Страница 1 из 7
Глава 1
1. У постели умирающего
Это произошло в зябкий и промозглый осенний вечер. Я запомнил его, как кажется, на всю жизнь, в самых мельчайших подробностях. Весь день лил дождь как из ведра. Холодный такой, неприятный. Струи грязной влаги стекали по тротуару, кое-где образовывались глубокие лужи, были места, где и шагу нельзя было ступить, не замочив ног. Небо сплошь заволокло тучами. Я помню, мне тогда подумалось, что именно так разверзались хляби небесные, ставшие причиной Ноева потопа.
Рано стемнело. Редкие машины стремительно проносились по улицам, вздымая вверх целые волны брызг, бешено сверкая фарами, словно хищные звери. Казалось, и эти стальные чудища недовольны свалившейся на их голову непогодой и стремятся как можно скорее спрятаться от нее в теплые и темные гаражи, и именно поэтому они так недовольно гудят своими моторами. Редкие прохожие, закутавшись по самую шею в теплые пальто или кожаные куртки, спрятав свои головы под зонтики, чем-то напоминали призраки – такие же безликие, бесшумные, – они стремились как можно скорее запрыгнуть в ближайший автобус или троллейбус или забежать в киоск или подъезд: куда угодно, лишь бы как можно скорее скрыться от непогоды. Исключение составлял только одинокий бомж, в рваном ватнике и шапке-ушанке, лежавший у мусорного бака на углу, казалось, нисколько не расстроенный тем, что творилось на улице. Он весело распевал какие-то песни и, судя по всему, был изрядно пьян.
«Блаженный…» – с легкой завистью подумал я, тщетно пытаясь укрыться зонтом от противного дождя, ибо поднявшийся порывистый ветер украл у меня надежду, в буквальном смысле этого слова, выйти «сухим из воды». Плотные струи дождя стали бить наискось и все мое изрядно потрепанное жизнью пальтишко промокло насквозь. «А ведь мне еще на требу ехать, и не куда-нибудь, а в другой конец города», – мелькнула предательская мысль, и на душе стало совсем худо.
Но вот к моей остановке подъехал нужный мне номер автобуса и я, не без труда утрамбовавшись в переполненный недовольно гудящими, как рой растревоженных пчел, пассажирами, салон поехал исполнять дело христианского милосердия – причащать умирающего в тюремной больнице.
В принципе, раньше для меня подобного рода неудобства никогда не были в тягость. Я был из тех священников, которые пришли к Богу в сознательном возрасте, с серьезным намерением просвещать мир светом христианской истины, а потому дело свое исполнял всегда ревностно. Но, как это, наверное, бывает в любом деле, в последнее время я стал остывать или, как любил выражаться мой знакомый по студенческому общежитию, «выгорать». То, что раньше радовало новизной и яркостью, стало надоедать, превращаться в занудную рутину. Совсем незаметно богослужение из радостной встречи с Творцом превратилось в скучную однообразную работу с механическим бормотанием одних и тех же молитв и повторением одних и тех же ритуальных действий, отправление треб – из дела христианского милосердия в тяжелую работу, когда на своих двоих или на общественном транспорте надо было ехать неизвестно куда, а потом оттуда еще как-то добираться до дома, а дома – вечно недовольная матушка с кучей ребятишек и бытовые проблемы. А тут еще эта ужасная погода, этот холодный, противный дождь.
Я тяжело вздохнул и кое-как удержался за поручень при повороте автобуса. Какая-то тучная мадам больно придавила мою руку и я с трудом сдержался, чтобы не вскрикнуть от боли. Кому-то и я наступил на ногу, за что и получил «вот, козел бородатый», и от этого мне стало совсем худо. Я, конечно, привел себе на память мысль, что Спасителя тоже обзывали неверные иудеи всякими нехорошими словами, но, сколько я ни старался, нигде не мог вспомнить, чтобы Его называли именно таким словом, и от этого, сами понимаете, мне не полегчало.
