Армия

Хотя нет, что я говорю! Было одно ЧП, о котором прознали в дивизии. И было оно связано со мной.

После учебки я был оставлен служить при ней сержантом, командиром отделения учебного взвода. Фактически я командовал всем взводом, поскольку лейтенанта нам месяца четыре не назначали, а два других сержанта к тому времени уже стали «дедушками» и проводили время в занятиях, не терпевших суеты, — загорали на плоской крыше ремонтного бокса и клеили дембельские альбомы в классе учкорпуса. Стояло лето! Только отслуживший «срочную» знает, какая особенная сладость заключена в этом слове. Нам, служивым учебных рот, было еще слаще, ибо мы летом возили наших курсантов на хозработы в совхозы.

Сельская Латвия, где я служил, живет в основном на хуторах. Мой выездной день состоял из того, что, получив утром в совхозной конторе наряд, я развозил взвод по хуторам, днем собирал их на обед в совхозную столовую и вечером вновь объезжал на автобусе бригады, чтобы увезти взвод назад в часть. Тот злополучный день не заладился с самого начала — утром двое моих курсантов отправились в санчасть с кровавыми волдырями на пятках, по поводу чего замкомвзвода получил изрядный нагоняй от командира роты и тут же передал его мне, только уже в гипертрофированном виде. Потом еще конспект политзанятий: мой дембель проводил их за отсутствием во взводе офицера сам, предварительно визируя конспекты у ротного замполита; подошло время в очередной раз предъявить конспект, а я не успел его ночью подготовить. За что получил отдельный выговор. В общем, уезжал я в совхоз с испорченным настроением. Но затем вроде бы все пошло как обычно, так что я позабыл об утренних тревожных предзнаменованиях и расслабился душевно. Да так, что в столовой днем не досчитался троих курсантов — забыл про хутор, где они работали. Дело поправимое — вскочил в автобус и поехал за ними. Там-то все и произошло.

Возле ворот сарая стояли навытяжку трое моих солдат, а перед ними прохаживался офицер, в котором я с ужасом признал начальника политотдела дивизии. Этого старого полковника боялся даже наш батальонный замполит, что говорило о многом. Я поспешил к месту разворачивавшейся трагедии, в этом сомнений не было, и перешел на строевой шаг метров за пятьдесят.

Полковник слушал мой рапорт и смотрел мне в глаза так, что вся дальнейшая служба открылась мне в эту минуту, и видение то было безрадостное. Он опустил руку от козырька фуражки и сказал, вбивая в меня каждое слово:

— Только что двое твоих курсантов вешали своего товарища. Если бы не мы с начальником штаба, ему не жить.

Земля подо мной ушла куда-то вниз, но я не упал, а на мгновение воспарил и, невесомый, посмотрел на командира, наверное, как-то необычно, потому что полковник насупился больше прежнего.

— Товарищ полковник, этого не может быть. Вы ошибаетесь.

Сказать начальнику политотдела учебной дивизии подобное, будучи два­дцатилетним «молодым» сержантом, — для этого нужно пребывать в серьезном шоке. Мой визави так растерялся, что даже не ответил мне, а быстро повернулся и запальчиво крикнул куда-то за спины белых и уже явно неживых курсантов:

— Юрескул, где ты? — Из сарая показался второй полковник, которого я прежде никогда не видел, но по фамилии знал, что это начштаба дивизии. — Сержант не верит, что эти двое вешали третьего!

Начштаба одновременно с кивком головы произнес:

— Вешали.

Отсюда и до той минуты, когда старшие офицеры уехали, я происходившее помню нечетко. В это время полковник беспрестанно ходил между мной и коротким строем солдат, что-то резко и быстро выговаривая мне. Наконец он остановился и отдал приказание:

— Взвод немедленно в часть! Этих преступников арестовать и на гауптвахту, дальше пусть следователь решает, что с ними делать. Сегодня в девятна­дцать ноль ноль твой комбат и замполит батальона майор Мороз должны быть у меня в кабинете. Выполнять!

