Страница 3 из 22
— Ты стала очень смелая… — задумчиво сказал муж, сдавив мне ручищей талию. — Это нехорошо.
Он резко остановился прямо посреди танца, окинув взглядом залу и резко произнес:
— Мы желаем принять дары. Но перед этим моя жена готова сказать свое слово.
Уже без всяких экивоков он буквально проволок меня обратно к панке, откуда, к счастью, убрали блюдо с личинками, силой усадив меня рядом. В груди у меня шевельнулось тяжелое беспокойство.
Интуиция, не раз спасавшая мне жизнь, буквально выла об опасности, но… Я совершенно не понимала, какие слова я должна сказать?
Покопалась в памяти Эйвери, и та путано предоставила мне на выбор картинки полутемного храма, белой вспышки, которую Дареш вынул из ее груди и взял себе с улыбкой победителя. Сырых стен монастыря, в которых прошли детство и юность Эйвери. Комнатушки с грубо сколоченной, даже не прошлифованной толком мебелью, полной пыли и затхлой сырости, которую ей предоставил Дареш. Скудные и редкие приемы пищи, не блиставшей ни разнообразием, ни пользой. Подозреваю, Эйвери кормили с одного стола со слугами.
К нам снова подтянулся плотный круг гостей. От тесноты, запахов вина, благовоний, цветочных духов с новой силой нахлынула дурнота, и я жадно вцепилась в новый кубок, заботливо придвинутый кем-то из челяди.
Дареш с такой силой сжал мне руку, что я едва не выругалась по старой памяти.
— Моя вейра желает молвить великое слово, — удержать маску любящего супруга Дарешу не удалось, и последнее слово он почти прошипел.
Впервые за вечер я дрогнула. Глаза у мужа налились мутной охрой, в глубине которой метнулись вертикальные зрачки, на запястье проступила жесткая чешуя. Впервые я видела звериную суть мужчины так близко. Его… предвкушение.
— Вальтарта измучена войной, и моя супруга жаждет внести свой вклад во имя нашей победы.
Наступила тишина, сравнимая с гробовой, только сердце в груди слабо трепыхнулось от подступающего ужаса. Муж обвел триумфальных взглядом толпу гостей, под едва слышное аханье, и продолжил:
— Через трое суток она войдет в лабиринт Арахны, дабы умилостивить своей жертвой разгневанных богов.
Глава 2. Жертвоприношение
С памяти словно сдернули плотную ткань.
Лабиринт Арахны: темные скалистые тунели, пробитые в горе Бальза, душные факелы, освещающие неровность стен, страшная тишина, от которой стынет в груди.
В горе, облюбованной восмирукой богиней Арахной не работала драконья магия, поэтому туда посулами и силой запускали простолюдинов-веев, чтобы те ставили факелы вдоль ходов. Так далеко, насколько хватит храбрости.
Сильнейшие дракониры Вальтарты входили в лабиринт, уверенные в своем магическом превосходстве, и всех их Арахны высосала до дна, а после выкинула на обратной стороне горы. У берега реки Тихош часто находили мумифицированные тела, закутанные в шелковую нить.
Говорили, богиня не любит мусорить в своем доме.
На этой горе произошла одна из самых кровавых битв между армией ифритов и драконами. Три дня лилась кровь, пока не покрыла всю гору кровавой пленкой, да вот беда, просочилась та в детские коконы божественных паучат, и отравила весь выводок. Говорили, гневается Арахна, дышит злобой, съедает драконов, посмевших войти в ее лабиринт…
А как не войти, если в нем сокрыта древняя рукопись, руны в которой меняются ежедневно, рассказывая будущее. Вот и идут на смерть мастерицы-пряхи со всех концов страны, дабы умилостивить Арахну своим мастерством, смягчить боль материнского сердца.
Дареш водил Эйвери к лабиринту.
Вывез ее из имения под предлогом поездки в город, а сам завез через дальний лес к скале и запретил сопровождающим идти за ними.
