Страница 4 из 114
Глава 2: Серость Ярославля
Утро было серым и влажным, как промокший от времени свитер. Дождь всё ещё капал с проводов, стекал по облупленным фасадам, превращал асфальт в зеркальную кашу. Анна шла по центральной улице Ярославля, сжимая в кармане старинные часы. Они казались особенно тяжёлыми сегодня, словно знали, куда привели её.
«Семь утра, а уже очередь за хлебом. В 2005-м я бы в это время наливала кофе из кофемашины и листала “Ведомости”. Здесь — экскурсия в хронику дефицита».
У гастронома толпилась очередь — человек двадцать, не меньше. Женщины в платках, с авоськами, закутанные по уши, мужики в фуфайках и кирзачах, подкуривая «Приму» и ругаясь сквозь зубы. Над входом — выцветшая табличка «Гастроном №3». По стене — облупленный плакат: «Труд — дело чести, славы и доблести!».
Анна встала в конец, озираясь. На неё посматривали. Джинсы, кожаная куртка, осенняя шапка не в моде. Одежда выдавала её с головой.
— Не наша, что ли? — Донеслось из очереди.
— Москвичка, может. Или прибалтийская. Говорят, у них там мода своя.
— А может, артистка.
Анна делала вид, что не слышит.
Внутри пахло сырым деревом, капустой, картофельной кожурой. Магазин был тусклый, как подвал. За прилавком — женщина лет пятидесяти в белом халате, со взглядом, как у таможенника на досмотре.
Анна подошла к витрине.
— Доброе утро. Кофе есть?
Продавщица подняла брови.
— Кофе?
Она произнесла слово с такой интонацией, будто Анна спросила о трюфелях.
— Растворимый. Или молотый.
— Девушка, это не Москва. У нас тут капуста, гречка и «Завтрак туриста». Всё. И то — по талонам.
Анна постаралась говорить мягко:
— А без талонов никак? Мне бы просто что-нибудь съестное…
Продавщица засмеялась. За ней тоже засмеялась очередь.
— Ты что, думала, сюда приехала — и тебе батон с маслом на блюдечке?
— Ну, я… — Анна сбилась.
— Умная, гляжу. Нарядная. А талон показать не можешь. Зато кофе ищешь.
— У меня деньги есть.
— Деньги у всех есть. А масла нет.
Из очереди раздалось:
— Москвичка. Вон как крутит. У нас таких знаем. Вчера одна сахар выменивала на колготки.
Анна ощутила, как внутри всё стянулось.
«В 2005 году у меня была клиентская карта, и персональный номер в “Азбуке вкуса”. А теперь — я в очереди за хлебом, без талонов, без прав, без права голоса».
Она кивнула.
— Спасибо. Простите.
Развернулась и вышла. За спиной снова послышались смешки.
На улице дождь хлестал сильнее. Ветер дёрнул её куртку. Анна сунула руки в карманы. Смартфон был бесполезен. Часы — бесполезны.
— Эй, барышня, — окликнула её старушка у трамвайной остановки. — В гастроном зашла, а вышла как ошпаренная.
— Хотела кофе, — Анна села рядом.
— Тут кофе только по блату. Или у фарцовщиков. А ты — не местная?
— Нет. Только приехала.
— Тогда учись быстро. Тут не за тем, что хочешь, а за тем, что дают. А если не успела — ищи на чёрном рынке. Или картошку вари.
Анна кивнула.
— Спасибо.
Старушка полезла в сумку, вытащила сплющенную буханку.
— На, возьми кусок. Не обеднею.
Анна взяла.
— Вы очень добры.
— Тут без доброты замёрзнешь. Или проголодаешься.
Трамвай грохнул по рельсам. Где-то вдалеке заиграл громкоговоритель — бодрый голос читал новости про достижения целинников.
Анна поднялась, держа хлеб в руках.
