Страница 158 из 165
В последнее утро жизни профессора Кодама стояла жаркая, сухая погода. Профессор, казалось, плохо сознавал окружающее, иногда он на мгновенье приоткрывал глаза и тотчас же снова впадал в забытье. Около десяти часов утра пришел врач. Он взял больного за руку, чтобы послушать пульс, и вдруг профессор открыл глаза и отсутствующим взглядом посмотрел на врача. Трудно сказать, какая мысль внезапно пришла в голову умирающего, но губы его искривила ироническая усмешка, и он неожиданно отчетливо и ясно проговорил: «Так, значит, мир?..» Через двадцать минут профессор перестал дышать.
В актовых залах университетов, в клубах, в помещениях газетных издательств проходили митинги, посвященные вопросам защиты мира. Борьба за мир развернулась по всей стране.
Проводились собрания видных деятелей культуры, читались публичные лекции на тему о воссоздании Японии как страны, раз и навсегда покончившей с войной и вооружением, решительно и до конца нейтральной, последовательно и полностью мирной. Весь народ, населяющий Японию, связывал свои упования с этими новыми веяниями. Никогда больше не посылать на фронт мужей, сыновей и братьев, никогда больше не гореть в огне пожаров и атомной бомбы, стать самой мирной, самой культурной страной на свете... Весь японский народ жаждал этого всем сердцем.
В последние минуты, когда угасало сознание, какие призраки пронеслись в мозгу умирающего? Никто не мог бы ответить на этот вопрос. «Так, значит, мир?..» — прошептал профессор Кодама и иронически усмехнулся. И с этими словами, похожими на печальное предсказание, истерзанный войной побег тростника беззвучно и незаметно увял навеки.
Иосидзо Кусуми привел гостя, и Хиросэ до поздней, ночи просидел с ним, неторопливо потягивая сакэ. Осенняя луна сияла уже высоко в небе, освещая веранду, вокруг лампы кружили мотыльки. Дело, по которому явился гость, заключалось в предложении открыть на паях кабаре на пожарище в районе Сиба. Из разговора выяснилось, что посетитель, в прошлом капитан второго ранга, всю войну прослужил на флоте и плавал на флагмане «Касима вместе с адмиралом Одзава в качестве офицера штаба Первой южной эскадры.
— Теперь всем бывшим военным крышка. По новой конституции провозглашен, как я слышал, полный отказ от вооружения. Ну а при таком положении надо заняться каким-нибудь делом, иначе будешь все равно что рыба на суше.... А что касается таких вещей, как стыд или репутация, то о них приходится на время забыть...— Он засмеялся.—В молодости я немало повеселился за границей по злачным местам. Для кабаре главное — сакэ и женщины. Хиросэ-сан, верно я говорю? Будут у нас хорошее вино и красивые женщины — посетители обеспечены. Ведь на свете не существует мужчин, которые не любили бы женщин...— он говорил без умолку грубым голосом, словно .просоленным морскими ветрами. Было что-то подобострастно-смиренное в его манере держаться; и в то же время, когда речь заходила о текущих политических событиях, он начинал выражаться торжественно и высокопарно-. В этой противоречивой манере как нельзя лучше чувствовалось, затруднительное положение, в которое попали теперь все бывшие офицеры.
Было уже двенадцать часов, когда Кусуми и гость ушли. Хиросэ утомился за день, от выпитого сакэ шумело в голове, усталой походкой он направился в спальню. Следом за ним в спальню вошла Асако.
— Что тебе? — оглянувшись, спросил Хиросэ.
Асако молча улыбнулась. У нее округлый двойной подбородок, на пухлой шее виднеются две поперечные складки... Умильным взором снизу вверх она глядела на Хиросэ, как видно о чем-то собираясь его спросить.
— Я порядком устал сегодня. Ступай и ты ложись спать.— Хиросэ принялся паз^^мывать пояс.
— Я вам мешаю? — Асако прислонилась к сёдзи.
— Спать хочется. .
— Вот как... А мне нужно кое о чем поговорить с вами. Сейчас нельзя?
— О чем?
— Хотела о многом с вами посоветоваться.
— Ну так говори же, в чем дело? — сказал- Хиросэ, усаживаясь у изголовья постели и отпивая воду из приготовленной на ночь чашки.
