Страница 4 из 7
Глава 2
2. Исповедь с того света
– Скажу сразу, батюшка, я был большой грешник, такой большой, что ни сказать нельзя, да и никакая бумага не выдержит то повествование. Подробно рассказывать о своей жизни я не буду. Да и грехи мои я все уже исповедовал и все мне они уже прощены, так что ни одного из них нет уже на моей совести.
Родители мои развелись, когда я был совсем мальцом. Отец мой работал на железной дороге рабочим, мать – мыла полы на заводе. Оба пили и оба меня били. Потом отец бросил мою мать ради другой и сгинул. Что с ним стало, до сих пор не знаю. Может, убили его, может, сам помер, не знаю. Мать продолжала пить и меня бить, пока я не вырос так, что когда она на меня напала со скалкой, я ударил ее в ответ. Больше она не вставала. Так мне дали мой первый срок. Я его отбывал в колонии для несовершеннолетних преступников. Там я быстро нашел себе новых друзей. И когда меня и их выпустили, я уже знал, чем займусь на воле. Не буду подробно говорить о том, сколько преступлений я совершил и на скольких «авторитетов» я работал. Было все – и воровство, и грабежи, и убийства… Иногда я ловко уходил и заметал следы, иногда попадался… Сидел я после колонии для несовершеннолетних три раза. А всего я провел за решеткой 45 годков без одного месяца. Зона мне была и дом, и школа, и семья, и весь мир. Тут я выучился читать-писать кое-как, тут прочитал первую газету, первую книгу… Даже Библию, и ту начал читать здесь… Потому когда меня выпустили в последний раз из тюрьмы, мне уже было много лет – ни семьи, ни жены, ни детей, ни дома у меня не было, идти было некуда. Потыкался-помыкался, а потом пошел, украл что-то, что попалось первое под руку, лишь бы опять за решетку взяли. Тут хоть тепло да светло, все не на улице мыкаться. Так меня посадили уже сюда, в колонию общего режима, но я недолго посидел на здешних нарах. Приболел я сильно, перевезли меня сюда, в санчасть, и тут-то все и началось…
Помню, вчера с самого утра чувствовал все себя как-то не так. Сердце кололо, дышать тяжело было, давление… Но не это главное. Беспокойство, понимаешь, отец, томило меня, неспокойно было на душе. Я отпросился у Михалыча, ну, врача нашего, подышать свежим воздухом. Он меня отпустил и по доброте душевной налил мне спирту немного. Я вышел на воздух, хряпнул, ну и… повело меня. Дышать не могу, сердце колет, перед глазами разноцветные круги поплыли, а потом… Очнулся я уже на этой вот койке, Михалыч с Машкой-то так и бегают вокруг, потом приехала «скорая», давай меня электрошоком бить. А мне как-то было все равно, как-то наплевать на всю эту суету, я смотрю себе на вот этот вот самый белый потолок и думаю: зачем все это? А потом вдруг что-то затрещало у меня в голове, я почувствовал толчок, как будто мне пинка кто-то со всего размаху дал, и не успел я допетрить, что же это такое происходит, как вижу, что летаю я, значит, под самым потолком, и вижу всех этих врачей внизу, а там, на кровати, лежу я, только глаза у меня закрыты и я не шевелюсь, как будто бы сплю. Странное такое чувство, батюшка… Ей-Богу!
А потом подул вдруг какой-то теплый, ласковый, свежий, как бы весенний ветерок, и меня понесло прям как листочек, что с ветки сорвался, и полетел я прямо сквозь стены и потолок, как будто бы их и не было вовсе, куда-то на самый-самый верх.
Скоро я увидел всю нашу колонию далеко внизу, а потом и весь город, а потом меня развернуло спиной к городу и я увидел какой-то черный тоннель, в который меня затягивало, как в трубу пылесоса. Сначала я испугался не на шутку, стал, значит, грести изо всех сил руками и ногами, но вдруг что-то прикоснулось к моему правому уху и я понял, что не надо бороться. Я расслабился и меня ветерок затянул прямо в трубу. Сначала было темно совсем, не разобрать ничего, но потом в конце этой трубы я увидел свет: яркий такой, теплый, но он не слепил глаза, как солнечный, и тепло от него было приятное, оно не жгло, не жарило. Мне стало так хорошо на душе, так весело, и я стал с нетерпением ждать, когда закончится тоннель.
