Страница 155 из 167
В чем же искусствоведы видят причину такой безрадостной картины? Винкельман написал об этом в XVIII веке так:
«Микеланджело с его безудержной творческой фантазией не смог ограничиться подражанием древним и положил начало излишествам в украшениях, а Барромини, перещеголявший его, навел великую порчу на архитектуру, распространившуюся в Италии и в других странах и сохраняющуюся поныне, ибо духу нашего времени все более чуждо становится естественность древних…»
Вот оно, мнение историка об эволюции: если художник не желает подражать, а поддается творческой фантазии, то, конечно, загубит дело. Подражать надо было, а не творить! Ох, не зря Б. Кроче писал еще в 1929 году: «Историк не может оценивать барокко как нечто позитивное; это чисто отрицательное явление… это выражение дурного вкуса».
Рождение барокко связывают с именами Микеланджело и Бернини, а затем и Барромини, и стиль этот определяют как нечто противоположное Ренессансу, хотя Бернини искренне удивился бы, узнав об этом (что уж говорить о Микеланджело!). Его называли «стилем Тридентского собора», связывали с абсолютизмом и Контрреформацией; во Франции до конца Второй мировой войны к нему относились как к упадочному искусству. В начале XX века Г. Вельфлин писал:
«Ренессанс — искусство прекрасного, покойного существования… Барокко имеет в виду совсем другие впечатления. Он хочет увлечь со всею силою страсти, непосредственно и непобедимо. Он не воодушевляет равномерно, он — возбуждает, опьяняет, приводит в экстаз. Он пытается завладеть на минуту. Ренессанс делает это медленнее и спокойнее, но тем продолжительнее сохраняет свою власть. Можно было бы вечно жить в его сфере.
Непосредственно барокко действует очень сильно. Но вскоре мы отворачиваемся от него с чувством некоторой опустошенности. Барокко не дает счастливого бытия; его тема — бытие возникающее, преходящее, не дарующее успокоения, неудовлетворенное и не знающее покоя. Настроение не разрушается, а переходит в состояние страстного напряжения.
Архитектура барокко и, больше всего, огромные пространства церквей — туманят сознание своеобразным опьянением. Смутное восприятие целого. Объект ускользает от зрителя — его внимание готово расплыться в бесконечности».
В качестве орнаментов барокко предложил разные рожи; двулицые уродливые головы; гермы и обелиски; крылатые детские головки; человеческие и звериные фигуры в напряженном быстром движении; колонны человекообразной формы, иногда увешанные трофеями; эмблемы, раковины, рыбы, сети, звериные шкуры, букеты цветов, груды камней, сталактиты, зубцы и прочее. Эти формы были извращены, как пишет Г. Вейс, «нередко до полного несоответствия и даже противоречия с назначением предмета», особенно в Испании, Португалии и Латинской Америке.
Стиль, украсивший мир столькими шедеврами, был по достоинству оценен только в 1921 год в книге «Гений барокко» В. Гаузенштейном.
Бразильское барокко: церковь Бон-Жезус-ди-Матозиньюс в Конгоньяси. Построена в 1796–1799 г.
И все же более стандартным было неприятие, которое ярко выразил Г. Вельфлин в книге «Основные понятия истории искусства»:
«Классический ренессанс оперировал проникающими все произведение соотношениями, так что одна и та же пропорция в различных видоизменениях повторяется всюду; это касается как планиметрических, так и стереометрических пропорций… Барокко избегает этой ясной пропорциональности и с помощью глубже запрятанной гармонии частей стремится преодолеть впечатление совершенной законченности. В самих же пропорциях напряжение и неутоленность вытесняют уравновешенность и спокойствие».
Вывод из такого отношения к одному из самых знаменитых стилей прост: хотя «известные в течение поколений ренессансные формы продолжают жить и в этом стиле», то есть в барокко, все же «сама по себе эволюция художественных форм в эпоху Возрождения не могла породить стиль барокко».
«Движение может быть ускорено, размеры здания увеличены, стройность утончена, члены единого архитектурного дела можно комбинировать все искуснее — новое таким путем все же создано не будет… Барокко же заключает в себе нечто существенно новое, чего нельзя вывести из предыдущего», —
так описывает Вельфлин итог своих изысканий («Ренессанс и барокко»), и заключает:
«Нужно искать разгадки в другом взгляде на вещи; теория притупления неудовлетворительна».
Под «теорией притупления» он имеет в виду тот взгляд на вещи, согласно которому все новое — это хорошо забытое старое, и за каждым явлением следует его противоположность. За короткими юбками — длинные, за узкими брюками — широкие, и т. д. Этот простой взгляд привел искусствоведов еще до Вельфлина к выводу, что барокко существовал и в античности.
Об искусстве барокко Е. Ротенберг пишет:
«Дуалистическая структура барочного образа — факт чрезвычайно показательный… Именно поэтому (его) структура… так отлична от образных решений Ренессанса… Смелые повороты и ракурсы фигур, драматическая жестикуляция, простертые руки, обращенные к небу взгляды — все это обрушивает на зрителя целый поток чувств… В противовес ренессансным принципам художественного восприятия, когда интенсивность испытываемого зрителем эстетического впечатления равно возвышает в нем силу чувства и энергию разума, произведение барочного искусства в большей мере обращено к сфере безотчетных эмоций и инстинктов».
Великолепный образец мексиканского барокко: церковь иезуитской коллегии в Тепоцотлане. 1760–1762.
Здесь пора сказать, что основной тип католического храма был разработан Виньолой незадолго до того, как в 1575 году Джакомо делла Порта начинает возведение фасада римской церкви Джезу, построенной по достаточно простому, почти прямоугольному плану. А до этого такой тип храма приходил только в голову Леонардо, якобы пользовавшемуся идеями Филарете.
Мы с вами потихоньку подбираемся к «античному бароккко».
Е. Ротенберг продолжает:
«Архитектурный язык барокко сохраняет и широко использует традиционные ордерные формы, но эти последние переживают такую решительную трансформацию, что образуют собой, в сущности нечто противоположное объективной логике, составляющей смысл ордерной системы».
Как видим, за барокко уже появляется традиция, и наличествует эволюция. А задолго до Ротенберга К. Верман писал в «Истории искусства всех времен и народов»:
«В Малой Азии сохранился целый ряд позднеримских храмов, в которых мы встречаем все древние ордера в самых разнообразных видоизменениях, считавшихся в то время обогащениями архитектуры, а потомством признанных ее искажениями… В Пальмире (Тадморе), Гелиополе (Бальбек) и Герасе (Джераше), в Сирии, находятся гигантские остатки построек времен Римской империи в характере барокко, которые с первого взгляда можно принять за принадлежащие XVII или даже XVIII столетию. Эти сооружения вычурные по форме, изобилующие подробностями, но величественные по пропорциям и весьма живописные по своему общему виду, явились также предвестниками архитектурных принципов и форм, развившихся в позднейшие века».
Получается, что если в живописи к протобарокко можно отнести разве что Корреджо, истоки барочной архитектуры не в XVI, или даже в XV веке; — нет, за тысячу лет до того!
«Но настоящее образцовое (!) сооружение античного барокко — небольшой круглый храм в Баальбеке. В стене его круглой целлы устроено снаружи пять ниш, над полукруглыми верхними краями которых помещены также дугообразные выдающиеся вперед карнизы… Со стороны входа эта грандиозная декоративная система во вкусе барокко нарушается, и притом не особенно удачно, прямолинейным портиком на четырех колоннах».