пыль

Он долил спирта во флягу, собрал пустые пивные банки в пакет, опять долго подбирал носки. Напоследок зашел в туалет, глянул в зеркало. По ту сторону находился опухший небритый немолодой тип, с выцветшим взглядом и причудливо лохматой головой. Он постоял над унитазом, пытаясь поймать рвотный толчок внутри. Наконец его вырвало. Утеревшись ладонью, он пошёл в комнату и стал собираться.

Собравшись, он вышел во двор. Сразу кругом повырастали люди: одни клевали сигареты с балконов, да валилось с них всякое вниз, другие собак выгуливали, изливающих по пути лишнее их телу, третьи спешили, как будто угли в обуви забыли. Ворочались автомобили во дворах, как слепые жуки на запах свежести, превращая её в унылую жару асфальтовой сковородки. Клим заспешил на остановку. На этот раз он решил добраться на общественном транспорте, идти на служебный сегодня ему было лень. На остановке никого не было. Стояли и валялись как попало углы массивных самокатов, будто калеки или пьяные. Стекло остановки расходилось огромной трещиной, напоминающей карту Московской области. Клим ткнул пальцем в то место, где должен был располагаться его город. Место было целым, без опасных заусенец рек, дорог, делящими всё это на округа и районы. Закурил и заметил, что урны не было. Он бросил бычок на дорогу. Из-за угла показалась маршрутка. Клим оплатил проезд и сел на свободное место.

Смотреть некуда. Кругом пассажиры, все с рыбьими утренними глазами, с куриными какими-то лицами. Кругом разговоры: про огороды, про грибы, полезный имбирь, про больного лишаем. Пена болтовни по телефонам: про то, кто что проезжает, когда будет, где встретится предстоит. Как будто улей всякого чумного гнилья в костёр несут, чтоб получить полезное тепло, а не это вот уродство.

И вся эта разноголосица вяжется в вполне с тем, что за окном: сначала панельные жилища, в стыках, будто наспех смазанные варёной сгущёнкой, замороженной и обозначающей геометрию территории уюта. Окна — как рты спящих или блаженных, с которых капает слюна кондиционера. Дальше, проехав: дома с клавишами кирпича, со своими диезами и полными нотами, с белыми подбородками карнизов. И тут и там на балконах отсыревшая утварь: её выставили за ненадобностью, надеясь на то, что эти вещи исправятся и будут пущены обратно, целиком или расчленено. Потом поехали деревья, домики из этих деревьев, сложенные кое-как. Солнце бешено выскакивало и пряталось, билось об стекло маршрутки, как сердце после недельной пьянки.

Засверкали помятые отбойники, словно змеи на солнце, с красными катафотами глаз. Светофоры красным, будто вспученным знаменем качали его в потоках горячего смога, смешанного с вонючими бензиновыми выхлопами. Дорога ушла в лес, как пластырь наматывалась на брюхо больной людьми маршрутки.

Вдали показался завод: профлист, окрашенный серым с красными пятнами, будто давили клопов на простыни. Один среди пустыря, выброшенный из города, дабы не распространять заразу, вонь, пожары, выбросы — в общем, то, что ему предстоит в конце концов. Клим пришёл сюда больше года назад, был принят в «команду профессионалов», которая только и делала, что стучала на того, до кого дотянется, сплетничала, затевала всякого веса интриги. Пафосно справляла корпоративы, лизала потные жопы неумелым руководителям. Клим в принципе ничего там не делал. Врят-ли кто-либо даже заметил его отсутствие. Он сидел в кабинете пропахшим ядовитым бабским парфюмом, рвотными аромамаслами, которые пропитали шкуры стульев и всю хранящуюся документацию чернилами принтера, греющегося при работе, как утюг. Свои дела он делегировал подчинённым и сам «работал» от силы час. И то это время тратилось на убогую переписку и немного на его входящие звонки. Здесь уважали электронную почту. За день можно было получить полста писем, хотя писем Климу было одно – два, но зато копии рассылались от получателя до генерального по всем должностным ступеням. А далее начинался срач между отделами, не усматривающими в своих должностных обязанностях даже намека на выполнение сути письма. В конце концов, цепочка замыкалась на генеральном, и он иногда, угрожая и матерясь, умело находил несчастного исполнителя.

