пыль

Он начал вспоминать обитателей этого места: одного приговорили друзья, другой, полусумасшедший, живёт в землянке, третий вообще мухомор, делит избу с маленьким приведением. Какой-то эксперимент, которому он не придал значения. Какой-то хозяин этого всего… Клима пробил холодный пот. Так ненормальный старикан — это и есть сам хозяин! И на кресте, который унёс Колян, было его изображение. И Колян, похоже, в эти места собрался! Он забрал крест старика, старик забрал окно Коляна, ни хрена не понятно. И почему до Клима не досвистишься? Откуда эти грибы, бобры с петухами? Нет, надо разобраться. Надо навестить старенького. Только к нему путь, остальное в капканы и тупики. Надо действовать, а не позволять себе плыть по течению, даже если как недавно, плывёт озеро вместе с тобой.

Вспомнился детский сад. Однажды он обосрался прямо в трусы на тихом часе. Сначала он лежал и терпел, но не решился отпросится в туалет. Воспитатель и санитарка в это время занимались личными делами и дико злились, когда их беспокоили. По окончании тихого часа воспитатель зашла в спальню и учуяла запах. «Кто?» спросила она. Тишина. Тогда она двинулась к окну, срывая покрывала с проснувшихся детей. В ярости она сдёрнула одеяло с Клима, схватила за ухо и потащила в зал, собрав там всю группу. При всех она сняла с него штаны и долго отчитывала, пока санитарка не подмыла его. Дети смеялись и показывали пальцем. «Будешь ещё так?» грозно спросила она. «Нет.» ответил Клим. До вечера они с санитаркой спорили, чем же угораздило обосраться Климу. Воспитатель настаивала на курице, доказывая, что после потребления оной, газы, выходящие из неё, пахнут тем же. Санитарка делала упор на своём стаже работы в палате для не ходящих и о непосредственной зависимости больничного обеда от запаха, исходящего из отхожего судна. По её экспертному мнению, запах принадлежал жареному минтаю с нотками мятого картофеля.

Так иногда, чтобы не обосраться, надо побеспокоить окружающее: потрясти яблоню, спугнуть вора, бросить работу, ввязаться в драку, в конце концов...

- Тебя точно сегодня солнцем не припекло, - тормошил его Василий.

Клим глянул в закопчённое окно пивной. За ним будто стояла стена, выкрашенная серой краской, поверх которой пастельными тонами, широкими грубыми мазками изображены избы и столбы, на проводах которых спали комочки, которые скоро проснутся и станут обычными серыми птицами.

- Мне пора, - растягивая слова, произнёс Клим.

- Хочешь, давай у меня переночуешь, - уже хмельно запинаясь, просил Василий. - Клим мотал головой. Ему хотелось скорее разобраться и решить, что делать дальше.

- Вызовешь мне такси.

- Куда поедешь?

- Туда, где ты меня забирал первый раз.

- Вот ты неугомонный. Чего тебя в этот лес тянет?

- Так это я и хочу выяснить.

Таксист достал телефон, открыл карту, потом набрал номер:

- Здорово, Иваныч. Надо человека в одно место доставить, потом сочтёмся… да, сейчас… координаты сбросил… очень благодарен. Ну, давай, скоро машинка будет, - обратился он к Климу, - звони, будет время. Это тебе на завтра, если плохо станет. - Он протянул начатую пол литру водки и рублей триста.

Через несколько минут подъехало такси. Клим пожал помятую руку Василия и уселся в салон. Скоро они уже мчали по городу, который уже начинал потрошить рассвет.

- Вроде здесь, - таксист притормозил у обочины.

- Спасибо, - сказал Клим.

- Давай, - ответил таксист, и рванул обратно.

Клим спустился в кювет и вошёл в лес.

- И как мне тебя найти? - произнёс он.

Он не придумал ничего лучше, чем просто ходить по лесу, изредка меняя направление. Глаза слипались, сознание экономило его рассудок. Включился автопилот. Тело сбрасывало излишнюю температуру и медленно остывало.

В этой предрассветной душной полутьме, как игральные кости, выпадали плоские очертания местности, будто заштрихованные мягким карандашом по рельефной поверхности леса.

