Страница 22 из 22
Бессильно уронила руку. А чего я ждала? Харраш не клялся мне в верности. Все, на что хватило его чистоплотности, это не прийти на прилюдную экзекуцию. От этой мысли горько и скверно заскреблось в груди. Он ведь брат императора и, наверное, ненавидит меня ничуть не меньше за какой-то старинный детский грех. Тяжкий настолько, что даже мою смерть постарались сделать болезненной.
Ладно, нечего тут рассиживаться. Здесь нет ни воды, ни еды, поэтому нужно идти дальше, пока еще есть силы. Я оперлась рукой на каменистый выступ стены, но пальцы неожиданно нащупали что-то липкое и мягкое. От испуга у меня прост второе дыхание открылось, с такой прытью я подскочила.
— Что это? — ткнула с ужасом в направлении подозрительно свертка.
Ашнас подошел ближе и пожал плечами:
— Паученок отвалился. Наверное, кто из дракониров оторвал его от колыбели и бросил.
От какой колыбели?
Сглотнув, я перевела взгляд на ту самую колонну, около которой сидела, и почувствовала, что мне тоже надо к лекарю. Ашнасу антибиотики, а мне нитраты, пока инфарктом не накрыло.
Колонна снизу доверху состояла из тысячи весьма упитанных паучков размером с ноутбук. Мой семикилограммовый котик был меньше.
— Это дети Арахны.
Да… Дети. Детишки.
Некоторые из детишек уже перебирали лапками, словно планируя в ближайшие минуты вырваться сонма себеподобных. Взгляд, привыкший к темноте, выхватил у одного из каменных выступов распотрошенную сумку и ком белой рубахи, заляпанной чем-то темным. Вполне возможно, что местных дракониров сюда заманивали с целью покормить вылупившихся паучат.
— Когда там следующий коридор? — спросила слабым голосом.
— Пойдем, — Ашнас нахмурился, а после пожал плечами и двинулся куда-то вглубь черной залы, сплошняком усеянной такими же колоннами.
Я с необычной для слабого тела прытью бросилась было за ним, а после остановилась. Паученок. Не паучок, а паученок. Как странно Ашнас его назвал. Но хоть этот липкий сверток и выглядел довольно гадко, но это ведь ребенок, надо его вернуть обратно в колыбель.
Я так резко развернулась, что едва не свалилась на одну из колонн, в после поборов гадливость и судорожно сглотнув, взяла сверток и попыталась всунуть обратно в колонну. Кожа покрылась мурашками от потусторонней жути, повеявшей на меня, но я уперто совала малыша обратно в паучью колыбель. Вот только сверток выпадал обратно. Черная, почти неощутимая кожей сетка, опутывающая колонну, выталкивала его.
— Что ты делаешь? — Ашнас смотрел с непониманием.
— Пытаюсь вернуть паучка. Давай, помоги мне. Я невысокого роста, так что может попробовать засунуть его чуть выше, вдруг получится.
Гадливость уже сошла на нет, и я, обняв паучка, взобралась на выступ, чтобы попытаться впихнуть ребенка в небольшую выемку столба. Малыш идеально туда встраивался, словно именно оттуда его и вытащили.
Но… Паучок вяло заскреб лапками по липкой дряни и все равно вывалился.
— Мать Арахна не примет дитя, которого касались человеческие руки, — Ашнас любезно помог мне слезть с выступа и даже нашел какую-то грубоватую каменную тубу, на которую можно было сесть. — Тот, кто вырвал паучонка из колыбели, обрек его на смерть.
Обняла паучка покрепче. Нет, его нельзя тут оставлять, он просто умрет. А он уже и лапками шевелит. Нет, я, конечно, мало знаю о пауках, но пару мух-то я ему поймаю. Или яйцо! Точно, яйцо. Племяшка таскала меня на выставку, где были пауки-птицееды. Впрочем, если малыш предпочитает дракониров, я всегда могу предложить ему Дареша.
— Давай возьмем его с собой, — сказала беспомощно, баюкая жутковатого вида паученка.
Подняла взгляд на бесстрастное лицо драконира и… застыла.