— Так просто, в двух словах, этого не расскажешь.
— Ну так отложи разговор до завтра. Завтра поговорим обо всем без спешки.
— А сегодня нельзя?
— Да, уж на сегодня уволь, сделай милость.
— Какой вы нелюбезный!—Асако уселась рядом, едва не толкнув Хиросэ коленями. Она сидела так близко, что в ночной прохладе почти ощутимо чувствовалось тепло женского тела. Взяв Хиросэ за руку, она принялась перебирать его пальцы.
— Знаете-, что...
Хиросэ молча закурил сигарету.
— Вы не хотите- слушать, что я скажу?
— Говори же, я слушаю. В чем дело? — в его голосе звучала откровенная неприязнь.
Несколько мгновений Асако колебалась, потом, словно решившись, заговорила:
— Я насчет Ивамото... Вы понимаете, он... он то и дело сюда приходит, я покоя от него не имею. Так не может без конца продолжаться. Я думаю, это и вам понятно. Вы только вид делаете, будто ничего не замечаете. Хитрый!
— И что же ты предлагаешь?
— Пусть он уедет обратно в Окаяма. Пока он в Токио, я сама не своя. Все время он пристает, все время лезет с попреками... Мне кажется, для вас тоже будет лучше, если Ивамото уедет.
— Так... Дальше что?
— Чтобы он согласился уехать, рассчитайтесь с ним.
— Рассчитаться? Это ты о деньгах, что ли?
— Я думаю, если вы дадите ему пятьдесят тысяч, с него вполне хватит.
Хиросэ приглушенно засмеялся:
— А ребенок?
— Ребенка пусть забирает с собой. По-моему, на ребенка нужно дать отдельно еще двадцать тысяч, и дело с концом.
— Ну, допустим, я дам... Что тогда?
— Тогда между нами все будет кончено. Я сразу же выпишусь из его паспорта.
— Ты и об этом уже с Ивамото договорилась?
— Да. Сперва он возражал, но я рассердилась, хорошенько на него прикрикнула, и он согласился.
— Когда это ты успела?
— Сегодня утром.
— Он приходил сюда сегодня?
— Я сама вызвала его по телефону. Больше я ни единого дня не могу терпеть такую неопределенность... Ну, что вы на это скажете?
Хиросэ, не отвечая, тихонько улыбнулся, окутанный клубами табачного дыма.
— Конечно, нехорошо вводить вас в новый расход, но зато мы раз и навсегда от него избавимся. Если принять это во внимание, то это даже недорого, правда?
— Правильно.
— Значит, вы исполните мою просьбу?
> — Пятьдесят тысяч я заплачу, это можно... Но я тоже хочу поставить одно условие.
— Какое условие?
— Ты уедешь в Окаяма вместе с Ивамото.
Глаза женщины сверкнули, и она с ненавистью уставилась на Хиросэ. Она глядела на него прямо, не мигая, как зверь. Стояла глубокая тишина. Хиросэ потушил сигарету и вдруг, сам не зная отчего, тяжело вздохнул.
— Что это значит?!
— Ничего. Что сказал, то и значит.
— Но почему?.. Что это значит? — повторила Асако.— Почему вы отсылаете меня в Окаяма?
— Не важно, почему. Поезжай, и баста.
— Ну нет! С чего это я вдруг поеду! Объясните!
— Нечего тут объяснять. Я хочу быть один, поняла? Хватит, надоело все до смерти!
— Это не объяснение! Ну нет, так просто я не уеду!— добрую минуту она, не спуская глаз, со злостью смотрела на отвернувшегося Хиросэ. Хиросэ широко развел руки, потянулся и зевнул.
— Не смейте так говорить со мной! Отвечайте, чем я не угодила?—Асако подскочила к нему и стала трясти его за плечи. Но с точки зрения Хиросэ дело было вовсе не в том, что Асако чем-нибудь перед ним провинилась. В нем говорило раскаяние, которое нередко охватывает мужчину после того, как удовлетворена грубая, низменная страсть. Женщина не раскаивалась. Напротив, она стремилась закрепить возникшую связь. А Хиросэ хотел избавиться от нее. Чем больше они ссорились, чем больше нагромождали взаимных оскорблений и грубых слов, тем сильнее расходились их интересы.