Страница 107 из 120
Она сжала перстень в кулаке. Нет, никакая обида, никакая угроза жизни не оправдывают измены. Тони приносил присягу! Он должен быт бежать, вассальный кодекс позволяет бежать от неправедного гнева, но ни при каких обстоятельствах вассал не смеет поднимать руку на сеньора. Тони – дважды изменник, он нарушил присягу и опозорил свой род. Бейсин-гемы не предают, такого не было ни разу, никогда!
Сана выпрямилась и вскинула голову. Александра Монтазьен не может иметь ничего общего с изменником. Она возвратится в Трогартейн и пойдет на костер вместе с теми, кого отец ей доверил, и в пламени проклянет всех, как Клаус Мейер. А перед тем, на эшафоте, бросит это кольцо в лицо Бейсингему. Он же наверняка будет командовать казнью, как его предок Леопольд, ему поручат. И она швырнет кольцо прямо в это ненавистное, в это нестерпимо прекрасное лицо. Сана закрыта глаза, вспоминая: вот он на балу, а вот в своей гостиной, с этой дурацкой книжкой в руках, он смутился и стал особенно хорош, а вот надевает ей кольцо, а вот улыбается и целует руку там, в дамской комнатке, куда его принесли еле живого… Увидеть бы еще хоть раз…
«Курица! – задохнулась Сана от ненависти к себе. – Причем глупая курица!» Польстилась на смазливую мордашку! Она вернется не ради Тони, а потому, что нельзя бросать своих. Пастух не бросает стадо. Отец поймет, должен понять. Нет, ничего он не поймет, он слишком ее любит, превыше чести, превыше позора…
Сана смотрела на звезды и думала, думала… Наконец, отбросив фамильным жестом упавшую на лоб прядь, спустилась с крыльца. Решение принято, а значит, и тянуть незачем.
Во дворе Сана разбудила спавшего в телеге купца. Еще накануне она заметила, что у того за телегой привязаны две верховые лошади.
– Я хочу купить у вас лошадь, – сказала девушка, как следует встряхнув сонного торговца. – Сколько?
– Она не продается, леди… – проворчал тот и снова полез под одеяло.
– Я не спрашиваю, продается ли она, – нетерпеливо сказала Сана. – Я спрашиваю: сколько?
…Велев оседлать лошадь, Александра вернулась в дом, прошла в свою комнату, взяла лист бумаги и написала всего одно слово: «Прощай!» Затем, прихватив плащ и кошелек, бросила их на перила и прошла к отцу. Герцог еще не спал, лежа в постели, читал какие-то бумаги при свете свечи.
– Ты ложишься спать? – улыбнулся он дочери.
– Да, – Сана склонилась и поцеловала его. – Спокойной ночи, отец!
– Спокойной ночи…
«Бедный… – шептала Сана, спускаясь по лестнице. – Бедный мой…»
Перед дверью она остановилась. Вытерла глаза, умылась водой из кадушки и, уже спокойная, вышла во двор. Купец держал под уздцы оседланную лошадь. Сана вскочила в седло, выехала за ворота и, не оглядываясь, помчалась галопом по дороге, ведущей в Трогартейн.
…Рене очень хорошо относился к Гроверу, однако на свой счет не строил никаких иллюзий. Ну чем он мог быть полезен в катавасии, охватившей столицу? Шантье искренне недоумевал, зачем он понадобился коменданту. И почему встреча назначена не в комендатуре, а в Тейне? Чем больше думал Рене, тем неуютней ему становилось. Маркиз не ждал дурного, но все же сердце его сжималось. Не слишком-то приятное место, да…
Его уже ждали: Гровер, какой-то незнакомый полковник и капитан в мундире стражи, но без оружия.
Знакомьтесь, маркиз, – Гровер быт как-то странно натянут. – Это полковник Бантри, комендант замка, а это капитан Арно, следователь.
Шантье, бледнея, опустился на стул.
– Не волнуйтесь, пожалуйста, – заторопился Гровер, – вам же нельзя… Ну что с вами делать… Тони мне голову оторвет!
– Маркиз, не беспокойтесь, речь пойдет не о вас, – встрял в разговор полковник. – Мы всего лишь хотели попросить вас об одной услуге, как друга лорда Бейсингема. Дело в том, что мы оказались в весьма неприятном положении…
Шантье слушал полковника, не вытирая слез.
