Стеклодувы

- Мне кажется, - сказала я, - что лучше всего было бы написать Мари-Франсуазе письмо - это может сделать кто-нибудь из нас, - и предложить ей приехать сюда и поселиться у нас. Мы можем сказать, что здесь ее ожидает наследство, оставленное Робером.

- А если она не захочет приехать? - возразил Пьер. - Что тогда? Может быть, она предпочитает жить в Лондоне вместе с эмигрантами, которые не хотят возвращаться домой. Лучше уж поехать туда и попробовать ее уговорить. Как только она узнает, что Робер жив, она, конечно же, согласится приехать, в этом нет никакого сомнения.

Я вспомнила о том, что рассказывал мне Робер о своей жене, о том, что, когда он находился в тюрьме, Мари-Франсуаза обратилась к религии и сделалась очень набожной. Вполне возможно, что она сочтет грехом умолчание об обмане и пожелает рассказать о нем аббата Каррону, который был к ней так добр.

Этим проблемам не было конца, однако я понимала, что Пьер прав. Единственным способом исправить зло, причиненное Робером его второй семье и Жаку, было немедленное возвращение к жене и детям. Он дважды совершил одно и то же преступление. Именно так обстояло дело, иными словами не скажешь. К чувству вины за первое преступление должно было присоединиться чувство вины за второе, а когда это случится... Пьер выразительно посмотрел на меня.

- Чего ты боишься? - спросила я его.

- Я боюсь, как бы он не покончил с собой, - отвечал Пьер.

Он пошел наверх к Роберу и оставался у него в течение долгого времени. Вернувшись, он сказал мне, что Робер согласился сделать все, что мы найдем нужным. Жак для него потерян и, несомненно, навсегда. Робер понимал, какой жестокий удар он нанес впечатлительному юноше. Мысль о том, что для него не потеряна надежда соединиться с детьми, оставленными в Англии, может стать для него спасительной.

- Ты можешь отложить на несколько дней свое возвращение домой? спросил Пьер.

Я ответила, что могу. Мое семейство вполне можно было оставить на Шарлотту, племянницу нашей милой мадам Верделе, которая служила у нас кухаркой в Шен-Бидо.

- В таком случае, - сказал Пьер, - я завтра поеду в Париж и узнаю, какие существуют возможности поездки в Англию - все равно, кто из нас поедет, он сам или я. А ты тем временем побудь здесь с Робером. Не выпускай его из вида.

Пьер уехал на следующий день, еще до того, как Робер встал с постели, а я делала то, что мне поручил Пьер: вместе с мальчиками и Белль-де-Нюи составляла компанию Роберу.

Он вел себя странно, был непохож на себя: молча бродил по дому с покаянным видом, и за двадцать четыре часа, прошедшие с отъезда Жака, превратился в настоящего старика.

Он был глубоко потрясен, причем были ранены не только его чувства, он был уязвлен в своем самоуважении. За те несколько часов, что он провел в своей комнате после разговора с Пьером, он, наверное, понял, наконец, что произошло за последние несколько лет. Он понял, что такое клеймо эмигранта, что это означало для Жака, сына эмигранта, воспитанного в семье патриотов. Старшее поколение - мы с Пьером, Мишель в меньшей степени и Эдме - готовы были его принять, нам это было легче, принимая во внимание наш почтенный возраст. Что же касается молодежи, они вообще гораздо менее склонны прощать.

Пока мы ожидали возвращения Пьера из Парижа, Робер начал поговаривать, сначала нерешительно, а потом с энтузиазмом, о возможности снова увидеть Мари-Франсуазу и детей.

- Она скоро примирится с тем, что я ее обманул, - говорил он. - Я придумаю какую-нибудь историю, например, что перепутали документы или что-нибудь в этом роде. Во всяком случае, это не имеет особого значения. Когда же они приедут сюда, то теперь, с полученным наследством, нам нетрудно будет купить какое-нибудь небольшое имение и... Дети, по крайней мере, будут говорить на двух языках, а это даст им большое преимущество в будущем, когда они начнут самостоятельную жизнь. Моя малышка Луиза сейчас почти такого же возраста, как Белль-де-Нюи. Они будут подружками.