Опять хлынуло детство из фильер пор на лбу, вытягивающим под давлением эти макаронины памяти, которые, выходя из горячей переваренной головы, слипались и перекручивались, как локоны волнистой серой пряжи по часовой стрелке, вышвыривающей постепенно его из худеющего клубка детства.

Тогда он ещё рисовал. А потом размазывал углеродную маслянистую мякоть указательным пальцем, только не по контуру, а за и не доходя до него. Далее твёрдым карандашом разрезая и разрывая эту ватную бумагу. И за это, как всегда, натянутая, будто детские колготки донельзя, школьная двойка. Он снова мусорил карим взглядом по обочине, по бочине случайного прохожего. Затем сворачивал в знакомый пролесок. Достав свой складной ножичек, он вырезал из земли плодородный слой с травой и с корнями. Разламывал, как булку. На изломе червиво выкорчёвывало вершки да корешки, которые он связывал узлами, получая клубок всякого разнотравия. Через пару дней он приходил и наблюдал, как им сосоществуется. Только они росли, не обращая внимания на причуды мальчугана. Куда им надо, туда и росли. Оказалось, что в земле всё очень путано и упорядоченно одновременно. На третью неделю он запустил руку, чтобы достать свой экспериментальный слой, и в этот момент был укушен земляным шершнем. Тот ещё покружил, пожужжал над Климом и спрятал своё бледно-оранжевое тело подальше от тронутого гнезда.

А палец ещё долго чесался, зудел и выделял это «жу-жу-жу» краснея и нагреваясь. И будто это насекомое стало его указательной фалангой.

Рассвет никак не мог начаться. Клим достал уже свой шокер-фонарь, поводил пальцем по выключателю. Брызнуло электричество. В нос проник свежий запах озона, разбавив лесную духоту. Он нащупал второй выключатель. В этот раз на землю вывалился пучок холодного света. Трава засияла росой из паутины. В ней сверкнуло что-то жёлтое. Клим поднял и узнал бусину своих чёток. Он прошёл по смятой траве и нашёл ещё одну, потом ещё…

На пути у него стоял тот самый старик. Он рассматривал Клима медленно и удивлённо, не решаясь подойти.

- Ну, привет, Хозяин! - изо рта Клима сквозило злой иронией. — Вот досвистелся до меня.

- Дурак ты, - прохрипел старик, откашлялся и сплюнул в сторону. - Велено тебе было купить свисток, а не эту херню, - он посмотрел на фонарь. Заходишь и свистишь, а я выхожу. Мало тебе того упыря в капкане. Я вашего брата лечить не умею, так и сдох бы здесь.

- Я сдох бы здесь? - у Клима от возмущения перехватило дыхание. - Слушай, старый, ты это затеял всё, тебе и разгребать.

- Тихо, тихо. Разгребать — не мусорить. Вот и ты не сори словами. За каждым нагнуться придётся потом, чтоб прибрать. А ежели хочешь говорить, так пойдём, здесь только пустословить негоже.

- Там твой крест немного пожгли, - сообщил Клим.

- Хорошо горел? - спросил старик.

- Не видел.

- Раз не видел, зачем говоришь? Крест — это как рама оконная, вставил в проём между этим и тем миром и смотришь оттуда сквозь него. Дай мне эту штуку, - он опять кивнул на фонарь.

- Меняю, - выпалил Клим.

- Согласен, - протянул руку старик.

Он осмотрел свою добычу, развернулся и пошёл. Клим последовал за ним.

После мрачного нутра города выползло утро. Солнце, огромное, как кочан, болтало красными листьями. Климу казалось, что давление сейчас собьёт его с ног, раздавит, и потом его останется только завернуть в эти листья и жарить на асфальте в луже, раздавленного, как голубец.

Душно очень. Воздух желтеет и становиться гуще. «Интересно, куда он сливается потом, выдохнутый, ненужный таким никому, думал Клим, скорее всего, в канализацию, где его дожуют крысы и кроты». А сейчас ему приходиться его жевать, давиться. Он становится сыром: дырявым, норчатым. По нему снуют эти крысы, ходят в голове, как в канализации, стучат когтями по узким, наполовину забитым шлаком сосудам. Заблудились, пищат, и писк этот слышен, и хочется их задавить.