Упоминание комиссара батальона тотчас привело мои мысли в надлежащий порядок. У меня еще было свежо впечатление от воспитательного мероприятия, которое майор Мороз учинил недели за две до этого в «постоянном составе» батальона. Тогда двое дембелей из танкоремонтной роты попались на самоволке. Утром майор приказал надеть на них общевойсковой защитный комплект (сплошь резина плюс противогаз), а также и на командира их отделения «молодого» сержанта — за недонесение, отвел в гарнизонный спортгородок и гонял их бегом по стадиону до тех пор, пока, в очередной раз упав, они уже не смогли подняться — все трое были без сознания. Одежда на них под резиновым коконом промокла насквозь и сочилась потом. Их облили водой, и затем они еще несколько часов до обеда маршировали по плацу, а после обеда грузили металлолом в парке.

Офицеры уехали. Я молча обошел курсантов, по-прежнему стоявших не шевелясь, сел на порог сарая и закурил. То, что наговорил мне полковник, я всерьез уже не принимал. Эти трое салажат, на которых форма промокла не меньше, чем на тех самовольщиках, были не только друзьями, но и земляками, что в армии ценится очень дорого. Произошло недоразумение, в этом я не сомневался, но думать об этом не хотелось.

Я поднялся, вновь обошел короткий строй и, оказавшись теперь лицом к лицу с курсантами, начал с того, что отвесил каждому по тяжелой оплеухе. После чего велел рассказывать. Они заговорили разом, причем больше всех частил словами «жертва», который захлебывался слюной, икал и говорил с подвывом.

Вот что они рассказали. Не дождавшись в назначенный срок автобуса и поняв, что про них забыли, ребята от нечего делать залезли в хуторской сад и нарвали три пилотки слив. Пока двое ходили за водой, третий все сливы съел. Его изловили, привязали к дереву и стали играть сцену казни подпольщика. При этом «несчастный» орал во всю глотку, что не выдаст никого, пусть вешают. Именно последнее и услышали полковники, выскакивая из машины, они, как на грех, проезжали мимо.

— Почему же ты не сказал им, что это была игра? — заорал я на «героя».

— Говорил, товарищ сержант, честное слово, говорил, — парень уже трясся от крупной дрожи, — но товарищ полковник не слушал. Он сказал мне: я тебя от смерти спас, ты мне теперь как сын, никого не бойся, я тебя в обиду не дам.

Как восприняли комбат с замполитом известие о вызове в дивизию, я не видел: им сообщил о происшествии по телефону дежурный офицер. Реакция комбата меня совершенно не интересовала. Замполит — вот кто всецело занимал тогда мои мысли, ведь служить нам предстояло вместе еще больше года.

Они возвратились в гарнизон, когда учебка расположилась на Большом проходе перед телевизором, чтобы смотреть программу «Время». Меня вызвали в штаб. Комбат был серо-зеленый, а замполит — пунцовый.

— Где эти разгильдяи? — спросил он первым делом. — Чем заняты?

— Смотрят программу «Время».

Услышав мой ответ, майор завизжал:

— Какой ты командир! Телевизор смотрят. Они теперь должны из сортира не вылезать!

Комбат вмешался:

— Николай Николаевич, подожди минутку, — и обращаясь ко мне: — Пусть каждый из них напишет по объяснительной. Вы, товарищ сержант, напишите тоже. Это срочно, начальник политотдела ждет нас.

Командиры уехали с нашими объяснительными. Я выдал «вешателям» и «подпольщику» по тряпке и сказал:

— Сегодня вам спать не придется. Дежурьте у окна, как увидите Мороза, бегите в туалет и трите пол изо всех сил. Если прозеваете — всем хана, и мне вместе с вами.

Во второй раз командиры остановили «уазик» возле казармы. Дневальный, увидев среди ночи комбата с замполитом, с перепугу заорал «Смир-рна!». Мороз в раздражении махнул ему рукой и первым делом распахнул дверь в туалет. Трое курсантов ползали по полу, шлифуя тряпками и без того чистую плитку. Замполит, должно быть, остался увиденным доволен, потому что сухо сказал им: