Румын сделал открытие

Седой румын проголосовал на дороге.

Устроившись на заднем сиденье, весело наклонялся вперед.

Дышал луком на Асю. Деревянной расческой приглаживал седую шевелюру.

«Цум се спуне . Правда, в деревне выросла?» Ася не любила свою затонувшую деревню, да и помнила ее слабо, поэтому отвечала коротко. Ну да, там выросла. Ну да, там корзины плели, мозаику резали. Чего такого? Ремесло есть ремесло, а детские игры всегда востребованы. Сердце у Аси болело. При чем тут огурцы? Ели мы огурцы. Поглядывала на мужа, почему не оборвет наглого попутчика?

Свернули на проселок.

«Это мы куда?»

«Выходи».

«Зачем?»

Вместо ответа румын накинул на Асю удавку.

Стрельников потом признавался любимой: «Я, Юлька, чуть не обмарался. Нет, без ерунды, я тебе правду говорю. Думал, что он, как человек, вытащит курицу на полянку, бросит в траву. А он удавкой прямо в машине». — «А ты?» — ужасалась, сжимала кулачки Юля. — «Я что? Я выскочил из машины. Кричу ему, а он то придавит, то отпустит. То придавит, то отпустит. Крыша, видно, поехала. Что-то про деревенские подполья. А она что ответит? Курица ». Показывая, как сильно доверяет любимой, повез Юлю к месту, где бросили задушенную. Гнилое болотце, сухостой. Все так, как указывала гадалка Алевтине Николаевне. «Принеси бензин», — строго приказала Юля. Позже она мотивировала этот поступок своей душевной добротой: ведь на курицу могли покуситься местные звери, что хорошего? Стрельников приволок канистру. Юля приказала: «Лей!» Но старуха гадалка оказалась права: крещеная кровь не пропадает. Светке-дуре ни с того, ни с сего захотелось нечаянных денег. Взяла и позвонила Алевтине Николаевне. Думала, старушка совсем задолбанная, пальцем толкни — упадет. А Алевтина Николаевна позвонила Роальду. В итоге бывший инженер схлопотал четырнадцать лет. Сожительнице дали девять. Светке — три. Только исполнителя не нашли.

Глава четвертая. «Цум ва нумити? Сот иэ?»

Я позвонил домой.

И услышал стон: «Он умер! Он умер!»

Наталья Николаевна стонала страшней, чем морская чайка.

Меня обдало томительным холодком. Оказывается, крепко вчера мне врезали по голове, если мир искривляется, если будущая родственница стонет. А Ботаник вообще как ушел с вечера, так и нет его.

«И дома не ночевал?»

«И дома не ночевал».

«И не звонил?»

«Ни разу».

«А раньше такое случалось?»

Наталья Николаевна замялась. Она не знала, как правильно ответить.

У Архипа Борисыча были ранения. Он служил в силовых структурах. Он контужен, он многое пережил. «Я на работу тебе звонила, твою визитку нашла, — работница библиотеки все же кое-что понимала в жизни. — Это мне твой товарищ (понятно, Роальд) сказал, что Архип Борисыч в реанимации». Я не стал объяснять Наталье Николаевне смысл указанного выше термина. Все равно не поймет. Муж гулящий, дочку тянет к сумчатым. Даже не удивился, когда в собственной прихожей (я все таки отправился домой) неизвестный кобель одним махом распустил мне джинсы от левого кармана до правого колена. Парчушники эти американцы, покупать следует отечественную джинсу. Я вмазал кобелю по черному шершавому носу, загнал под столик в прихожей, но на высоком одежном шкафу тоже что-то угрожающе зашипело, а из угла по-звериному тепло пахнуло нежной волной звериной мочи и чего-то квашеного. При этом под плетеным креслом, постанывая, подергиваясь от страха, тряслась еще одна тварь. Круглая, как арбуз. Короткие ножки, свиной пятачок, пейсы, мерлушка по всей спине. И живот — голый, розовый.

— Чего она трясется, как холодец?

— Ты напугал ее, ты напугал ее!

Я осторожно приоткрыл одежный шкаф:

— Откуда тут все эти звери?

— Гибнут, — простонала Наталья Николаевна. — Во дворах кошек бьют. С собаками еще хуже. И Архип Борисыч в реанимации. — Она явно жалела, что приехала в такой страшный город. — А кошкам, — скорбно сообщила она, — нравится на чистом.

Но кошкам нравилось не только на чистом.

Им нравилось на скатерти, на ковре, на моем новом костюме.

