Страница 40 из 120
Размышления о прелестях ориньянского побережья были прерваны самым неожиданным образом. Послышался легкий скрип открывающейся двери, но не с той стороны, куда ушла королева, а из дальнего угла. Энтони затравленно обернулся: драпировка в углу откинулась. В темном проеме меж складок золотистой парчи стоял король.
– Так… – сказал он, окидывая взглядом Бейсингема, окровавленные тряпки на постели, одежду на полу. – Так…
…Энтони молчал, глядя на короля… ну, если не как кролик на удава, то как попавший в капкан зверь на охотника. Собственно, он и быт зверем, попавшим в капкан.
– Так я и думал, – сухо сказал король. – Я знал, что рано или поздно ты доиграешься.
Энтони по-прежнему молчал. Оправдываться было противно, глупо и бессмысленно.
Король наклонился, собрал валявшуюся на полу одежду, взял шпагу Бейсингема, прихватил окровавленную простыню и коротко приказал:
– Ступай за мной.
Ничего не оставалось, кроме как повиноваться. Леон направился в тот же угол, из которого вышел. За драпировкой оказалась маленькая дверца. «Супружеский ход королей», – понял Бейсингем. Покои монарха и его жены располагались в разных крыльях жилого помещения дворца, соединяясь между собой особым коридором, входить в который никто не смел. В кромешной тьме они спустились по винтовой лестнице, прошли длинным ровным проходом, потом вновь поднялись. «Запрет меня сейчас в этом коридоре…» – мелькнула дурацкая мысль и пропала, потому что послышался звук открываемой двери, впереди мелькнула полоска света, и Энтони, лишь на мгновение замешкавшись, шагнул вслед за своим провожатым в личную королевскую опочивальню.
Король Леон Третий ненавидел торжественные церемонии. Два раза в неделю ему поневоле приходилось ночевать в парадной спальне, чтобы утром совершить церемонию утреннего туалета – эти два дня, со скрежетом зубовным, король после долгого торга уступил церемониймейстеру. В устроенной с чудовищной роскошью парадной спальне Энтони, естественно, бывал не раз, но в приватные покои короля попал впервые.
Убранство комнаты выглядело почти аскетическим. Ничего лишнего: постель, шкуры на полу, в углу – стойка со шпагами, на пол возле кровати брошена книга, пахнет не духами и благовониями, а кожей и ароматическими травами.
Король велел Энтони сесть на кровать, бросив поверх покрывала все ту же простыню и, открыв небольшой шкафчик у камина, достал оттуда все потребное для перевязки. Тонким кинжалом он разрезал повязку, осмотрел рану и негромко хмыкнул:
– На редкость пустяковая. Жаль беднягу Гаэтано: заплатил жизнью ни за что, за твои амбиции, и даже ранить тебя толком не сумел.
– Ваше Величество! – Энтони протрезвел, наконец, до такой степени, что смог стряхнуть тягостное оцепенение. Впрочем, что говорить дальше, он все равно не знал.
– Помалкивай, не отвлекай меня! – Король смазал рану какой-то мазью, положил сверху корпию и, отрезав полосу от рубашки Энтони, перевязал ему руку голубым шелком.
– Оставайся тут, – велел он и куда-то вышел. Бейсингем сидел, как на иголках. Положение было не то что двусмысленным, а куда хуже. Король застал его полуголым в спальне собственной жены, да еще после преступной дуэли, на которой погиб его дружок. Может быть, Леон и вправду захочет, чтобы Энтони занял место Гаэтано? Еще об этом думать не хватало! Но куда же он все-таки пошел? За стражей? Тогда зачем было приводить Энтони сюда, а главное, зачем бинтовать рану шелком?
Наконец, снова послышались шаги. Леон вернулся и кинул Энтони голубую рубашку из шелкового батиста, похожую на ту, что быта использована для перевязки. Она оказалась немного иного покроя, но едва ли кто обратит внимание на такие мелочи, как форма ворота и ширина манжет.
– Счастье твое, что у меня есть похожая. Иначе не знаю, как бы ты выкручивался. Надевай, – сердито приказал король.
Понаблюдав некоторое время, как Энтони неловко возится с одеждой, Леон ругнулся и принялся ему помогать. Потом налил четверть стакана жидкости из небольшой черной бутылки и разбавил водой.
– Пей! – велел он все тем же не допускающим возражения тоном.
