Страница 21 из 40
— Зачем же ты мне про тот давний случай рассказал? — полюбопытствовал я. — Вдруг я решу продолжить дело Алика и пойду в полицию?
— К дьяволу ты пойдешь, дорогой Матвей, а не в полицию! — расхохотался Шауль. — Ты думаешь, я совсем дурак? Все документы давно в порядке, так что…
— Зачем ты мне рассказал? — повторил я. — Молчал бы уж…
— Да? Я не знаю, что тебе успел наговорить твой приятель. Это раз. Второе: тебя я тоже хорошо изучил, человек ты настырный, о каких говорят «нудник». Будешь копать, ничего, конечно, не откопаешь, но оттого твои подозрения только увеличатся. Теперь ты знаешь. Ты и я. Успокоился? Больше не будешь донимать меня своими звонками?
— Не буду, — сказал я.
— Ну и хорошо, — кивнул Шауль. — Тогда будь здоров. Десять минут кончились. Даже двенадцать, но я не жадный.
Я выбрался из машины и сказал, наклонившись к окну:
— Ты знал, что у Алика были два длинных ножа для разрезания бумаги? Он привез их с собой из России.
— А что? — нахмурился Шауль.
— Ничего. Знал или нет?
— Не помню, — отрезал Шауль и включил двигатель. Мне пришлось отскочить в сторону и полной грудью вдохнуть выхлопные газы. Надо бы действительно заявить на него в полицию. В дорожный отдел. В его машине явно не в порядке двигатель…
Олег Дмитриевич Караганов. Возраст — шестьдесят три года. Высокий худой мужчина с седой щетиной, из-за которой он все время выглядел небритым и неопрятным. Я не понимал, почему он не отращивал настоящую приличную бородку или не сбривал щетину к чертям собачьим, ведь выглядел он обычно, как бомж, хотя был на самом деле заместителем начальника на небольшом, но вполне прибыльном предприятии, производившем разные мелочи по заказам более крупных заводов: переходники для труб, например, или затычки для ванн — самую странную продукцию, какую я видел в своей жизни. Когда мы переехали из кибуца в Иерусалим, то сняли квартиры в одном районе — Неве-Яакове. Хотели в одном доме, но не получилось — от меня к Алику было пять минут хода неспешным шагом. Семья Карагановых жила в том же подъезде, что Алик, двумя этажами выше: Алик — на первом (первом по-израильски — если мерить советскими мерками, то на втором), а Карагановы — Олег Дмитриевич, его жена Мирра Семеновна и разведенная бездетная дочь Фаня — на третьем, самом последнем. Я до сих пор не знал причины, но ведь не могло так быть, чтобы Олег Дмитриевич невзлюбил своего соседа безо всяких основании. А ведь невзлюбил — причем настолько, что взгляды, которые он бросал на Алика, проходя мимо него по лестнице или во дворе, могли бы убить, будь это лучи лазера или выстрелы из пистолета. Я несколько раз спрашивал Алика о том, что произошло между ним и соседом, в чем причина странных отношений, но Алик лишь пожимал плечами и говорил, что не имеет ни малейшего представления: ну не понравился он этому человеку, изначально не понравился, бывает такое, ничего с этим не поделаешь, не переезжать же из-за этого на другую квартиру!
Действительно. На другую квартиру, в конце концов, года два назад, если мне не изменила память, переехали Карагановы — заводик, где начальствовал Олег Дмитриевич, в конце концов закрылся, пришлось ему искать новую работу, а в его возрасте это было, мягко говоря, затруднительно, в Иерусалиме он так ничего и не высмотрел, и потому, когда подвернулась опция в Петах-Тикве, семья, естественно, снялась с места и скрылась в направлении, которое Алика совершенно не интересовало.
Да и я ничего не знал бы о новых координатах Олега Дмитриевича, если бы не повстречался с ним случайно на центральной автостанции в Тель-Авиве. Странное существо — человек. Мы бросились друг к другу, как старые друзья, хотя в свое время едва кивали при встрече, и минут десять сумбурно делились сведениями, в числе которых оказался и новый номер телефона Карагановых. Зачем я его записал? Не мог же я тогда предвидеть, что когда-нибудь стану звонить Олегу Дмитриевичу, чтобы задать странный (ну очень странный с точки зрения нормального человека!) вопрос о том, знал ли он, что у Алика есть два острых ножа для разрезания бумаги.
