пыль

Да и всё понятно. И не страшно это, пока не страшно… Накатит ещё… И оно накатывает снизу. Клим понимает, что рухнет сейчас. Нет, не упадёт, не присядет, а именно рухнет в ебеня, молча, и обыденно. И эта обыденность противна до тошноты. И надо что-нибудь схватить, то, что вернёт его обратно. Надо опять в угол, как крысам его сытым. Да и в углу ждёт его то, что раздавит, да не убьёт.

Накатывал приступ. Клим знал, что после этого становится кошмарно хорошо. Спокойно, мирно за пазухой и ясно кругом. И его вряд ли свалит с ног что-то. И сдаться, то же некому...

Приступ. Немеют руки и голова. Мучительно кажется, что давно знакомый двор, поплывший сверхяркими красками прямо туда, за глаза, минуя их, и не был никогда знакомым, только чуждым и ядовитым. Клим присел на скамейку, судорожно достал бутылку Василия, открыл, выпил чуть-ли не половину и стал ждать отходняков, наблюдая за происходящим. Люди, которых он знал ещё с детства, неузнаваемо изменились, совершали нелепые действия, как-то: прохаживались, излишне распрямившись, будто петухи, седлали велосипеды и мельтешили ногами, изгибались под ношей содержимого пакетов с огромными эмблемами магазинов на видном месте. Дом выделял и поглощал людей, собак, котов, пакеты самого необходимого барахла и мусора, масляные запахи с кухонь, земляную вонь из-под лестниц, уютные и ледяные огни спален и гостиных. Пробил пот. Клим вытер его онемелой ладонью, а когда снова взглянул на дом, тот уже не было прежним: его будто разрезали, разрубили рёбра и заглянули в пульсирующую грудь. Там: двигали мебель, протирали пыль, мешали супы, сидели на унитазах, тыкали телефоны, спали, сношались, обувались, молились. Клим тупо смотрел сквозь, и от взгляда это всё начало зарастать стеной, пока не стало прежним и привычным. Отпустило.

Он поднялся с лавки, и тут его окликнули. Он обернулся и увидел своего знакомого еще по молодости. Клим не знал его имени. Совсем давно, когда они случайно пересеклись на чьей-то квартире, тот представился как Мрак. В их среде, где они обитали в то время, имена мало кого интересовали. Имена-фамилии все имели на другой стороне, которую между собой старались не упоминать. Что собрало их всех вместе, никто не понимал. Читали разное, слушали разное, думали каждый по-своему. Хотя как по-своему: принимали, что есть, кто политически радикальные течения, кто учения с уклоном в метафизику, кто был просто ярым фанатом маргинальной музыкальной группы. Короче, в этих нарративах, эклектичных обрывках, из которых собирались кривые, прокажённые миры восприятия, они сблизились и далее питали друг друга воспалёнными идеями.

Разные по внешности: Мрак был небольшой, с впавшими внутрь глазами, худобой по всему телу, кроме лица, с одутловатой линией подбородка. Разные в плане эмоций: тот мог заболтать любого быковавшего гопника, сковывая своим дружелюбным настроем и логикой, приводящей того в ступор, что какой-то неформал оказывается правым даже по его понятиям. Клим никогда не видел его в драке, в истерике, в гневе. Он завидовал и восхищался этими манерами, не свойственными ему, замкнутому, неразговорчивому, отчасти хмурому. Тот мог так ни с того ни с сего вдруг заговорить с любым: с ребёнком, со стариком, с пьяным, располагая к себе. Вокруг него всегда были неплохие девушки, несмотря на его репутацию наркомана и алкаша. Да, было и то, и другое. И не могло не быть, когда в ты контрах с окружающими, в обороне своей крепости, где приходится сыпать валы, копать рвы, лить кипящую идеями смолу сверху им на головы, и когда не уже можешь взять себя в руки, остановиться, доводя до беспредела всё, к чему прикасаешься. От него исходило что-то настоящее из всего бытия: оголенный шампур, поросший жёстким мясом, нашпигованным специями белого порошка в спиртовом маринаде.