Им нравилось на подоконнике и на шкафу, на диване в гостиной и на рукописях в кабинете. Кажется, за сутки в моей квартире обосновались все местные бродячие твари. Тощие, длинные, огрызаясь, повизгивая, рыча что-то, они бродили по квартире, как тени каких-то необыкновенных духов. Таким же необыкновенным духом выглядела почетный библиотечный работник Наталья Николаевна. Она оплакивала Ботаника. Ботаник сильно контужен. У него ранения. Случаются провалы в памяти. Он бывал на таких войнах, о которых никто не слыхал. Он отмечен Благодарственными письмами нескольких прогрессивных правительств. Он работал с заграничными коллегами. Он видел, как ученые даже безмозглых беспозвоночных обучали осмысленным действиям. А тут собаки и кошки! Уж они-то разумнее людей, к ним просто правильный подход нужен. А Архип Борисыч работал в закрытых проектах. Наталья Николаевна испуганно моргнула. В этих проектах самые обыкновенные дождевые черви поддавались качественной дрессировке, там простейших заставляли всплывать по сигналу в стеклянном капилляре.

— А теперь он умер, он умер!

К счастью, Ботаник не собирался умирать.

У твоего родственника («…будущего»), сообщил Роальд, когда я до него дозвонился, куча приятелей в местном ФСБ. Никуда он не денется. Его со вчерашнего дня ведут, и сейчас он потягивает пиво в «реанимации». Когда пересажаем всех преступников, всех хорошо проявивших стариков повезем на Гавайи. Пусть отдохнут в тропиках. Ты так и скажи теще («…будущей»). А покончишь с Хорем и Калинычем, тащи старика домой и накрепко прикуй наручниками к батарее.

Я положил трубку.

Но теперь задергался мобильник.

Белые руки Натальи Николаевны снова взметнулись над головой: «Он умер! Он умер!» Но звонила Инесса. Хотела напомнить, дурочка, что у Архиповны каменное сердце. Она ведь не знает, что на левой груди Архиповны есть крошечное тату — лиловый нежный цветочек…

В «реанимации» все кипело.

Циолковский, правда, отсутствовал.

Зато обступили Архипа Борисовича какие-то суетливые типы.

Один тянул, как мантру: «Четыре человека! Сечешь? В одночасье. Без перерыва. Сперва привезли отца семейства. При смерти. Потом старшего сына. При смерти. Врач спрашивает: вы что такое пьете? Старший сын успел ответить: мы типа абстиненты. А на вопрос: много ли вас таких? — уже не успел ответить. Зато третьего привезли. Этот, прежде чем ласты отбросить, все молол про какие-то башмаки. Будто совсем новые, ненадеванные. Пришлось выезжать на предполагаемое место происшествия. Там на кухне милиция нашла трехлитровую бутыль технического спирта, разведенного на прошлогодней клюкве. Поставили следственный эксперимент, но сержант только одурел немного. А в кладовой обнаружили двадцатилитровую флягу с брагой. По этому вещдоку у сержанта с капитаном вышел спор. Сержант утверждал, что брага совсем не должна фигурировать в следственном деле, очень уж высокого качества, а капитан утверждал, что такой опасный продукт следует перевезти в линейное отделение».

— Архип Борисович!

– Цум ва нумити? — обернулся Ботаник.

Я обалдел. Никак не ожидал такого ответа.

— Архип Борисович, домой нам не пора?

– Сот иэ ? — он явно не понимал.

Зато подавальщица признала меня.

«Ты смотри, явился! А вчера еле вылез из крапивы».

И расписку на семь сорок приняла. «Подмешиваешь чего-нибудь?»

— Да нет, просто активный образ жизни.

Она поняла. Кивнула. Хорь с Калинычем подошел к столику.

Я затосковал. Лето, жара. Нормальные люди отдыхают если не в Австралии, то хотя бы на Обском на море. Какое мне дело до Хоря и Калиныча? Видно же, что пустышка, алкаш, играет на нездоровых интересах. И нет в нем ни грана правды, врет все, как гусь. Почему все перекосилось после отъезда Архиповны? Я так скрипнул зубами, что Хорь и Калиныч отшатнулся. Почему, черт возьми, я должен сосать пиво с каким-то прокуренным насквозь придурком? Ведь сколько раз собирался сесть за роман. За настоящий роман. Страниц на девятьсот, не меньше. Крепко замахнуться! Чтобы там Север был. Чтобы героям досаждали белые медведи. Чтобы Архиповна в меховой парке гоняла на собачках в полярной ночи.