Среди подозреваемых Олег Дмитриевич стоял у меня на последнем месте: жил он не в Иерусалиме, причина его нелюбви к Алику могла быть элементарной до неприличия и вовсе не требовала решительных действий, о ножах он мог и не знать, хотя (и это единственное обстоятельство не позволило мне исключить Караганова из списка) в иерусалимской квартире Гринбергов бывал не один раз: не чаи распивать приходил, при его-то странной нелюбви к хозяину, но по разным бытовым поводам — спички, например, у него кончились, или белье какое-то свалилось с их веревки на Аликин балкончик. Как-то при мне он пришел со своей дочерью-разведенкой — Фане нужно было срочно решить математическую задачу, она готовилась сдавать тест для поступления на очередные курсы; видимо, Фаня и настояла, чтобы отец пошел с ней к соседу, одна она почему-то стеснялась— не только Алика, но вообще всех мужчин на свете. Муж, как мне представлялось, потому ее и бросил, что она стеснялась даже его, и, видимо, интимной близости стеснялась тоже, бывают, говорят, такие женщины — вот и детей у нее не было. Как бы то ни было, Фаня с папашей пришли к Алику разбираться с тестовыми задачами; Фаня сидела на диване, как на иголках, Олег Дмитриевич примостился на кончике стула между дочерью и Аликом, а я наблюдал за этой сценой, стоя у окна. Мог в тот приход Олег Дмитриевич увидеть в ящике компьютерного столика два длинных ножа? Мог, безусловно. И даже наверняка видел, если не был слеп. Ну и что?
Пока я не знал, за что, собственно, Олег Дмитриевич невзлюбил Алика, ничего более определенного сказать о нем, как о подозреваемом, я не мог. А чтобы задать наконец этот вопрос, мне нужно было ехать за сотню километров в Петах-Тикву, в больницу «Бейлинсон», попаду я туда не раньше семи вечера, и, кстати говоря, это может не понравиться господину Учителю, не говоря уж о том, что мне следовало бы не по стране мотаться в поисках неизвестно каких истин, а находиться дома, среди своих, или у Алика — наверняка Ире и Анне Наумовне нужна помощь, не говоря уж о том, что им просто страшно оставаться сейчас одним в квартире, где еще вчера…
Отъехав от стоянки кнессета, я позвонил Гале, она была еще на работе, но уже собиралась уходить.
— Я подвезу тебя, — предложил я, — а потом поеду по делу. И хочу еще заскочить к Гринбергам.
— Не надо меня подвозить, — сказала Гадка. — Доберусь домой сама. Может, и к Гринбергам вечером загляну. Ты не голоден?
— Нет, — сказал я. Есть мне действительно не хотелось. Поеду в «Бейлинсон», часам к семи успею, тогда у Гринбергов буду в девять. Если, конечно, разговор с Карагановым не затянется. Впрочем, разговор может и вовсе не состояться.
Человек, однако, предполагает, а Бог… Едва я закончил говорить с Галкой, как аппарат заиграл мелодию из «Пер-Гюнта», и на дисплее появилась надпись: «приватный звонок». Вообще говоря, я мог и не отвечать — разговаривать по мобильному телефону в дороге запрещено, и если меня поймает дорожная полиция, то платить пять сотен шекелей штрафа ведомство господина Учителя за меня не станет, конечно.
— Слушаю, — сказал я, нажав на кнопочку.
— Это Учитель, — проговорил следователь недовольным голосом. — Звоню вам уже второй час, у вас выключен аппарат, Я же вас просил быть все время на связи!
— Да? — удивился я. — Не может быть, я не отключал… Отключал, конечно, когда говорил с Шаулем: не хотел, чтобы нас прерывали, тем более — следователь полиции.
— Не важно, — смягчил тон Учитель. — Я слышу, вы в дороге?
— Да, и, отвечая на ваш звонок, нарушаю правила.
— Я просил вас быть у меня к пяти, — продолжал следователь. — Когда вы приедете? Полчаса достаточно?
— Достаточно, — вздохнул я.
— Садитесь, — предложил Учитель, показывая на стул — обыкновенный белый пластиковый стул, какие в любом хозяйственном магазине можно купить за десять шекелей. В полиции могли бы поставить стулья приличнее — или они боятся, что задержанные начнут швырять в полицейских предметы мебели, и тогда, конечно, получить в лоб стулом из пластика не так больно, как деревянным?