Затмение: Корона

— БЛИН НЕТ! — завопил ВАшник.

НЕЕЕЕЕЕЕЕЕТ... отозвалось эхо.

Тут буры пробили броню, и граната с негромким умпффф взорвалась; с плоских краёв диска брызнули клочья плоти, струйки крови и ошмётки кости.

Торренс услышал ещё один далёкий взрыв, куда громче ожидаемого. Обернувшись, он увидел, как Пазолини швыряет в толпу пару настоящих гранат — О Боже — и люди с воплями разбегаются...

Чёртова идиотка чёртова идиотка чёртова идиотка...

Он увидел, как бежит вдоль края толпы Корден, и услышал кашель выстрела. Кордену разорвало живот, оттуда брызнуло красным, и бегущий человек поскользнулся на собственных выпавших внутренностях, издав странный хлюпающий смешок.

Торренс краем глаза засёк впереди, чуть над головой, серебряный просверк: птичий глаз. Крохотное создание из металла и стекла, само легче пёрышка, неслось к нему на пластиковых крыльях. Он представил, как его собственное изображение — картинка отчаявшегося беглеца — передаётся на какой-нибудь монитор СБ. Перегороженный спуск на станцию метро оказался совсем рядом (пули оставляли выбоины в асфальте у его ног), и под землю птица за ним не полетит, потому что передавать оттуда не сможет.

Пули просвистели рядом с ухом, он достиг якобы заваленного входа в метро и почувствовал затылком тёплое дыхание лазерной метки. Нырнув головой вперёд в фальшбаррикаду из картона, возведённую тут НС, он услышал, как автоматные очереди рассекли воздух в том месте, где была полусекундой раньше его голова.

Он поскользнулся и скатился по ступенькам в вестибюль, больно ударившись плечом и чертыхнувшись от боли. Он летел кубарем, света белого не взвидев, из носа струилась кровь, губы раздирало острыми краями бетонных ступеней.

У подножия лестницы он влетел в мусорную кучу. Тут же вскочил и ринулся во мрак. Если сейчас не сделать ноги, он умрёт.

Он бежал во тьме и думал:

Чёртова идиотка Пазолини им как нарочно подыграла, мать её...

— Вы всё записали? — спросил Уотсон. — Оперативница НС швыряет гранату в толпу?

— Да, — сказал Клаус.

— Пусть теперь попробуют отмазаться, что не террористы!

— А этот четвертый... он как-то знакомо выглядит.

Клаус постучал по клавиатуре, и картинка на экране сменила масштаб, укрупнившись. Коренастый плотный темноволосый человек, на вид испанец или латино, но не такой темнокожий, чтобы выделяться из толпы.

— Это тот испанец, — сказал Уотсон. — Мы до сих пор не выяснили, как его зовут.

А звали его Данко.

Они смотрели на экран. Данко вырывался из хватки четырёх бойцов в белых прыжкостюмах, которые волокли его внутрь. Партизан Нового Сопротивления, подумал Уотсон, а словно червяк, что извивается на раскалённом камне.

Испанец что-то выкрикнул. До Уотсона донеслось несколько слов:

— ...трусы, если не убьёте меня... бесхребетные членососы!

Конечно, Данко пытается спровоцировать их на убийство. Он знает, что экстрактор выскоблит ему мозги, и понимает, что сопротивление экстрактору попросту бесполезно.

Клаус потянулся к тумблеру и сказал в гарнитуру:

— Сан-Симон, спускайся сюда и скажи, чтобы они его обыскали, прежде...

Он выругался по-немецки.

Данко удалось высвободить руку. Он сунул её под плащ, где была пристёгнута взрывчатка.

— Нет, идиоты, нет! — заорал Клаус. — Не бегите! Он нам нужен!

Но ВАшники инстинктивно порскнули в стороны, а Данко нажал кнопку детонатора пластиковой взрывчатки. Цилиндр размером не больше флакончика духов исторг огненный шар, который, разбухая, пожрал Данко, ВАшника, который бежал навстречу, и пару других безопасников, без брони.

— Итить твою мать! — завизжал Уотсон.