«Ну, хоть не распинают в наше время, и на том спасибо», – подумал я, но тут двери переполненного до отказа автобуса внезапно открылись и меня, словно пробку из бутылки шампанского, вынесло с толпой на улицу. Я не удержал равновесия и плюхнулся задом в лужу. Ехать на требу в испорченном пальто – мало того, что мокрым до нитки, но еще и грязным – это испортит настроение и святому! Оставшуюся часть дороги я старался ни о чем не думать.
Наконец автобус остановился у длинного ряда серых мокрых бетонных плит, сверху обнесенных колючей проволокой. Это была моя остановка. Я быстро выпрыгнул на тротуар и тут же нажал кнопку зонтика, но пока он раскрылся я уже получил порцию холодной воды за шиворот. Прыгая как мальчишка, изо всех сил стараясь избегать наиболее глубоких мест в лужах, составлявших полосу сплошных препятствий к КПП, я с грехом пополам добрался до пункта назначения почти не промочив ног. Пунктом назначения была массивная металлическая дверь с глазком и кнопка звонка. Звонок неприятно затрещал и дверь мне открыл здоровяк в хаки.
– Чаво? – рявкнул он недовольно, чмокая жвачкой.
– Я – отец Игорь… священник… в госпиталь… к умирающему… вызывали… – услышал я словно со стороны свой противно дрожащий голос. Моя бородатая голова была аккурат по плечо здоровяку и мне почему-то вспомнилась иллюстрация из какой-то детской сказки, где изображались три гнома и богатырь. Правда, на ней гномы приходились по пояс богатырю, а я все-таки дотягивал до груди, но сходство тем не менее показалось мне разительным.
– А-а-а… к Федотову, штоль?.. Ну, проходи, дед, проходи… Налево, потом направо, потом прямо, на двери, это, надпись…
Я прошмыгнул как мышь через турникет и услышал сзади лязг закрываемой двери. Меня опять неприятно кольнула в сердце мысль: «Неужели уже дед… Ужас! А ведь мне всего лишь сорок пять… Неужели я так сильно поизносился?» Я постарался отогнать эту мысль прочь, но она все время, как назойливая муха, жужжала у меня в голове, пока я лавировал между луж, пересекая тюремный двор.
«Надо же! Ну, вот я и «дед»… Как быстро! Как скоро! Ведь, кажется, совсем недавно закончил семинарию, совсем недавно! Вот и жизнь прошла… Прошла… И ничего за всю жизнь достойного-то и не сделал…»
Неизвестно, к чему бы меня привели эти тяжелые осенние мысли, если бы я не уткнулся в другую железную дверь, на которой был приклеен пластиковый файл с листком формата А4, с распечатанной крупными жирными черными буквами надписью – «Медпункт».
Я протянул руку к звонку, но позвонить не успел, потому что дверь уже со скрипом открылась и в дверях стоял тщедушный очкастый врач в грязном белом халате, с щетиной на подбородке и щеках, в больших круглых очках. Врач был такой худой, что скорее напоминал ходячую вешалку для одежды, а выражение его глаз и глубокие тени под ними говорили о том, что он, как было это поприличнее сказать, немного «выпивает».
– Здравствуйте, отец Игорь! Мне позвонили с КПП! Проходите скорее… Маш, а Маш, прими гостя! Он мокрый весь!
Ко мне подкатилась клубком круглая как шарик старая женщина, видимо, медсестра, с таким же круглым добродушным лицом, изуродованным, правда, крупными бородавками, с маслянистыми карими глазами, искрящимися добрым, ничем не замутненным светом наивной детской влюбленности. Волосы ее были убраны под белую косынку, а сама она едва помещалась в белый медицинский халат, поскольку ее пышные телеса никак не хотели укладываться в «прокрустово ложе» стандартной униформы.
Я с наслаждением всучил ей свое мокрое пальто и ботинки, а также истекающий водой зонтик, снял мокрые носки, одел поданные мне мягкие тапочки.
– Может, чайку батюшка? – проворковала Маша.
– С коньячком? – подмигнул тщедушный врач.
Но я, сам не знаю почему, совершенно механически произнес:
– Нет, нет, нужно срочно, вдруг больной умрет…
– Как же, умрет! – хмыкнул скептически врач. – Да Федотов у нас живее всех живых! Неделю уже лежит под капельницей, не ходит, не встает, а все ничего. Да он нас с вами переживет еще!