Страница 41 из 120
– Ну? – снова нетерпеливо одернул его король. – Да что с вами сегодня?
– Видите ли, Ваше Величество… Дело в том, что убитый полковник Альтьери и генерал Бейсингем… они оба примерно в одно и то же время спустились в приемные комнаты и взяли у лакеев свои шпаги. И больше никто оружия не забирал. А стражник у выхода во двор…
– Не то вы подумали, – оборвал его Леон. – Я попросил генерала Бейсингема дать мне несколько советов по фехтованию, а затем мы сели играть в карты. Получается, что за какие-то две минуты, пока генерал ходил за шпагой, он сумел добежать до того двора, убить гвардейца и, даже не запыхавшись, вернуться обратно? Не знаю, как вы, а я в это не верю.
Поищите еще, может быть, вы кого-то не заметили. Только поаккуратней, постарайтесь никого не оскорбить. Гаэтано Альтьери – записной бретер, рано или поздно он должен был нарваться. Неприятно, что это случилось во время королевского бала, но, в конце концов, это та неприятность, которая уже закончилась, и не надо усугублять ее, плодя новые…
Капитан взглянул на Энтони, открыл было рот, словно хотел что-то сказать, но передумал и, отсалютовав королю, вышел.
– Выпей вина, – сказал Леон. – У тебя такой вид, словно тебя сейчас стошнит.
– Вы думаете, он поверил? – спросил в ответ Энтони.
– Конечно, нет! Но какое это имеет значение? Он понял, что должен делать. Слухи, само собой, разойдутся, однако не думаю, что тебе что-то грозит. Альтьери злопамятны, как кошки, но трусливы. Человеку, которому король покровительствует до такой степени, что пускается ради него на лжесвидетельство, они мстить побоятся. Да выпей ты вина, наконец, – раздраженно прикрикнул он, – иначе, глядя на твою физиономию, тошнить начнет меня!
Энтони вернулся домой под утро, окончательно протрезвев и в прескверном настроении. Плохо ему было. С какой стороны ни посмотри – все плохо.
Не одну человеческую жизнь оборвала рука генерала Бейсингема. Но ни разу еще это не происходило так бессмысленно. Он всегда был противником поединков, заявляя, что признает только боевые раны. Мог предложить сопернику прогуляться с ним на поле боя, и уж в самом крайнем случае доводил дело до обмена десятком-другим ударов и легкого укола. И вот такая проклятая нелепая случайность!
И ведь как ни поверни, виноват во всем Энтони, и только он. Сам пренебрег приличиями сверх всякой меры, по сути, спровоцировав гвардейца, сам распустил руки там, где достаточно было остроумно ответить. Дворец – не казарма и не лагерь, во дворце свои законы. А в результате убил человека, который не сделал ему ничего плохого.
А уж дальнейшее поведение Бейсингема не давало ему ни малейшего повода гордиться собой. Он, боевой генерал, попросту струсил, побоялся отвечать за то, что натворил. И спрятался – подумать только! – за женскую юбку, а потом, еще хуже, за спину мужа своей любовницы. Король, которого он украсил пышным собачьим хвостом, покрывал его! Лгал ради него дворцовой страже!! Да еще и знал, где его искать!!! Энтони даже застонал, ворочаясь в постели. Нет, никогда он не быт так себе противен, как в то раннее утро после дворцового бала.
Проворочавшись добрый час, он поднялся, наскоро оделся и, выйдя из дому, побрел, куда несли ноги, ведомые сокрушенным сердцем. Как обычно в трудные минуты жизни, ноги принесли его на улицу Почтарей. То, что привратник выглядел так, словно только что оторвал голову от подушки, было обычным свойством всех привратников, и лишь заспанная физиономия мажордома заставила Энтони задуматься, который теперь час. Ко всем прочим подвигам этой ночи не хватало еще разбудить Рене ни свет ни заря – Рене, который всегда так трудно засыпает!
– Кофе и какой-нибудь роман, – устало обронил Бейсингем, бросившись в кресло. – Я подожду…
…Как ни странно, несмотря на выпитый кофе, он заснул и проснулся оттого, что по лицу ползала какая-то зловредная муха. Спросонок он долго от нее отмахивался, пока, наконец, не открыт глаза. Муха оказалась кончиком высохшей метелочки ковыля. Другой конец травинки находился в руке маркиза, одетого по утреннему времени в бархатный халат. На столике рядом уже быт накрыт завтрак.
