Страница 46 из 120
Пожарный говорил громко и отчетливо, так что Энтони тоже невольно слушал, хотя и вполуха. Сейчас надо отправить людей вниз и сразу же начать наводить порядок наверху, а это сложнее. Умение обращаться с беженцами у генерала складывалось из двух приказов: накормить и не подпускать близко к солдатам. Хоть бы кто-нибудь из городской управы появился, чтобы свалить на него эту заботу…
– Внизу сейчас будет ад кромешный, – говорил Флори. – Главное – не терять головы. Кто испугается – погибнет. Второе главное – не терять направления: в дыму ничего не видно. Кто потеряет направление – тоже погибнет. Поэтому как только встали – сразу кладите на землю какую-нибудь палку, чтобы не закрутиться. Не забывайте следить за огнем, он может вас обойти. Как только выйдете из ворот, возьмите в одежных лавках бабские шали поплотнее, намочите их и обмотайте головы и лица, они спасут и от жара, и от дыма. Как бы ни было жарко, мундиры не снимать. Как спуститесь, обязательно раздобудьте в домах несколько ведер, хотя бы по два на каждый отряд, привяжите к ним веревки и обливайтесь водой. И главное, еще раз – не теряйте головы… Ну ты, рыжий, не хихикай, это тебе здесь кажется, что ты храбрый, а как будет внизу – это, знаешь ли, рыба на воде хвостом написала…
– Хорошо, – кивнул Бейсингем, оборвав возмущенную отповедь здоровенного рыжего стражника. – Спасибо, Флори. Распределите ваших людей, по одному на каждый отряд, в помощь командирам. Теперь слушаю остальных. У кого-нибудь есть еще какие-либо мысли?
– Лестницы… – сказал худощавый черноусый капрал.
– Что? Объясни…
Капрал объяснил. Его родные жили возле крепостной стены, и он хорошо знал, как хозяева домов под стеной зарабатывают себе на пиво. Ворота на ночь закрывались, поэтому многие держали у себя длинные лестницы. Поставив такую на крышу дома, можно было перебраться на стену. Энтони сразу, с полуслова оценил предложение. Действительно, в старой стене всего трое ворот, а народу внизу живет тысяч сорок. Многие до ворот попросту не доберутся.
Энтони приказал поставить караулы во дворах и снова повернулся к капралу:
– Когда все кончится, – получишь награду!
– Да, еще… – добавил пожарный. – Не давайте укрываться в храмах и на площадях. В огне брода не будет. – Ну, ребятки… – вдруг посерьезнев, он омахнул лицо знаком Солнца, – храни нас всех Бог, чтобы пережить эту ночь…
Солдаты быстро разбивались на отряды, наглухо застегивали мундиры. Кое-кто молился, обратившись лицом к собору. Впереди, около стены, закричали: «Все от ворот!», солдаты разбежались по периметру площади. Взорвали удачно, быстро растащили обломки. Стражники уже стояли перед воротами: четырнадцать отрядов, по числу улиц, лица повернуты к нему, сотни лиц. Ждут приказа…
Энтони оглядел строй. Ну почему все так?! Боже, если бы ты был, ты бы послал кого-нибудь, на кого можно свалить это проклятое руководство, ведь он же боевой генерал, от него здесь, наверху, никакого толку!!!
Он с отчаянием огляделся по сторонам. В двух десятках шагов совещались Марешаль, двое пожарных и какой-то наспех одетый толстячок. Толстяк словно почувствовал его взгляд, обернулся и заспешил к Бейсингему. Энтони не знал, как его зовут, но не раз видел этого человека – это был максимус, главный купеческий старшина. Вот и славно!
– Передайте коменданту, – сказал ему Энтони, – бороться с огнем бессмысленно. Пусть не вздумает использовать обозы. Я отправил вниз стражу, спасать людей. Наведите порядок наверху, у вас это получится лучше, чем у меня.
Максимус открыл было рот что-то сказать, но Энтони не дал ему такой возможности, а, повернувшись, быстро пристроился во главе первой сотни, рядом с Флори, спиной чувствуя, как радостное оживление пробежало по строю, и махнул рукой, посылая солдат вперед.