Наконец я долетел до конца и вылетел по ту сторону трубы. Сначала я ничего не увидел, все, казалось, утонуло в этом свете. Но постепенно я стал привыкать к нему и уже стал разбирать, где же я все-таки нахожусь.
А находился я на лугу, на котором росла невысокая мягкая трава. Но трава – не обычная. Трава это была ярко зеленая, изумрудная, но по ней постоянно пробегали какие-то серебристые искорки, она вся переливалась ими, как новогодняя гирлянда, и на нее было дюже приятно смотреть. Рядом протекала река, а на берегу стояла водяная мельница. Ее колесо весело крутилось, вода была необыкновенно чистая, прозрачная, так что было видно самое дно. В воде плавали блестящие золотые рыбки, как в аквариуме, но большие, и еще какие-то – пестрые такие, красочные все из себя. А на самом лугу паслось множество животных. Что меня поразило, что там, кроме обычных коров, овец или коз, были и другие: большие гривастые львы, полосатые тигры и даже черная пантера. Я, помню, любил в молодости ходить в зоопарки, сочувствовал порой зверям-то, мяса с собой в сумке приносил… Думал частенько: я, мол, за дело сижу за решеткой, а они-то в чем провинились? Сидят, пожизненный срок мотают… И, знаете, батюшка, всегда мечтал, чтобы все эти львы да тигры, значит, на волю попали. А тут, вот те на, так оно и вышло! Правда, сначала я немного струхнул, вдруг, значит, они на меня нападут, но нет! Они лежали на траве так же, как лежали бы сытые коровы, причем один лев лежал рядом с ягненком, а здоровенный леопард – с козленком, и даже не пытались их укусить, не то чтобы съесть!
Долго, помню, любовался на все это зрелище-то, пока не почувствовал, что на меня кто-то смотрит. Я оглянулся направо и увидел, что там стоит человек – не человек, но какое-то, прямо скажем, существо. Был он ростом с человека, голова у него была, помню, руки и ноги, но и на человека он был не больно похож. Лицо у него – ярко белое, сверкающее, как молния, а глаза, нос, рот – не разобрать. Да и одежу его тоже как-то не особо было видно. Яркий он был, светлый, переливался всеми цветами радуги.
Он, видимо, заметил, что я его вижу, и подошел ко мне и сказал… Правда, батюшка, не знаю я, как это описать… Голос его у себя в голове я слышал – ясный он такой, чистый, как будто молнии блистают, или водопад какой шумит, а рта он не раскрывал, да и не знаю я, был ли у него рот вообще… Так вот, он мне и говорит:
– Пойдем со мной, Иван Николаевич, мне сегодня многое предстоит тебе показать и о многом рассказать. Все внимательно запоминай, ничего не упусти! Расскажешь все потом слово в слово священнику, отцу Игорю Семакову, и заповедай ему, чтоб записал он все это в книгу.
– Хорошо, – говорю я. – А куда мы пойдем?
– В город, – ответил он.
– В какой, – спрашиваю, – город?
– В Город Солнца, – ответил он.
– Не слыхал про такой, – говорю я. – Чтобы у городов чудные такие названия были. Москву – знаю, Ленинград – знаю, Белгород – знаю, даже Воркуту – знаю, сидел там, а вот чтоб город Солнце… Солнечногорск что ли?
Человек с лицом молнии посмотрел на меня, но спокойным голосом, без тени раздражения повторил:
– В Город Солнца.
А потом взял меня за руку.
Ох уж и рука у него, батюшка, была – мать честная! Как взял он меня, так меня как током-то и прошибло! Но не больно. Просто хорошо так стало на душе, тепло так… А потом он возьми и взлети, а я с ним – тоже! Не так, как птицы или скажем так, самолеты, а словно перышки, которых поднял тот самый ласковый, теплый ветер.
И полетели мы с ним над лугом, поднимаясь все выше и выше, пока землю под нами не скрыли облака, только облака были необычными такими, серебристыми, жемчужными.