Страница 147 из 160
Я, не коснувшись ногой земли, оказался дома. В комнате. В маминой. И опять при свечах. Мама сидела за накрытым столом, не одна…
— Видел тебя раньше, — сказал я с порога маминой визави. — В саду, у стены, под бузиной… А где стрекозы? Спят?
Сейчас она, та из тени сада, предстала иной. Не веницейской сиреной, но девушкой: темноволосой, юной и хрупкой, почти девочкой. В зелёном. Тихоней-несмеяной с виду.
— Я понимаю, — забормотал я. — Не приближаюсь, тебя не касаюсь. Я внутри, ты извне. Не твоё время, и здесь тебе не место…
— Пообмирали, — сказала Смерть, — стрекозы мои до какой-нибудь весны. Они умеют. Ну, здравствуй, Тритан, — продолжила она. — Теперь прощайся и пойдём…
Голос у этой девочки-девушки был приятный, звучный и ласковый. Глаза тёмные. А кожа очень светлая.
— Кхм, — вдруг решительно высказалась мама. — Привет, гуляка!
— Ты видишь меня? — обрадовался я.
— Ещё бы нет, — ответила мама, — мы же живые, у себя дома, а это гостья. Непрошеная, как я поняла. И я… я… — продолжила атаку на девчонку мама, — не настроена прощаться. Ещё не всё сказала ему… Что давно должна была. Но…
— Но однако, — заметила Смерть, — что это ещё за «не настроена»?
— Об этом после… — сказала мама.
— А как ты вообще сюда попала? — встревожился я. — Ведь Чимарута же…
— Да, — довольно заметила Смерть. — Пришлось подождать, но эти твои миньоны. Те, что близнецы… Сновали сюда-туда. Искали. По дороге раскрошили ключ. Ну, я и вошла. Как когда-то… Вернее, как всегда.
— За это они ответят, — свирепо пообещал я.
— Неизвестно ещё, чья вина на самом деле, — вклинилась мама. — Но тебе надо знать… Не хочу верить, но ведь возможности не бесконе… Слушай, Саша, внимательно. Пока сказка — смерти нет… Понял, да? Ну, вот. Про тебя… Тогда тоже долго была тёплая осень. Необычно. Допоздна… То есть поздняя… Невероятный урожай яблок… Десять копеек кило. С походом. И я носила тройню тогда. И рожать выходило в декабре, в конце… Бабушка Лена должна была приехать, мы всё обсудили.
— Зимний мальчик… — несколько отстранённо заметил я… — Страшный магик… Значит, правда всё.
— И… и… и вот встал вопрос о расширении… — продолжила мама, заметно бледнея, — ну как же. Семь человек в двух комнатах. Нонсенс. Был вариант… И даже в центре. Но мама, моя мама — твоя бабушка Галя… она странную позицию заняла, непреклонную… Так и сказала: «Нет! Ни за что! Все поместимся! Я эту квартиру получала до войны, по всем законам! Тут и умру! Без разговоров». И мы поспорили… до ссоры. Жестокие слова были… А потом я вышла пройтись. Вся в обидах была на неё… — мама вздохнула, словно всхлипнула, но быстро овладела собой. — Но походила, погуляла, подумала… Ведь взрослая женщина. Справилась. А потом… потом вернулась, конечно же. Хризантемы купила. Она очень хризантемы любила, особенно такие терракотовые, коралки… Вернулась, да… Так долго по лестнице поднималась, прямо мучение, ну живот же, сроки — а все не хотели диагностировать тройню, только бабушка Лена с первого дня, как в воду смотрела… Вернулась… а мама мёртвая. В комнате, на тахте, лицом вниз.
— Да, всё так и было, — подтвердила Смерть. — Связное изложение.