«Бедная, – шептал он. – Как же так… разве так можно…»
…Сану арестовали, едва она назвала себя в городских воротах. Все время: пока ее вели по улицам под конвоем, пока обыскивали, и потом, когда за ней захлопнулась дверь камеры – все это время она готовила себя к тому, что ей предстоит. Допросы, грубость следователей, наверное, пытки. Следователь быт вежлив, но она не обманывалась: это временно. Все же Сана попыталась защитить своих подопечных, объяснить, насколько благородные цели были у их церкви. Однако щеголеватый капитан лишь поморщился.
– Леди, – сказал он, – это вы будете рассказывать не мне, а следователям Священного Трибунала. Пусть они разбираются, где там благородство, а где нет. Меня интересует другое. Что вы знаете об исчезновении и убийстве следующих людей…
Капитан читал список. Некоторые имена она знала, некоторые – нет. А дальше начался бред. Следователь утверждал, что названные им люди порвали с их церковью и были за это убиты.
– Виконт д'Арбье. Обнаружен мертвым в собственном доме. Дом подожжен, но быт вовремя потушен. Виконт найден задохнувшимся в дыму, привязанным к кровати, на теле – следы жестоких пыток. Купеческий сын Ринальдо Эккьо. Пропал бесследно в мае прошлого года. В то же время в лесу близ Трогартейна найден обугленный труп неизвестного. Ювелир Леонардо Думитру…
И так далее, и так далее…
– Вы признаете, что эти люди были членами вашей секты?
– Я не знаю всех членов церкви поименно, – сухо ответила Сана. – Некоторые – да, были. Но эти люди покинули нас, и их дальнейшая судьба мне неизвестна.
– Значит, вы отрицаете, что они были убиты членами вашей секты за то, что порвали с вами?
– Отрицаю. Это противоречит нашим принципам. К нам приходят добровольно, и мы никого не держим насильно.
– Хорошо, леди. Допустим… Тогда следующий вопрос: что вы знаете о пожаре Трогартейна?
– Ничего… – недоумевала Сана. – То же, что и все… Следователь бился с ней два дня и ничего не добился. Наконец, на третий день, он предложил:
– Хорошо, леди. Вы утверждаете, что вы глава вашей… церкви. Значит, ее члены должны вас слушаться…
– Разумеется… – удивленно ответила Сана.
– Давайте договоримся так. Мы будем приводить их сюда, по одному. Я стану задавать вопросы или, если хотите, задавайте их вы. И прикажите им отвечать правду. Не признаваться. Не возводить на себя поклепы. Только говорить правду, и ничего более…
…Поздно вечером Сана, шатаясь, вошла в свою камеру. По пути она думала об одном: удастся ли разорвать нижнюю юбку и скрутить веревку. Правда, ее не к чему привязать. Но говорят, что можно удавиться и так. Шесть человек из четырнадцати, опрошенных в этот день, по ее приказу рассказали то, чего хотел следователь. Четверо признались в убийстве отступников, а двое… даже вспоминая об этом, Сана охнула и закрыла лицо руками. Двое рассказали, как по приказу рыцарей третьего круга они подожгли смоляной двор в ту страшную ночь. И назвали других поджигателей. Те, что отдавали приказы, были сейчас в Аркенайне. Сана не спрашивала, знал ли об этом отец. Она понимала, что не знать он не мог.
Жить после такого было нельзя, но и умереть не удалось. Сана не сумела ни удавиться, ни разбить голову о стену. Она лежала на жесткой постели, глядя в темноту, и думала, думала… Значит, вот как использовали ее козликов мейерские братья! Вот зачем рыцари третьего круга приходили на мистерии, на встречи – они искали исполнителей своих преступных планов. И вот почему бежал отец – не из страха перед Священным Трибуналом, не из-за отлучения, которое так легко отменить формальным покаянием. Он боялся не церковного, а королевского суда! И он бросил безответных исполнителей отвечать за свои преступления. Те, из Аркенайна, тоже не вернутся, отец наверняка их предупредил. Ну что ж, значит, у этих несчастных остается только она, Сана Монтазьен. И она будет драться за них – на следствии, на суде, на костре, если надо!
Не в силах лежать, Александра села на постели, выпрямилась так, словно бы уже стояла перед судьями. «Будь верен, даже если весь мир предаст», – вспомнила она старинный девиз и не сразу сообразила, что это девиз Бейсингемов. Раз Тони предал, она заступит его место. Тони… Закрыв глаза, Сана снова вспомнила Бейсингема и не стала отгонять этих мыслей. В конце концов, почему бы приговоренному к смерти и не помечтать немного о том, чего уже никогда не будет?