Клим вспоминал их занятия сталкингом, когда Мрак, как цыган, забалтывал случайного прохожего близкими тому пустяковыми фразами, безделушками, канарейчатым бессмысленным речитативом, располагая того к разговору, а он наводил жути и мистики могильной безысходности, дыша холодком, проникающим под слои каждой его матрёшки, оканчивающейся дубовой корой: от одежды до полой души, в самом нутре, вызывающей ужас первобытный, зарытый в нём без ведома и вскрытый, как девчачий секретик, набитый фантиками от карамелек. И вот прохожий хочет дальше быть прохожим. Но он попался, его ломает. И когда его соберёт обратно по инструкции детского конструктора с болтами и гайками, и шайбами между ними? А им было интересно перебирать эти механизмы, поливая маслом клинящую резьбу, ржавые элементы.

- Привет! Клим! - крикнул Мрак. Он был коротко пострижен, одет по-пляжному: шорты с рисунком на морские темы, майка-алкоголичка и сланцы не по размеру.

- Привет! Мрак, - сказал Клим. - Откуда в наших краях?

- Отца хоронил. Оказалось, что мы смертны. Вот и он взял и помер без спроса.

- И что случилось?

- Что-то с почками. Ночью плохо стало, отвезли в клинику, там и помер. Позвонили — я сразу сюда. Вот ныкаюсь по моргам, по больничкам и конторам за справками, по церковникам, по кафе. В общем и целом, тот ещё квест с этих похорон. Чтоб как у людей. Ненавижу как у людей, но их тупо больше.

- Надолго приехал?

- Через пару дней обратно.

- Ты никогда не говорил. Где ты сейчас осел?

- Под Ленинградом, в посёлке. Организовали коммуну, так и живём. Место глухое, никакой администрации, никаких ментов, врачей и прочих управдомов.

- Сколько же вас?

- А кто нас считает? Люди приезжают, уезжают, рожают, умирают. Хочешь, давай к нам.

- Я бы съездил, посмотрел. Только я сейчас в розыске. И денег ни копейки.

- Не парься, мы ни ментов, ни денег не держим. Давай вечером встретимся, посидим. А пока подумай. Только не найдись своему розыску, - улыбнулся Мрак.

- Давай часам к восьми, на этом месте.

- Давай, до встречи. - Мрак пожал климову руку и удалился, щёлкая пятками по сланцам.

Климу зверски захотелось жрать. Он зашёл в супермаркет, долго бродил между прилавками с товаром. Навязчиво пахло свежей выпечкой и горячим кофе. Он постоял у стеллажей с колбасой, с шоколадом, с орехами. Вздохнул. Так и не решив, чем заесть дикий голод, он направился в столовую у вокзала. Там набрал еды на полноценный обед и с удовольствием это употребил.

Денег почти не осталось, зато времени до вечера хоть отбавляй. Клим направился на городскую оптовую базу. Там его тут же определили в бригаду каких-то грязных бедолаг не титульной национальности. До вечера они разгружали постоянно прибывающие фуры, сортировали, перекладывали, паковали. И к концу дня в кармане Климу прибыло пару тысяч денег.

«Завтра надо повторить», - подумал Клим, не смотря на усталость в шее, в руках, на боль в пояснице. Он приобрёл шаурму на вокзале, откусил. В животе стало спокойно и уютно, даже тяжесть в ногах приятно успокаивала. Вчера у старика его будто вырвало всем, что копилось годами, шелушилось коростой, перманентным насморком в его одинокой холодной вселенной. Старик опять нёс околесицу, но она была так ясна Климу, как советский учебник ботаники. Больше не капало машинное масло с гильотины на голову. Больше не было необходимости дышать этим керосином, чтобы осветить сумрак своей унылой избы. И не нужно перекрашивать скрипучие скамейки от прилипших ко вчерашней краске мошек.

Мрак подошёл вовремя. Они зашли в кафе и заказали чай из каких-то горных трав. Климу показалось, что он только что прожевал какое-то вялое луговое растение, которой кормят коз на выпасе. Мрак рассказывал подробности быта в своей коммуне: