Планета-мечта

И только когда Кэррон собрался уходить, она очнулась — на звук открываемой двери. Бросилось за ним. Но Торион поймал ее за руку, развернул к себе, пригибая ее кисть.

— Куда?! — почти прошипел он, — Ты слышала, что он сказал? Так делай это!

Слезы брызнули у нее из глаз. Кэррон ушел, шаги его затихли в коридоре. Торион усмехнулся и выпустил ее руку. Но сердце, сердце покойной Элизы Идрад билось и требовало — мести. К стыду своему потом Элиза поняла, что не о девочке она думала в тот момент — о себе, о жизни Элизы Идрад, так грубо оборванной, словно нить паутинки в лесу. И из глуби веков тянулась, тянулась к ней девочка с рассветно золотыми волосами, девочка, прожившая долгую жизнь и ставшая дряхлой старухой, напрочь утратившей память о голодном детстве в хижине на краю деревни. Девочка, попавшая в легенды, девочка, бывшая женой Царя; только не лучше бы было ей стать крестьянкой и выйти замуж не по любви, так хоть по приязни. Девочка, чьи мечты, чья любовь разбились — о каменное сердце ворона. Она тянулась, тянулась — через века, тянулась — и, видно, дотянулась-таки. Полосы тумана растаяли в холодном воздухе горного утра, и Элиза приняла решение — решение злобы и боли….

Эта женщина, молодая, тонкая, невероятно красивая и столь же печальная, произвела странное впечатление на Тимофея Александровича. Он видел ее раньше, но не разу не говорил с ней. Теперь же он думал — уж не безумна ли она, эта тоненькая женщина с серыми глазами? Вашу дочь хотят похитить, сказала она. Вам нужно улететь до ночи, иначе вашу дочь не спасет ничто, ни датчики, ни живая охрана. Только за пределами планеты он не сможет ее найти. Но она не сказала — кто.

Михайлов не обратил бы не это внимания. Но Анна была страшно встревожена, и к старту все было уже готово. Члены экипажа с пониманием отнеслись к страхам матери, и «Спутник» стартовал на сутки раньше.

Кэррон так и не простил этого Элизе. Ни разу больше она не чувствовала на себе его взгляд, лукавый и ласковый; больше ни разу он не назвал ее — Элли. Он говорил с ней иногда — холодно и ровно, так, что порой ей хотелось кричать. Так до самой смерти она не могла себе простить — того, что не смогла совладать с собой тогда; она любила девочку, но… жить без этой капли тепла было невыносимо. А он не простил.

35. Дневник-отчет К. Михайловой.

Алатороа, Торже, день тридцать четвертый.

Все это случилось два дня назад, но я плохо себя чувствовала и не могла писать.

Все началось вечером, в тот день, когда я летала на гору Аль. Накликала беду, думаю я теперь. Глупая мысль, но от нее не деться. Не мне ли, маленькой девочке, рассказывали когда-то долгими зимними вечерами у очага, что знакомство с лииенами не приносить счастья. Только в просвещенном Альвердене могли водить дружбу с говорящим деревом. А теперь я думаю: правда, сама и накликала беду. Все началось вечером, я сидела и писала, когда в коридоре промчались шаги и голос Стэнли закричал:

— Кристина!

Я оттолкнула от себя компьютер и бросилась из комнаты. Мы столкнулись на пороге. Я еще успела подумать, что вовсе не ожидала увидеть когда-нибудь Стэнли — бегущим. У него комплекция не та.

— Что? Стэнли, что?

— Пойдемте-ка со мной. Мне это все не нравиться. По чести, я не знаю, что с этим делать. Это ведь и ваша работа, так что пойдемте, вот и посмотрите….

— Да что случилось?

— Увидите, — пробормотал Стэнли. И потянул меня за собой. Он уже не бежал, но шел так стремительно, что я почти бежала, едва поспевая за ним. Мы вышли на трап, и я увидела множество людей, собравшихся у дверей миссии.

— Господи, Стэнли, что происходит?

— Там ваш приятель…. Его привели….

— Что? Кого?

— Ворона.

— Что? — крикнула я.