Данко обратился в бесформенную слизь, из которой уже ничего не экстрагируешь, ну а те двое сбежали.

— Надо нам заминировать туннели, — пробормотал Клаус.

— Само собой, но они ведь тянутся на мили. Если их взорвать, обрушатся целые улицы. Отойди, пожалуйста.

Клаус встал, и Уотсон сам сел за консоль. Лицо его раскраснелось от ярости и разочарования, будто он только что галлон эспрессо выпил. Он пробежался по снимкам двух беглецов. Фото женщины получилось качественным. С мужчиной тяжелее. Его нет-нет, а кто-то прикрывал, либо же беглец поворачивался не туда, куда надо. Вот... он оборачивается через плечо после того, как в толпу швырнули гранату... зернистый снимок лица. Пожалуй, слишком далеко для камер... но кажется, что у мужчины оторвана большая часть одного уха.

Уотсон повозился с изображением, приблизил, усилил контраст. Снимок заполнил весь экран. Мужское лицо. Сильное, простое, грубо вылепленное. Но взгляд почти как у маньяка. Что это — страх в минуту опасности?.. Но Уотсона пронзило ощущение дежа вю. Он уже видел это лицо, и не на глянцевой фотокарточке в досье ЦРУ. Он его видел оцифрованным на снимке, как здесь. Но где же?

Он отдал команду сличения лиц по видеофайлам. В качестве второй компоненты поиска он выбрал видео от двенадцатого мая. Вечер покушения на Ле Пена...

Уотсон помнил тот вечер с тошнотворной ясностью.

Версальский дворец. Творение фантазии Короля-Солнца. Воплощение королевского абсолютизма. Просторное, роскошное шато к западу от Парижа, окружённое фанатически симметричными садами, чьи клумбы теперь были перепаханы и издырявлены артиллерией. Северное крыло дворца частично разрушено, а вот Южное практически не пострадало.

Неофашисты с неодобрением отнеслись к решению Ле Пена сделать Версаль своей базой. Это ведь не правительственное учреждение, а обычный музей, гротескно раздутых пропорций. Монумент одиночеству Людовика XIV и его отвращению к вонючим голодранцам великого города. Но намерения Ле Пена были вполне ясны обитателям улиц. Символизм их был подобен небесному фейерверку: имперская власть вернулась. Короли получали её по праву крови, а осью власти нового государства станет генетика.

Ле Пен начал с того, что устроил в Южном крыле несколько националистических торжеств с трансляцией в прямом эфире, а затем организовал автобусный выезд тысячи парижан среднего класса, белых людей, которые сочли возможным вернуться в Париж по случаю окончания войны, в безвкусную роскошь Версаля. Парижане ожидали его появления, выстроенные колоннами по обе стороны почётной аллеи, уходящей к ротунде Пти-Экюри. От толпы аллею отделял призванный прикрывать Ле Пена щит. Непробиваемый пластиковый туннель к подиуму в саду, где Ле Пен вознамерился провозгласить речь. Он тщательно следил за своей безопасностью. С такой же тщательностью он выбирал, какие скульптуры арки Пти-Экюри восстановить для церемонии. Он остановился на шедевре Франсуа Жирардона Александр укрощает Буцефала. Александр Великий (Александр, безжалостный тиран!) вскакивал на ретивого жеребца, пока двое опытных конюших тянули Буцефала на конкур. Версаль в войну не слишком пострадал, разве что грудь Буцефала потрескалась и местами отвалилась.

Команда парижских реставраторов восстановила её хитроумным косметическим пластиком, проделав безукоризненную работу и состарив обновлённую поверхность сообразно возрасту оригинала. Когда президент фашистской Франции Жан Ле Пен, внук отца-основателя Национального Фронта, вышел на аллею меж радостной толпы, восстановительные работы уже завершились... собравшиеся махали ему и радостно кричали из-за пластикового щита... Ле Пен величественно прошествовал к подиуму, откуда намерен был объявить о создании Партии единства и альянсе с ОРЕГОС, Организацией Европейского Государственного Самоуправления.