— Здесь ты умрешь, — жарко шептал он ей в ухо. — Здесь Арахна раздерет тебя на куски, чтобы накормить твоим телом новых детей
Хуже всего было то, что Дареш завелся. Толкнул в острые камни, разорвал корсет и едва не взял силой. И если бы не волна чистой злобы, пошедшей из лабиринта, Эйвери уже не была бы девственна, и, может, смогла бы дать отпор своему отвратительному супругу.
Я затряслась от темного ужаса, прошившего тело от макушки до золоченых свадебных туфель, и тут же с силой схватила себя рукой за запястье.
«Дыши, — сказала себе жестко. — Просто дыши. Это не твой страх».
Это страх перепуганного насмерть ребенка, который коротал свои дни в постах и молитвах, смиренно принимая издевательства схимниц и тяжелые дни, чередовавшие собой занятия для благородной драконицы и работу преступниц на каменоломнях.
— Истинное благородство Леяш, — восхитился кто-то шепотом и толпа взорвалась восторгом и радостью.
Но взгляд то тут, то там выхватывал циничные понимающие лица. Кому-то было все равно, а кто-то откровенно радовался моему несчастью. Только одно лицо запомнилось мне глубокой, какой-то истовой печалью. Женщина была в черном, словно явилась не на свадьбу, а на похороны. Но эта вейра не была знакома Эйвери, и мой взгляд прошел мимо, словно знал, предчувствовал, что ищет совсем другого человека.
И мой взгляд его нашел.
Молодой дракон стоял в конце опустевшей залы, у самых окон. Толпа стеклась к нашему помосту, и он один стоял, расставив ноги, удерживая одной рукой дорогую накидку, поблескивающую магической нитью, и глядя исподлобья прямо мне в лицо. Изо всех сил я напрягла зрение, и то словно улучшилось на миг, позволяя выхватить темный блеск глаз, точеные резкие черты лица, полные той редкой сказочной красоты, что встречается разве что на страницах книг.
Он не презирал меня и не радовался с остальными. От всей его фигуры веяло угрозой и мрачной задумчивостью. Даже в груди на миг екнуло.
Но ровно в эту секунду кто-то дернул меня за рукав.
— Вы воистину велики! — прошептала какая-то вейра и попыталась приложиться к моей руке.
— Воистину… великая жертва! — вторила ей другая.
Очень скоро около меня собрался кружок богобоязненных дев, фанатично блюдущих древние заповеди и устои.
Я медленно поднялась, всем биополем ощущая, как супруг напрягся барсом, готовым к прыжку, и несколько секунд внимала так называемым поздравлениям. И ведь не поймешь, искренни ли такие слова или это грубая, на грани хамства насмешка.
— Благодарю, — сказала тихо, и толпа умолкла.
Этот тон я вырабатывала годами, выцеживая, вытапливая из себя по грамму голосок услужливой секретарши. Зато теперь я не сомневалась, меня слышат и слушают.
— В тяжелые дни моя жертва невелика, — по какой-то причине я отыскала взглядом лицо того странного, идеального в своей мрачной старинной красоте мужчину. — Если слабая женщина может купить победу мужчине, это ли не высшая честь для драконицы?
Я опустила взгляд в толпу, а когда вернула его к концу залы, там оказалось пусто. Молодой дракон словно испарился.
В зале сделалось тихо и как-то нехорошо. Драконы пытались осмыслить мои слова и определить восславлять меня дальше или я их сейчас оскорбила.
Вообще-то второе, но выражение лица у меня было самое что ни на есть благожелательное и жертвенное, поэтому через несколько секунд молчания толпа взорвалась очередными восхвалениями. Зато муж меня понял прекрасно. Я его зубовный скрежет через грохот слышала.
— Его дар первый! — выкрикнул кто-то, и толпа утихомирилась. — Канцлер! Разойдись, канцлер идет!
Дрогнуло, расступилось человеческое море и вскоре передо мной оказалась низкая согбенная фигурка. Темный бархатный плащ бесформенно волокся за ней по полу, словно был канцлеру велик, а капюшон скрывал лицо. Я видела только ястребиный нос и крупную, узловатую кисть руки в тесной перчатке.
— Молодая семья среди высокорожденных всегда в радость, — голос у канцлера был скрипучий и ломкий, как у большинства стариков. — Потому и подарок мой дорогой.