Я слетела с трапа, не чуя под собой ног. Я обогнала Стэнли и бежала так, так не бегала уже много-много месяцев. Последний раз мне пришлось бежать так на Коркусанте — наперегонки со снежной лавиной. Вот то был бег: и чувствуешь, что все, сил нет, что не сделаешь больше ни шага, а ноги сами несут тебя — все быстрее и быстрее. Я помню, я тогда, как добежала до безопасного места, так упала и потом долго не могла подняться, ноги подламывались, Костя Михайлов на руки взял и отнес, сама я бы так и не встала. Но то было хоть под горочку, а тут по ровному полю. Я сейчас чувствую — потянула-таки себе мышцы, хромать буду, не иначе. А тогда в меня словно бес вселился. Я так неслась, что не успела даже испугаться, не успела осознать свой испуг. Не успела подумать о том, что происходит и кто привел его. Кто — привел — Кэррона….

Я врезалась в толпу. Люди, стоявшие здесь, были обычные люди, жители Торже, и в середине, окруженный пустотой, словно они не смели приблизиться к нему, стоял Кэррон — на коленях, со связанными спереди руками и петлей на шее. Видно было, что его не привели, а приволокли сюда — весь он был в пыли и крови. Волосы его свисали на лицо слипшимися, серыми от пыли сосульками, а мне на миг показалось, что он поседел. Голова висела ниже плеч. И тут добежал Стэнли и схватил меня за плечи, а я и без того окаменела, не в силах сдвинуться с места. Но Стэнли был прав, конечно. Если бы я так не растерялась, я натворила бы дел, и священная ярость бы не понадобилась. Но Стэнли был прав, что остановил меня, хоть он и не о том думал; ведь виновата-то я сама, я сама — и Тэй. Это мы натравили на Кэра — кого бы мы там на него не натравили. Не зря люди не смели подойти к нему, не зря его волоком волочили сюда на веревке, руками боялись притронуться…. Но тогда я об этом не думала, я просто рассудок потеряла.

А он стол на коленях, опустив голову, тихий-тихий. Не шевелился. Рубаха его была без одного рукава и на спине разорвана, и хорошо видны были кровоподтеки, и свежие, и уже отливающие желтизной — сегодня его били не впервые. Штанины висели лохмотьями, и ноги были все черными от запекшейся крови. А я все не могла поверить в реальность — этого. Я видела такое — на Коркусанте, на Ламманте, на И-16, сама однажды избила человека до полусмерти, человека, не сделавшего мне ничего плохого — боевым шестом, с изворотами, с резкими выкриками. Единственный раз, когда я на ярмарочной площади показала свое умение. И меня даже не мучил стыд. Ведь не убила. А до того, на Коркусанте, сколько раз сама валялась в пыли, когда меня, неразумную девчонку, старик Ард брался учить бою на палках. На этой науке после и выехала на И-16, знала потому что, как повернуть запястье, чтобы ударить палкой в подбородок, привычно поворачивала в руках боевой шест. Потому и стала отшельницей священной ярости, а не девчонкой-поденщицей где-нибудь в столице края. Но никогда я не думала, что увижу Кэррона — вот так. Не на коленях, чего уж там, а в кровавых синяках, в лохмотьях, не прикрывающих избитое тело. Ведь почти раздет был, того, что осталось, не хватало, чтобы назвать его одетым.

Бургомистр Торже стоял у него за спиной.

— Его притащили лесные духи, — отрывисто сказал бургомистр в ответ на мой потерянный взгляд, — Бросили на рыночной площади. Он хотел идти на вас, так и решайте, что с ним делать. Мы отвезли бы его подальше от города, но, возможно, вы решите иначе. Не стоит мараться об изгнанника.

Люди стали расходиться. Кэррон не шевелился. Налетевший ветер тронул его волосы, на миг открыл грязное опухшее лицо. Глаза были закрыты. Я все стояла, скованная невесть чем. Никогда в жизни я не была еще настолько растерянна. Скоро площадь опустела, осталась только я, Стэнли за моей спиной, и Кун, стоявший в дверях миссии. Наконец, я сделала шаг, другой, упала на колени, дрожащими руками стала распутывать веревку, стягивающую его ободранные руки. Кэррон медленно, словно пьяный, приподнял голову, пряди грязных волос свесились на бок. Правая скула у него заплыла багровым, разбитые губы запеклись грязью. Он разлепил ресницы и посмотрел на меня пустым взглядом. Вот тогда я испугалась. Казалась бы, сколько раз сама получала по башке, могла бы уж понять, что к чему, но я перепугалась насмерть. Мне показалось — он сошел с ума. Впрочем, на его месте я сама давно бы свихнулась. Или, по крайней мере, пожелала бы себе этого.