Бейсингем медлил. Напиток оказался по запаху достаточно неприятен, а на вкус обещал быть еще хуже. Тем временем Леон тщательно протер шпагу Энтони, собрал окровавленные тряпки, сложил все в камин, облил маслом из стоявшего рядом кувшина и поднес свечу. Через несколько минут опасные улики превратились в горстку пепла. Проделав все это, король поднял голову и нетерпеливо бросил:
– Пей, я сказал! Хочешь или не хочешь, но придется тебе протрезветь. Хотя ничего приятного не обещаю.
Пришлось выпить. Действительно, эликсир на вкус был мерзок, однако в голове прояснилось. Леон кивнул Бейсингему и, сделав знак следовать за ним, вышел в другую комнату.
Это была малая королевская гостиная. Здесь посередине стоял низкий стол с несколькими креслами, рядом маленький столик с вином. Король поставил в угол обе шпаги, свою и Бейсингема, затем налил вина в два кубка и достал колоду карт.
– Во что играешь? – осведомился он.
– Ни во что… – растерянно ответил Энтони.
– Вот что значит удачно проиграться, – усмехнулся король. – Но бреф-то помнишь? Все время ведь крутился за нашими спинами…
…Они знали друг друга с раннего детства. Мальчики из семьи Бейсингемов традиционно, уже несколько веков, были первыми друзьями трогарских принцев – если, конечно, годы позволяли. Терри с высоты своего возраста лишь время от времени снисходил к мальчишкам, но с Валентином Леон и его брат Себастьян были лучшими друзьями, а Энтони, как и подобает малышу, бегал хвостиком за старшими. Он вспомнил: Валентину одиннадцать лет, Леону четырнадцать, Себастьяну двенадцать. Они сидят в укромном уголке сада, на земле за кустами, и занимаются строго запрещенным делом: играют в карты. Энтони не участвует в игре. Неделю назад он проиграл золотую монету, которую подарил ему отец, и решил никогда больше не играть. И зарок дал по всем правилам: перевязал колоду прядью волос и кинул в огонь. Но смотреть-то ему ничто не мешает, и он переползает за спинами мальчишек, заглядывая им в карты, до тех пор, пока Себастьян не дает ему подзатыльник, приказав сидеть тихо. Да, правила брефа он, пожалуй, вспомнит.
Леон кинул на стол несколько золотых, одну монету протянул Энтони.
– На, чтоб тебя совесть не мучила…
Возвращенный проигрыш развязывал узел зарока. Король сдал, кивком велел взять карты, и Энтони окончательно перестал что-либо понимать. Они сделали по десятку ходов, затем Леон отложил карты и, отпив из кубка, коротко приказал:
– Рассказывай!
Выслушав до конца, он невесело усмехнулся:
– Тебе повезло. Все совпадает. Вашу ссору видел человек из тайной полиции, он проследил за вами и известил своего начальника, а тот доложил мне. Ну, а уж я-то знал, где тебя искать…
Энтони мрачно подумал, что врагу не пожелал бы попасть в подобное положение: находиться в полной власти мужа своей любовницы, когда тот так невыносимо благороден.
– Ладно, не смущайся, Тони, – еще мрачнее усмехнулся король. – Зачем скрывать то, что все знают? Я человек чувствительный, а Бетти мне неприятна, должно быть, поэтому у меня с ней и не выходит. Ничего, фрейлин у нее много. И за этого… – король досадливо поморщился, – я тебя в обиду не дам. Таких, как Гаэтано, по десять штук за фунт дают, а генерал Бейсингем в Трогармарке один. До сих пор ты вел себя скромно, если и дальше не станешь зарываться, все будет в порядке…
– Спасибо, – единственное, что нашелся ответить Энтони.
– Ладно, – досадливо махнул рукой Леон. – Давай и вправду в карты поиграем. Если я правильно обо всем мыслю, вот-вот придут докладывать, что во дворе нашли мертвое тело, а у нас банк в четыре золотых да пустой лист…
Но прошло не менее получаса, прежде чем в дверь осторожно постучали и на пороге возник капитан дворцовой стражи. Несколько мгновений он остолбенело смотрел на Бейсингема, пока нетерпеливый окрик короля не вывел его из роли каменной статуи. Капитан доложил, что в одном из дворов нашли тело полковника гвардии, убитого, по всей видимости, на поединке. Дальше он замялся.