«Это не магазин, а музей дефицита. Но я живая. У меня паспорт. У меня есть улицы, есть хлеб. Значит — двигаемся».
Она пошла вдоль трамвайных путей, вдыхая холодный воздух.
В её кармане тихо лежали часы с надписью «Я.Г. 1968». Пока что — молча.
Буфет на вокзале оказался маленьким, душным и тусклым, как вагон третьего класса без окон. Дверь скрипнула, и Анна вошла, сразу почувствовав, как воздух сменился: запах чая, прогорклого масла и чего-то рыбного повис над деревянными столами, покрытыми липкой клеёнкой с облезшими цветами. Гранёные стаканы с мутным стеклом стояли в ряд на прилавке, как солдаты на перекуре.
В углу бубнил громкоговоритель:
— …в рамках расширенного заседания райкома были приняты меры по улучшению дисциплины в производственном секторе…
Анна прошла к столику у окна. Через запотевшее стекло виднелись платформы, пассажиры с чемоданами, трамвай, с грохотом проходящий мимо. Она присела, аккуратно поставила сумку себе на колени. Часы с гравировкой «Я.Г. 1968» и смартфон лежали внутри, укрытые платком.
«Чай и чёрствые булки — вот и вся романтика. “Венский кофе”, панини с сыром, лимонная вода с мятой — до свидания».
За прилавком стояла женщина лет пятидесяти, с пышной причёской и уставшим лицом. Она лениво вытирала стаканы тряпкой, которую в 2005-м санитар бы конфисковал за угрозу человечеству.
Анна подошла.
— Здравствуйте. Один чай, пожалуйста.
— С булкой?
— Да.
Буфетчица развернулась, достала с полки стакан, плеснула в него кипятка из пузатого самовара. Потом — булку: сухую, с замятой коркой, положила на блюдце.
— Тринадцать копеек.
Анна отсчитала монеты, полученные от Григория. Взяла поднос и вернулась к своему столу.
Напротив сидел рабочий в кепке, жевал варёное яйцо. Через пару минут к нему подсела девушка с тетрадями — студентка, судя по всему.
— Наши опять на собрании, — сказала она. — Завучу бумагу какую-то подсовывали, чтоб подписал.
— На партийную линию подпишется — потом спросят, — отозвался рабочий.
— А не подпишется — уволят.
— Таков порядок.
Анна слушала, делая вид, что смотрит в окно.
«Говорите проще. Не трогайте политику. Не используйте современные слова. Проколи пальцем стакан — только не скажи “офигеть”».
Она отпила чай. Горячий, чуть горчит. Булка — как из архивного пакета.
— У нас в техникуме сегодня повестку читали, — продолжила девушка. — Кто без комсомольского билета — на субботник не пускать.
— Верно. Без билета ты никто. Даже мусор не подметёшь.
Анна поправила куртку.
— А у вас кофе бывает?
Буфетчица, услышав, не сразу ответила. Потом вскинула брови.
— Что?
— Кофе.
— Нет. Не бар у нас. Чай пей.
— Понятно. Ну, круто, — пробормотала Анна и тут же замерла.
Буфетчица сощурилась.
— Что?
— Я говорю… кру… то есть, здорово.
— А ты откуда такая?
Анна сглотнула.
— Из Москвы. Недавно приехала.
Буфетчица хмыкнула.
— Ну, по тебе видно. У нас тут не круто, у нас — трудодни.
Она отвернулась, снова занялась стаканами.
Анна села обратно, глядя в чай.
«Вот и всё. Одно наречие — и сразу подозрение. Язык — оружие. Учись быстро, или будешь ворон считать с подполковником в кабинете».
У окна мимо прошёл милиционер. Стук каблуков по платформе отозвался внутри, будто по позвоночнику.
Анна взяла булку, доела через силу. Протёрла руки носовым платком, проверила часы — молчали.
Она встала, отнесла посуду, кивнула буфетчице.
— Спасибо. Было вкусно.