Когда они шли по улице Солнца, уже вовсю гудели колокола, тяжело и горько пахло дымом, и в воздухе словно бы стоял туман. Сначала Бейсингем с непривычки оттягивал закрывавший лицо платок, но вскоре дым стал гуще, он резал легкие, и Энтони теперь дышал только через мокрую ткань. Он усмехнулся, вспомнив одежную лавку, толстого перепуганного хозяина, настойчиво предлагавшего «милорду» самый лучший шелк – хотя шелк-то как раз и не годился. Милорд выбрал белую с алыми цветами шерстяную шаль, под цвет камзола и рубинов. Надо бы рассказать Шантье, как он и тут остался верен себе… Это была последняя посторонняя мысль, промелькнувшая в голове. Отвлекаться было нельзя, им предстояло нечто неведомое и жуткое, и это нечто могло обрушиться на них в любое мгновение.
По правде сказать, командиром Энтони был только по видимости: он всего лишь громко повторял тихие указания Флори. Пожарный знал, что делать, куда лучше Бейсингема, да и глотка у него была здоровее, однако он по-своему заботился об авторитете генерала. Они шли, расставляя по пути посты на перекрестках, и примерно через полчаса оказались неподалеку от границы огня. К тому времени их осталось человек двадцать.
Отряд вышел на большую грязную площадь, названия которой Энтони не знал, и остановился. Как ни готовил он себя к тому, что увидит нечто небывалое, все равно ничего подобного тому, что оказалось на самом деле… Так, должно быть, выглядит ад – сравнение было банальным, но верным.
Точнее, не видел он как раз почти ничего – красноватый полумрак, затянутый дымным маревом, в котором метались тени. Зато шум стоял такой, что Бейсингем едва слышал самого себя, хотя командным голосом был не обижен. Он и не предполагал, что от пламени может происходить столько шуму: огонь грохотал, гудел, стреляли, не хуже пушек, пылающие бревна. На самой площади истошные крики сливались в один многоголосый вопль. И над всем этим кошмаром надрывались колокола церквей. Нет, надо заткнуть хотя бы эти бронзовые глотки!
Справа возвышалась какая-то неясная громада: это оказался большой приземистый храм, деревянный на каменном фундаменте. Колоколов в нем было, как показалось Энтони, по меньшей мере с десяток.
– Пошли туда людей, – велел он сотнику, – чтобы перестали звонить. Можно подумать, кто-то не знает, что начался пожар.
– Люди в храм бегут, – буркнул тот, омахивая лицо знаком Солнца. – Поэтому и звонят.
– Вот именно, – раздраженно сказал Энтони. – И там наверняка уже укрывается куча идиотов, надеются, что боженька их спасет. Гони всех оттуда!
Капрал укоризненно посмотрел на Бейсингема, но ничего не сказал, взял пятерых солдат и направился к церкви. Вскоре оттуда действительно повалили люди.
Энтони знал, что скученность на бедной окраине чудовищная. В каждой комнате лепившихся друг к другу убогих домишек ютилось несколько человек, а то и несколько семей. Обитатели трущоб выскакивали, кто в чем спал – те, кто вообще успевал выскочить – и метались теперь в дыму по узким улочкам, освещенным лишь подступающим пламенем, не зная, куда бежать, звали друг друга или просто вопили от ужаса.
Пожарный оказался прав, трещотки им пригодились, и еще как! На их сухой деревянный голос, пронизывавший адский шум горящего города, выскакивали люди – раздетые, очумевшие, не соображающие, где какая сторона света и куда бежать, но уголком обезумевшего мозга понимающие, что где городская стража, там порядок и надежда.
Солдаты стали поперек площади, сходящейся воронкой от колодца до главной улицы и цепочками у двух других, ведущих к верхнему городу. К ним подтягивались и не потерявшие голову горожане. Мужчины брали палки и становились рядом со стражниками, женщины тащили из лавки на площади холсты, резали их, кидали в поилку для скота и подавали выбегавшим к ним людям мокрые тряпки.
Энтони впервые в жизни видел, как действует городская стража в обезумевшей толпе. Отцепив от пояса тесаки и не вынимая их из ножен, стражники сбивали перепуганных мечущихся людей в стадо и, не давая им топтать друг друга, короткими ударами гнали к главной улице. Между делом солдаты отбирали громоздкие вещи – чего только не хватали несчастные с перепугу! – поднимали детей и совали их на руки мужчинам, если те хоть что-то соображали. Но что-то соображали далеко не все. На стражника вылетел здоровенный детина, пробивавший себе дорогу в толпе обломком доски – тут же сверкнул выхваченный клинок, и тот без звука рухнул на землю, а солдат, ни на мгновение не останавливаясь, вбросил тесак в ножны и продолжил свою пастушескую работу.