За его спиной, прямо на темной каменной стене загорались буквы. Буквы вспыхивали синим пламенем и гасли, прожигая телом камень. Вязь чем-то напоминала латинское письмо. Я точно знаю, мой ненаглядный муж, благодаря которому мне пришлось бежать не ближе, чем в другой мир, на врача учился.
Виве знала три наречия и немного владела стародраконьим, но эти буквы не относились ни к одному из известных ей языков. Буквы ложились выжженными бороздкам на каменное полотно, и я вдруг с удивлением начала складывать их в слова.
Вспыхнет пламя в белом городе в дни большой воды, в синих стеклах отразятся крики. Тысячи тысяч против тысячи тысяч ради алого камня, лежащего на дне. Белая дева в белом саду возносит черную молитву во имя чужого бога.
— Увидела? — без улыбки спросил драконир.
Он даже не обернулся, хотя пламя пророчества ложилось синим отсветом на его лицо. Дыхание застряло у меня в груди.
«Никогда не видел, чтобы коридоры выпадали так быстро», — сказал Ашнас, словно каждый день видел эти коридоры. Ашнас, который откуда-то знал, что это колыбель, и что паучка оторвали человеческие руки. Который смотрел на меня, и его глаза горели золотом.
С трудом кивнула, не отрывая от него взгляда.
— Тогда иди, — он поднял руку и в конце залы с невидимым гулом сдвинулся каменный проход. — Мы устали и желаем покоя. Если тебе суждено найти путь, ты выберешься.
Без единого слова, прижав паучка к груди, я прошагала к выходу и ни разу не обернулась. Спину жег лазерный взгляд драконира.
Хотя, конечно, никакой это не драконир и уж тем более не Ашнас. От Ашнаса осталась только окровавленная рубаха и груда выпотрошенных артефактов, сложенных у стены.
С самого начала я ходила под ручку с богиней. Или богом. Так уж сложилось, что Арахна была мужиком.
Глава 10. Материнское наследство
Хотела бы я сказать, что все закончилось. Но каменный коридор сменялся следующим, а я все шла и шла, пока не сообразила оставлять черные липкие мазки от своего паучка на стенах.
И точно. Я ходила по кругу.
Наверное Арахна сообразила, что мне не хватает безгрешности. Или надо говорить «сообразил»?
Ноги меня уже не держали, голода не чувствовалось, но от жажды горело в горле, руки затекли настолько, что я не выдержала и оторвала платью хвост, скрепив его наподобие слинга для паучка. В конце очередного коридора уселась прямо на пол, обессилено вытянув ноги. В голове было пусто.
Я бы поплакала, но обезвоженный организм выдавал только сухое рваное дыхание. Маленький паучий комочек пульсировал напротив сердца, и я против воли начала задремывать.
Все же я оказалась права. Горечь, боль, невыносимая, жгущая сердце боль меня отпустили. Я была мертва для матери, мужа, сестра и многочисленных родственников, можно было вздохнуть и освободиться от родственного ига, кормящегося на моем состоянии. Как бы не поступила Виве, меня это уже не касается. Даже умирать не так страшно.
В одиночестве, конечно, зато без особенных сожалений и страданий, что около тебя кучкуется двадцать человек народу и, затаив дыхание, ждет, когда же ты, наконец, загнешься.
Коридор дернулся и я невольно открыла глаза.
В конце коридорной кишки образовалась развилка на каменный и земляной ходы, и меня вдруг со страшной силой потянула войти в земляной ход. Но ведь надо ходить только по каменным?
Проморгавшись, и стараясь не трогать лицо измазанными в пыли и земле руками, поднялась и с трудом доковыляла до развилки. Внутри крепла уверенность, что мне надо в земляной ход и все тут. С подавленным ужасом заглянула в круглую черную дыру, словно пробитую гигантским червем и со вздохом шагнула внутрь.
Теперь метки оставлять было особо негде. Слишком темно, а земля… слишком мягкая.
Передо мной возникла новая развилка и я, не думая, свернула в очередной земляной ход, после еще раз, и еще. И заметила одну странность. Когда я сворачивала без размышлений, то внутри зрело чувство, что все делаю верно, а вот стоило только задуматься, как ходы начинали путаться. Ум метался, как буриданов осел.
Конец ознакомительного фрагмента.