Говоря это, он взял племянницу на руки, и ласковая девочка крепко к нему прижалась.

- Да, - продолжал он. - Да, теперь я понимаю, что с моей стороны было безумием сделать то, что я сделал. Надо было просто приехать к тебе, как я снчала и собирался, и мы бы вместе все устроили, привезли бы и их тоже. Правда, в то время я еще ничего не знал о наследстве, я даже не был уверен, застану ли кого-нибудь из вас в живых. Я действовал по вдохновению, это моя всегдашняя манера.

Я всячески поощряла его стремление строить планы на будущее, решать всякие практические вопросы, потому что это был единственный способ занять время, к тому же это отвлекало его от мыслей о Жаке.

Прошло пять или шесть дней, он почти пришел в себя и стал с нетерпением ожидать возвращения Пьера. Наконец ровно через неделю после того, как Пьер уехал в Париж - мы все были в столовой и собирались садиться обедать, вдруг раздался голосок Белль-де-Нюи: "Папа приехал, я слышу его голос в передней". Она стала слезать со своего стула, однако Робер ее опередил. Я слышала, как он поздоровался с Пьером, они обменялись несколькими словами, и наступило молчание. Я вышла из-за стола и направилась в переднюю.

Пьер стоял возле брата, положив руку ему на плечо.

- Ничего нельзя сделать, - говорил он. - Между нами и Англией возобновились военные действия, и порты в Ла-Манше закрыты. Теперь я понимаю, почему батальон Жака послали на север. Говорят, что Наполеон готовится к вторжению в Англию.

Перемирие, которое длилось в течение года и двух месяцев, окончилось, и снова началась война, которой суждено было продлиться еще тринадцать лет. Планы Пьера оказались несколько преждевременными. Робер не только потерял своего старшего сына, он потерял всякую надежду соединиться со своей второй женой и детьми. Ему не суждено было их увидеть, и он никогда больше о них не слышал.

Глава двадцать первая

Мы настолько привыкли к победам Наполеона, что рассматривали возобновление войны между Англией и Францией только как временное затруднение, мешающее нашим планам. Через несколько месяцев все будет окончено, Бонапарт вторгнется в Англию, прямым маршем направится в Лондон и заставит английское правительство принять его условия, каковы бы они ни были. Что же касается эмигрантов, живущих под покровительством Англии, то их, разумеется, отправят домой, в свою страну, и, следовательно, желание Робера вновь соединиться с Мари-Франсуазой и детьми не замедлит осуществиться. Поскольку мы рассуждали таким образом, возобновление войны не было для нас тяжким ударом, мы рассматривали его скорее как досадное нарушение наших планов. Так, по крайней мере, уверяла я с полного одобрения Пьера. Но именно Робер, который стал гораздо спокойнее, словно бы примирился с неизбежным, предупредил нас о том, чтобы мы не рассчитывали на быструю победу.

- Не забывайте, - говорил он, - что я прожил среди этих людей тринадцать лет. Возможно, что война на континенте не заставит их особенно воодушевиться, но если возникнет угроза их собственным берегам, они будут стоять крепко. Не рассчитывайте на скорую победу. мне кажется, если Бонапарт планирует вторжение, он может крупно просчитаться.

Следующие месяцы показали, что брат был прав. Огромная армия, сосредоточенная в Булони, напрасно ожидала случая, когда можно будет переправиться через Ла-Манш, а когда на смену лету пришла осень, надежда на победу улетучилась так же, как и наши собственные надежды.

Однажды вечером, в один из особенно ненастных дней февраля тысяча восемьсот четвертого года Робер, который снова жил у нас в Ге-де-Лоне, признался мне, что Бонапарт, по его мнению, не отважится на вторжение даже когда наступит весна.

- Слишком велики шансы, что он потерпит поражение на море, - говорил брат. - Я считаю, что мы должны настроиться на то, что война с Англией примет затяжной характер, независимо от того, какие победы Бонапарт будет одерживать в других местах. Это означает, как я понимаю, что мне следует перестать думать о Мари-Франсуазе и детях. Я для них умер и должен примириться с тем, что для меня их тоже не существует.