пыль

- О чём конкретно? - хотел уточнить Клим.

- О чём, о чём, о нас, о жизни.

- О нас? Да чего о нас думать. Может и нет нас. Может всё в нас. А жизнь — это способ существования белков, из которых состоят тела, - ответил Клим.

- Не скажи, - задумался Колян. - Знаешь, отдыхали недавно мы в Слизях. Там пролесок, а за ним поля. Так вот, выпили, шашлычок, там, огурчики, сидели-пиздели. Захотел отойти, отлить. Иду, значит, по полю, чтоб не видно было. Далеко зашёл. Смотрю, стоит кто-то. Меня прям передёрнуло. Подхожу ближе. Пугало, как на огороде. Думаю, зачем оно тут? И одето по всей моде, чисто, не докопаться, ботинки под жердью. Думаю, а сниму-ка я с него этот шмот родной, а на него своё навешаю. Так и сделал. Обратно иду и понимаю, что Я сейчас пугало, а он мною стал. Жутко сделалось. И снова понимаю, что я не первый, кто так поступил. А вот кто первый, вот тот настоящий псих! Одеться в лохмотья и босиком уйти, а своё пугалу отдать? И стоит оно сейчас в поле вместо меня, а ты с пугалом водку пьёшь!

- Да это прикол какой-то, - улыбнулся Клим. - Просто с огорода притащили вас таких залётных попугать, чтоб не топтались. На то оно и пугало.

- Так, да не так. Пугало зачем нужно? Чтоб боялись вороны, люди, волки. Вот и меня бояться, стороной обходят. Я и есть пугало. Только не с огорода своего местного, где жена боится да родня, а со всеобщего поля, которое Россия! Крутит меня, ломает, ветер треплет по шмотью. Давай ещё водки?

- Давай, - согласился Клим. - А затем давай съездим туда? Ты же не спешишь?

- Добро. В спешке только ферзи, да пешки. Нам слонам — всё диагональ.

- Далеко это твоё место?

- На электричке три станции и минут десять пешком, - заикаясь, отвечал Колян.

- Отлично.

Они заказали очередную бутылку. Колян пил уже из горла, так что Климу почти ничего не осталось. Встали и пошли. Коляна водило. Клим взял его под руку. Еле протиснувшись в то в сужавшиеся, то в расширяющиеся двери, они вышли на улицу. Свежий эфир обдал Клима своей новой дозой. Мелькали автомобили, оставляя за собой пожелтевшие шлейфы огней. Люди, как гармошки троились и собирались обратно в свою плоть. Эхо голосов их било куда-то в затылок. Ничего не разобрать. Вся эта говорильня смешалась около вавилонского здания вокзала, откуда вещала жрица всех направлений и путей равнодушным голосом ко всем смертным. Заплывшее табло крысиными глазами-точками бегало взад и вперёд, мешая сосредоточится. Пришлось поинтересоваться у ожидающих. Им выпал первый путь. Через пару минут заколотило по платформе и из темноты выбросило поезд. Скрипнули дверные створки.

Они вошли в нутро электрички и сели в середину салона. Стало душно, и Колян полез открывать окно. После нескольких попыток это ему удалось. Поехали.

Сразу распахнулась дверь. В вагон зашел мужик с баяном и девочка. Мужик растянул меха и заиграл, а девочка запела «Валенки». Они медленно двинулись по вагону. Клим заметил, что у мужика не хватало пальцев на руке, а девочка нарочито хромала. Клим взглянул на Коляна. Тот спал, пустив слюни. Когда парочка поравнялась с ними, Клим полез в карман. Они остановились в ожидании милостыни. Девочка, удивлённо глядя на просвечивающие через майку наколки Коляна, продолжала песню:

«Ой, ты, Коля, Коля, Николай,

Сиди дома, не гуляй.

Не ходи на тот конец.

Там тебе настанет крест.

Валенки да валенки.

Под крестом охранники...»