– Ни слова! – предупредил Шантье. – Ни полслова, пока ты что-нибудь не съешь.
Как всегда, Рене быт прав. Завтрак стал границей, отделившей прошлое от настоящего. Безумная ночь, наконец, закончилась, и теперь Энтони мог смотреть на нее с высоты начавшегося дня. А огромная кисть янтарно-желтого ориньянского винограда оказалась прямо-таки волшебным успокаивающим.
– Я сразу понял: случилось что-то серьезное, – сказал маркиз, когда Энтони закончил свое, все еще несколько сбивчивое повествование. – Еще когда ты не засмеялся на мою шутку с мухой. Действительно, ужасно – вот так, походя, убить человека. Жизнь – великий дар, а вы так глупо отнимаете его, из-за пустячного недоразумения. И не спорь со мной, Тони…
По правде сказать, Энтони и не собирался спорить. Сам он никогда не смотрел на жизнь человеческую подобным образом, но и такой взгляд принимал, оправдывая его болезненностью маркиза. Слишком уж непросто Рене дается жизнь.
– Мне жаль, что так вышло, – сказал он. – Но я не за этим пришел к тебе. Странно все как-то… Что ты обо всем этом думаешь? И что бы ты сделал на моем месте?
Теперь, поев и успокоившись, Энтони чувствовал себя намного лучше. Лишь темные круги под глазами говорили о том, что ночью не все было в порядке. Еще и маркиз немного схитрил. Рене кофе не пил, и Энтони тоже отказался от любимого напитка, предпочел мятный чай. Шантье потихоньку приказал добавить в чайник успокоительный сбор посильнее – ему и самому не повредило бы – и теперь они беседовали уже совсем спокойно.
– Что тебе делать? – задумался Рене. – Самое глупое из доступного – пойти в комендатуру и заявить о поединке.
– А самое умное?
– То, что ты делаешь сейчас. Сидеть и пить чай. Как мудро сказал король – это те неприятности, которые уже закончились, и не надо добавлять к ним новые.
– Не понимаю короля. – Мысли Бейсингема приняли новое направление. – Я не сделал ему ничего хорошего. Более того: украсил его собачьим хвостом и убил его дружка. А он меня перевязывал, да еще врал офицеру, и ведь понимал, что тот не верит… Это так унизительно! Почему?
– Может быть, принять его обоснование? – пожал плечами Шантье. – Генерал Бейсингем у нас один, и слишком большая роскошь – запереть его в тюрьму. Мне другое непонятно: почему так себя повела королева?
– Что? – растерялся Энтони. Поведение Элизабет казалось ему совершенно логичным.
– Во-первых, герцогиня Баррио права: почему она не заставила тебя снять эти дурацкие серьги? Во-вторых: зачем было оставлять труп во дворе? Ведь ничего не стоило спрятать его в какой-нибудь кладовой или, еще лучше, вынести через секретную калитку и бросить за пару кварталов от дворца – пусть потом городская стража разбирается, с кем он ночью сцепился. Я думаю, такой подвиг и с раненой рукой был бы тебе вполне по силам. И, наконец, почему его так быстро нашли?
– Сыщик из тайной полиции нас выследил… Тьфу ты, хрен жеребячий – он ведь доложил королю, и, похоже, только ему, иначе бы мы с Леоном целый час так спокойно не сидели…
– Рад, что твой разум, наконец, проснулся. А вот почему его вообще нашли? Едва ли кто-то ночью случайно потащился в тот отдаленный двор.
– Ты думаешь, она?! Чушь, Рене! Зачем ей?
– Я ничего не думаю. Думать должен ты. Ты лично знаешь короля и королеву, тебе и судить. Мне всего лишь кое-что показалось странным. Одно скажу: радуйся, что у тебя такой союзник. Где бы ты был сейчас, если бы не король…
…Солнце, пробиваясь сквозь стекло, играло на брошенных на резное яшмовое блюдо ягодах винограда. Блюдо это, восточную штучку, подарил Рене Бейсингем – по счастью, маркиз так и не узнал, сколько оно стоило. Энтони подумал, что люди часто бывают совсем не таковы, какими кажутся. Маркиз по-детски радуется какой-нибудь красивой вещице, но никогда не сокрушается по сломанным и разбитым безделушкам: выкинул и забыл. Научится ли он, Энтони, когда-нибудь видеть за видимостью суть? А надо бы – если Рене прав, то он вляпался в какую-то неприятную игру…