— А папа в командировке, там — около бабушки Лены, что-то инспектировал. Тут Алиска прискакала, как по наитию… Как только вошла, до сих пор не пойму, видимо, я дверь не захлопнула. Бабушка Галя мёртвая в одной комнате, а у меня на кухне… схватки, — выдохнула мама. — Столько паники было, но Алиса справилась. Сделала всё, как сказано было. И скорую вызвала, и кагал собрала вокруг меня, даже Ингу из садика забрала и к Флоре отвела… Шум, визги, медбратья, хорошо хоть я сумку загодя собрала… Ада опоздала и уже сразу в роддом, зато с кювезой, вы же все… У меня преждевременные роды, всё в ходу, а боксов этих нет в роддоме. Ада привезла один — и тебя туда положили — ты молчал, те двое кричали, а ты нет. И мне все сказали: «Никакой, мамаша, надежды. Хоть они и жилистые у вас все, и горлатые, и грудь берут хорошо, но не жильцы, да и вы вся синяя», — мама вздохнула до судороги. И закончила.
— Рожала я вас в коридоре, — сказала она. — Мест потому что не было. Всё же внезапно. А тут осень, а тут холод. Ветер шквальный. Батарея в роддоме лопнула. Вдобавок — сверху снег… Целая метель была. Потом говорили — буря, неожиданный циклон…
— Ну, да, непевный родился, — подтвердил я.
— А Виктор торопился так… А дорога… — продолжила мама и отвернулась. — И… и… пока привезла Ада ещё кювезу, пока роддом обеспечил третью… Да… Умерли твои братики на столе пеленальном в коридоре от ураганной пневмонии, — закончила она.
— Теперь пора, — ласково, но неумолимо сказала Смерть. — Я и так ждала более чем достаточно… Уступила.
— Нет, — сказала мама каким-то молодым, звонким голосом. — Нет, постой, я точно знаю…
— Ну, — ответила Смерть, — положим, я-то знаю лучше.
— Да рано ему ещё, — упрямилась мама. — Разве непонятно?
— Боюсь, не тебе решать, — уважительно ответила Смерть.
— Ошиблась! — ответила мама, глядя на девчонку в зелёном. — Мне за тебя, — громко сказала она и взяла меня за руку. — Мне за тебя…
— А это ведь старые слова, — ответил я растерянно. — Самые надёжные…
А Смерть улыбнулась. Широко.
А дальше… потом… после — на стене возник почерневший розан, словно тень или негатив: отпечаток времени на накате. Затем он ожил, набрался сил и колеров, расцвёл — и пышные ветви его спустились до полу, сложились в дорожку, и…
По розанной лесенке неспешно спускалась какая-то дама: невысокая, в синем пальто, лёгком, длинном. На голове у женщины был повязан платок. Очень светлый. По-гречески повязан — узел сбоку.
— Нет, — сказала снисходящая по цветам. — Нет, не время, — повторила женщина, как-то не то, чтобы категорически, однако ощущалась недюжинная сила в слове. — Не пора, — продолжила она. — Не сейчас.
— Это, интересно, почему? — спросила Смерть.
— Это потому, что срок не пришёл, — сказала дама. — А к тому же — и она показала на маму, — тут жертва добровольная. Так что могу и считаю нужным вмешаться.
— Ну, я-то приду всё равно, — заметила Смерть.
— Что естественно, — ответила ей дама. — Но…
— Только не надо этих разговоров про жало, — сказала Смерть и встала. — Ведь неправильно поймут… Не хуже меня знаешь про переводы — там совсем отдельный ад. Сейчас я, конечно, послушаюсь, преимущества на твоей стороне, да и внизу, как шепнули мне твои цветы, есть интересный случай… Так что не прощаюсь, Тритан.
И она ушла. Туманной дымкой в другую стену. Нарисованный стриж упал бездыханным…
— А я вас знаю, — сказал я даме в синем. — Мы виделись в саду. У вас.
— И я вас видела, — сказала мама немножко обморочным голосом… — Там… Там… Ну…
— Там, где печали, я больше всего и нужна, — ответила нам она. И погладила нарисованную кошку.
— Что же дальше? — спросил я.
— Запиши всё это, — сказала дама в синем. — Постарайся как следует. Слова подбери поточнее, ведь пригодится. И побольше читай до того. Пока читаешь — ты во времени чуда, можешь быть всюду, где пожелаешь — и дальше, и дольше. Понял?
— С книжками так всегда, — ответил ей я. — Пока читаешь — ты в их времени. Давно уже замечаю, там всё устроено так странно…
— Читай, — повторила она и встала. — И пиши. Хорошо бы правила подучил, но вижу тут упрямство.