умоляла посодействовать.

— Ты не могла отказаться?

— Как откажешь матери отца наместницы?

— Что-то ты лукавишь, Матушка. Что она сказала тебе?

— Она просто в отчаянье, госпожа. Ты пугаешь ее и наводишь на подозрения. Она уже страшиться, что ты лишилась невинности или даже беременна. За последние несколько дней, по ее словам ты сильно похудела и осунулась с лица. Не иначе тебя поразил любовный недуг. Просила меня узнать, кто тот старый пень, что окрутил тебя. Если бы она только знала…

Я рассмеялась, хотя мне и стало жаль бабушку. Оказывается она так переживает за меня, а виду не показывает. А я-то такая эгоистка! Могла бы подумать и о ее чувствах тоже. Ну, все! Хватит! Надо встряхнуться. Пусть бабуля считает, что визит Фионы Игнатьевны подействовал на меня. Я слезла с кровати, потянулась и заставила себя улыбнуться проникшему сквозь витраж солнечному лучу. Через пару секунд я действительно ощутила ту веселость, какая может быть только очень ранним летним утром, когда уже забылись вчерашние проблемы, а сегодняшние еще не вспомнились. Подскочив к зеркалу, я повертелась возле него, разглядывая свое пухлое после сна лицо и взлохмачивая волосы. Матушка слегка улыбалась, глядя на меня.

— Вот это другое дело, — сказал она. — А я уж думала, что ты и вправду заболела.

— Ну, что ты Матушка! Я и не собиралась болеть этой проклятой болезнью, название которой я почти забыла. Достаточно я волновалась и психовала! Мне нужно развеяться. Что посоветуешь, советница?

— У вас людей свои развлечения, у нас — свои.

— Подожди, Заварзуза, ты ведь тоже человек.

— Была, а теперь уж нет.

— Та и я ведь "уже нет"! Как бы не сложилась моя судьба через… — я осеклась, вспомнив, что ведьма не знает ничего еще о моем ближайшем будущем. — Что бы ни случилось, я уже никогда не смогу стать прежней, никогда больше не буду просто человеком. Теперь я одна из вас!

С чего бы то вдруг я так истово стала причислять себя к дремучим? Уж не хочу ли я остаться в их мире навсегда? Не стала ли я чувствовать себя комфортней по Ту Сторону, чем в своем родном мире? Как бы то ни было, одно было ясно точно: я крепко связана с ними и обратного пути у меня нет.

— Все-таки ты наместница. У тебя есть сила, — сказала Заварзуза.

— Я не хочу быть такой как наместники. Все же я другая. Скажи, неужели дремучие относятся ко мне так же как к Гавру и Василисе? Неужели боятся меня?

— Не бояться, а надо бы было, — недовольным тоном молвила старуха.

— Да не надо же! — воскликнула я. — Я хочу быть другой. Хочу быть ближе к своим подданным.

Матушка что-то еще пробурчала себе под нос и громко вздохнула.

— Сегодня вечером в Дремучем Лесу будет праздник, на который наместники никогда не ходят. Им это не пристало, — явно нехотя поведала она.

— Что за праздник? — встрепенулась я.

— Ночь духов. На Люлехе есть остров, где каждый год в конце лета дремучие собираются, чтоб разбудить от спячки трех глупых духов.

— Глупых?

— Да уж никак не разумных. Один из них дух веселья, другой — озорства, третий — пьянства. Весь год они спят и только один день в конце августа встают и гуляют на всю катушку. С ними и дремучие.

— Матушка, это как раз то, что мне сейчас нужно! — решительно заявила я, зная, что та будет против. В этом можно было не сомневаться.

— Нет! Тебе там не место. Какие безобразия там творятся, нет, нет.

— Я хочу веселиться. Мне надоело уныние, мне надоели навязчивые мысли! Один-то день в году могу я забыться?

В это время осторожно открылась дверь, и в терраску заглянуло виноватое бабушкино лицо.

— Ну, как вы, поговорили? — спросила она. Любопытство видимо пересилило ее врожденную тактичность.

— Все в порядке, бабуля, — сказала я, оживленно подскочив к ней. — Я уже забыла свой глупый недуг, благодаря Ма… Фионе Игнатьевне, и сегодня же вечером отправляюсь на танцы! Хочу повеселиться с друзьями.

Бабушка просветлела лицом, а Матушка насупилась, поняв, что переубедить меня ей точно не удастся. Но, хитрюга, она решила действовать через бабулю.

— Ни к чему хорошему, эти танцы не приведут, — ворчливо заявила она бабушке.

— Да, полно! — неожиданно поддержала меня Александра Федоровна. — Она молодая, пусть веселится. Пусть с молодыми ребятами водится, красавица моя, и не нужны нам никакие старые дурни. Правда ведь, Ириша?

— Правда, бабушка, — серьезно ответила я, а сердце застыло гранитом.

Пусть он узнает, что я веселюсь, а не тоскую.

Матушка и сама собиралась на остров духов, хотя и не оставляла попыток остановить меня. Ни Гавр, ни Василиса никогда не бывали на острове, озорные игры дремучих их не прельщали. Они выполняли весьма серьезную миссию в Тварном мире, миссию, о которой я не имела ни малейшего представления. Так почему же и я должна быть столь же высокомерной? Ничто не мешает мне повеселиться, возможно, в последний раз. И пусть Гавр узнает об этом. Пусть узнает, что я призираю его убеждения и имею собственное мнение и свободную волю. Я согласилась стать его женщиной, чтоб защититься от Лютого Князя. И пусть себе больше ничего не воображает! Я излечилась! А может быть, и не болела! Да, точно! Это было лишь временное помутнение рассудка, детская глупость. Как с Кириллом.