В остальное время Клим слушал треп близ сидящих баб: о делах огородных, диетах, давлении, погоде, ценах на картошку. Фоном этому курятнику звучала дикая попсятина какой-то радиостанции. «Какой дегенерат в наше время слушает радио?» - спрашивал он себя. Ответ растворялся в окружении.

Но самое отвратительное начиналось каждое утро – блядская планёрка. Толпа со всех подразделений, человек тридцать, набивалась в маленькую комнату, дыша жвачкой, перегаром и чесноком. Кто сидел, кто стоял, нависнув над столом, кто подпирал косяки в коридоре в надежде что-то услышать. Сначала каждый говорил о выполненных задачах, в основном незначительных и бесполезных. Потом начинался опрос, и Клим слушал пустотелую инфу о сроках поставки металла, о покупке краски для замазывания грязи на оборудовании, о количестве и качестве обнаруженных дефектов продукции, которую кто-то тупо уронил. Потом всю биографию уронившего, потом шутки про его ориентацию и прочее… Кончалось всё тем, что каждый ставил себе задачу на текущий, наполовину оконченный рабочий день. И эта половина разбегалась в этот недодень, по пути объединяясь по интересам и просто покурить. Оставшиеся здесь, в комнате, высосанной до вакуума, пытались подсунуть ценную отбеленную макулатуру руководству для оставления закорючки в нужном месте. Каракули ответственно извивались, как спирали Бруно, карябая бумагу, присаживаясь важными гусеницами. Самые тупые уточняли что-то и записывали в распухшие от склероза ежедневники.

После убитого дня Клим приходил в свою убитую квартиру, молча ел, пил пиво перед ТВ, переключенным на «Ютуб» и уходил в сон, в котором, как суп в унитазе, плавал его очередной убитый наглухо день.

Клим вышел на остановке и двинулся к заводу. У проходной стоял полицейский автозак. Увидев его, навстречу вышли два полицая. Первый протянул ксиву:

- Клим К, вы подозреваетесь в совершении убийства статья 105 УК РФ. Проедем те с нами.

На Клима надели наручники, провели в автозак. Один полицай уселся сзади него, второй запрыгнул в кабину, и они тронулись прочь от завода. Клим смотрел в окно, пока двигались в гору. Казалось, что дорога выпрыгивает перед ними, как встряхнутая скатерть перед обедом. Захотелось есть.

Через полчаса подъехали к отделению. Клима вывели из автозака и повели в здание. Его посадили около дежурного, который увлечённо играл во что-то на ПК. Первый полицай пошёл оформлять какие-то бумаги. Его долго не было. Второй сидел рядом с Климом и зевал во весь рот. Всюду пахло быстрорастворимой лапшой и керосином, как везде. Бесконечно входили и выходили люди в форме и в штатском. Они протягивали друг другу мятые ладони, коряво шутили и неестественно вытряхивали смех из мешковатых туловищ. Когда пришёл первый полицай, Клим уловил запах крепкого алкоголя. Он подмигнул второму, и тот скрылся за дверью, приложив пропуск. А Клим с первым двинулись в коридор.

- Посидишь здесь, пока все не придут, - остановившись у камеры, сказал первый. - Вещи сдавай.

Клим отдал рюкзак, телефон, снял ремень и его провели внутрь камеры.

Ударил в глаза запах мочи, какой-то не естественный, будто у его обладателя проблемы с почками или с мочевым пузырём. Камера представляла собой тёмную бетонную коробку с кривыми стенами, полами, потолками, словно её лепили для пластилинового мультфильма с дикого похмелья. Всё было окрашено в коричневый цвет, так обильно, с обязательными разводами на стенах и с нависшими каплями высохшей краски на потолке. Там же, в углу, колонии чёрной плесени с белым налётом. На полу, в углу лужа мочи – источник едкого запаха. Сверху лампочка в мутном плафоне, заляпанным той же масляной краской. В глубине камеры деревянные нары от стены до стены. Коричневый слой на них облупился, обнажив синий. Сверху нар лежала деревянная дверь с вытащенными ручками, замками и петлями. Клим устроился полулёжа и упёрся взглядом на входную дверь с грубо сваренными ржавыми решётками. За дверью сидел ещё один дежурный и играл в телефон. Спать не хотелось, зато ужасно хотелось есть. Он пожалел, что не позавтракал с утра. Делать было нечего, и он стал ждать. Начала моргать лампочка. Наконец потухла, затем загорелась снова. И так постоянно, будто заикались скороговоркой.