Клим отдал ей всю мелочь, которую удалось извлечь, и просящие двинулись дальше. Электричка ухала и дрожала, как раненая многоножка. Дикторша неестественно бодрым голосом взывала к пассажирам. Клима потянуло в сон. Он, как мог, крепился. Перед глазами обитое коричневым дерматином кресло напротив медленно превращалось в школьную доску. Он мелом пишет на ней то, что вещает дикторша по вагону, как учительница, поставленным правильным голосом. Он не успевает, волнуется, и вот ему прилетает подзатыльник… Это дёрнуло электричку.

«Станция Грибное. Осторожно, двери закрываются! Следующая станция Слизи».

Клим растолкал Коляна. Тот, неприветливо бурча, всё же проснулся:

- Есть выпить? - он еле шевелил губами.

- Сейчас на станции возьмём, - ответил Клим.

Дальше они ехали молча. Колян глядел в темноту окна, в котором отражался салон. Подпрыгивал жёлтый воздух, взбитый, словно масло, в такт электричке. Климу казалось, что он давится этим воздухом и его больно бьют по спине, чтобы выплюнул инородные сгустки этого горького масла, которое жирным слоем размажут по полу, чтобы всё скользило и падало. Далее под этими ударами грязь, как рвотные толчки, превращалась в паштет, а сверху будут люди, как шпроты... Наконец остановка. Они вышли. Электричка загремела дальше.

Платформа была пуста. Остывшее поднебесье приятно проникало внутрь, расходясь по телу. Прошли до ночного магазинчика, выглядывающего из-за станции. Взяли полный рюкзак пенного и двинулись дальше.

- Кажется, там, - указал Колян. - Тут по путям и вглубь.

Прошли вглубь, вышли в поле. Сверху распирало кусок опухшей огромной луны голубоватого оттенка со впалыми оспинами. Ни тропинки, ни дороги. Но Колян упрямо шёл напрямки, сверяясь со своими, только ему ведомыми ориентирами.

- Доставай пиво, - скомандовал он.

Клим достал. Стоя выпили.

- Давай ещё. Я тогда в слюни был.

- Да ты и так в слюни, - заметил Клим, но достал ещё. Следом ещё. Наконец, Колян, шатаясь и наступая себе на пятки, зашагал быстрее и увереннее.

- Там!

Он показал направление. До самого горизонта ничего не было видно.

- Холодно мне, - жаловался Колян. - Не замёрзнуть бы здесь.

- Какое холодно! Плюс двадцать, - Клима начало напрягать состояние друга. - По-моему, нет тут ничего. Пойдём обратно, пока не заблудились.

- Да мы и так заблудились, - вздохнул Колян. - Знаешь что, пойдём на холод?

- Как мы пойдём, если я его не чувствую?

- Я чувствую, - ответил тот. И двинулся, как шахматный конь, зигзагами, выманивая на себя придуманный холод.

Наконец впереди показался силуэт.

- Вот оно! - закричал Колян. - Клим увидел пугало.

Они подошли ближе, рассматривая странный прикид. Сверху торчала шапка-ушанка, плешивая, как псина. Ниже на тулово нацеплена застёгнутая на все пуговицы серая телогрейка с лохмотьями вылезшей ваты. На левой стороне был приколот октябрятский значок. На земле под телогрейкой лежали валенки, казалось, разного размера, с протёртыми пятками.

- Что-то совсем холодно, - запричитал Колян, - и начал срывать одежду с пугала и надевать на себя. Всё оказалось впору, кроме валенок. Колян кряхтел, сопел, тужился, но так и не смог натянуть их.

- Ноги мёрзнут, - опять разнылся он.

Клим достал флягу и протянул:

- Пей!

Колян в два глотка осушил её. Клим вывалил всё банки из рюкзака и осмотрел остов пугала. Только сейчас он заметил, что каркасом этой конструкции служил кладбищенский крест. Его передёрнуло и бросило в холод. Он заглянул на лицевую сторону креста. Там, куда овалом крепится фотокарточка покойного, чёрно-белой глазурью нависало лицо встреченного им вчера старика.

Клима затрясло. Он надел валенки, которые оказались точно по ноге. Свои ботинки он убрал в рюкзак.

- Жарко! - снова захныкал Колян.

- Конечно, жарко, в телогрейке и в шапке, - ответил Клим.

- Нет, внутри зной у меня, - он показал туда, где должно находится сердце. - Солома горит!