Страница 26 из 95
Из общей мизантропической установки произрастают такие эпилептоидные качества, как подозрительность, недоверчивость, склонность во всём – даже в самых возвышенных поступках – видеть корысть, неверие в человеческую порядочность.
«Так зачем же боец бросился на амбразуру? – спросит эпилептоид, сурово прищурившись. – Не сумел, по неопытности, гранатой достать врага или хотел «геройскую» пенсию семье обеспечить?» – «Да вы что?! Как вам не стыдно! Он жизнь за Родину отдал! Бескорыстно!» – возразит с болью эмотив.
Эпилептоид будет смотреть на него подозрительно: «То ли сам – глупец, то ли меня глупцом считает. И то, и другое – плохо, но ожидаемо». Точка зрения эпилептоида такова: подвиг одного – это всегда преступная халатность другого. И именно вторую часть этой формулы эпилептоид смакует в своём сознании с особым удовольствием.
Эпилептоид гораздо охотнее признает в чьих-либо действиях корыстные, иждивенческие, сугубо прагматические мотивы, на худой конец – наличие вынуждающих обстоятельств, чем поверит в чью-то искренность, открытость, в стремление помочь людям просто так, от души, в доброту и добровольное самопожертвование.
Хорошо помню, как, обливаясь слезами, стоя, аплодировал спектаклю «Юнона и Авось» в московском театре Ленком: «Боже, какая возвышенная история! Гимн любви и преданности, романтическая сага…». А рядом стояла коротко стриженая девица, крепкого мужского сложения, и, механически хлопая в ладоши, в ином духе комментировала своему спутнику судьбу Кончиты, прождавшей графа Резанова сорок лет и умершей в одиночестве: «Что ещё ей оставалось делать? Он лишил её невинности, практически, на глазах у всех. Страна католическая, нравы строгие. Ну, кому она после этого нужна? Хорошо ещё, в монастырь не упрятали дуру».
Порой складывается впечатление, что эпилептоид просто боится поверить в широту души и бескорыстие. Ведь это в принципе не поддающиеся управлению качества человеческой натуры, враждебные самой внутренней сути эпилептоида. Они, вдобавок, предполагают мощное энергетическое обеспечение, которого у него нет.
Поэтому, услышав возглас: «Эх, да что там – бери последнюю рубаху!», эпилептоид сперва сжимается от страха, как перед бурей, а затем – разжимается, как злая пружина, и с ожесточением убеждает себя и других: «Это – чушь. Так нельзя поступать. Нельзя рисковать последним, не думая о завтрашнем дне». Перенося мысленно столь расточительный, во всех отношениях, образ поведения на себя, он, вероятно, внутренне ёжится и негодует.
Сами эпилептоиды живут весьма рационально, приземлённо. «Рождённый ползать стирает чаще»[34] – только и всего. Порой это производит неприятное впечатление, особенно там, где привычно ожидаешь иного.
Как-то, ещё в пионерскую эпоху, мне поручили взять интервью для школьной газеты у ветерана Великой Отечественной войны. С ним созвонились накануне, заручились его согласием. И он принял меня и моего приятеля вполне радушно: усадил за стол с чаем и пряниками, познакомил со своей женой – Марьей Ивановной.
Этот человек воевал с первого до последнего дня войны. Он был истребителем танков. Это воинская специальность, требующая исключительного мужества, смелости, хладнокровия. Представьте, боец, без каких-либо особых средств защиты, прячется в окопе, вооружённый всего лишь противотанковым ружьём. А на него надвигаются огромные махины, изрыгающие смерть. И солдат в этих условиях должен собраться, прицелиться с расстояния не более четырёхсот метров (которое движущийся на него танк «съедает» за считанные минуты) в уязвимую точку брони и выстрелить. Потрясающее самообладание! Геройство!
Боевые ордена, которым не хватало места на груди ветерана, подтверждали эти качества. И он выжил – вот что невероятно! Словом, нас с приятелем переполняли впечатления от рассказов старого солдата.
Улучив момент, мы задали вопрос: «О чём же вы думали, сидя в окопе и целясь во вражеский танк?» и развесили уши в ожидании достойного ответа. «Сейчас он, конечно, скажет: думал о Родине, о победе над фашизмом», – предполагали желторотые пионеры. Но дедушка нас удивил: «Вот о ней, о Марии Ивановне, о Маше своей думал. О детишках. Маша-то с детьми была в эвакуации, голодали они. А мне за каждый подбитый танк правительство пятьсот рублей платило. Целюсь я, стреляю, и, как попаду, хвалить себя начинаю – ещё пятьсот рублей Маше пошлю».
Помню, мы были шокированы. Этот ответ так невыгодно контрастировал с нашим представлением о героизме, да и об этом ветеране, которое сложилось в ходе беседы. Домой возвращались понурые, не зная, о чём писать в школьной газете…
Уже значительно позже, повзрослев, я понял, что это был ответ профессионала. Профи качественно делают своё дело и хотят получать за это деньги. Воины-профессионалы идут на поле боя не погибать, а убивать врагов – умело, расчётливо, создавая ещё и материальный задел на будущее, когда они, устав от войн, построят себе домик, обзаведутся хозяйством и будут доживать век рядом со своей Марьей Ивановной. Такова жизнь…
Спустя несколько лет мне рассказали ещё об одной поведенческой, как я теперь понимаю – эпилептоидной, особенности этого ветерана. Он активно собирал в подмосковных лесах грибы – то, что называется, «косой косил», не разбирая, где съедобный, где несъедобный, где чистый, а где червивый. Варил, солил, закатывал в банки и продавал на местном базарчике. Судьба тех, кто отведывал его «грибочков», деда, судя по всему, мало интересовала. Он копил денежки, повышал своё благосостояние. И, вероятно, презрительно думал о покупателях: «Вы – идиоты, если не знаете, что покупать на базаре самодельные консервы – смертельный риск. А раз так, то туда вам и дорога». Часто, часто приходится слышать, как эпилептоиды, подвизающиеся на ниве оказания различных услуг населению, ворчат себе под нос: «И так сожрут, и за это в ножки поклонятся». Мизантропия эпилептоида порой преобладает даже над его упорядоченностью в поступках, над требовательностью к соблюдению технологий.
Справедливости ради следует отметить, что с таким брезгливым чувством, с таким пренебрежением эпилептоиды относятся не ко всем, а только к тем, кого не уважают – рохлям, неумёхам, чудикам; и не всегда – а только когда устали от пустых хлопот и бестолочи. Эпилептоид-официант в ресторане преклоняется перед требовательным, искушённым клиентом, который не стесняется прикрикнуть на него и пригрозить расправой, если что не так: «Знаю я вас, каналий!» Такому клиенту и заказ подадут вовремя, с улыбкой, превосходного качества, и рассчитают, как положено. И после его ухода эпилептоид не пошлёт ему вслед проклятие, а уважительно покачает головой: «Солидный человек!»
А того, кто смущённо здоровается, неизвестно почему заискивает перед официантом, платит за наплевательское к себе отношение щедрые чаевые, мало того, что плохо обслужат, – ещё и высмеют почти в лицо. Как говорил эпилептоидный Бернард Шоу: «Если вы, желая узнать, как пройти на почту, будете просительно заглядывать в глаза прохожим, без конца повторяя: «будьте так любезны», «пожалуйста», то вас примут за нищего». К людям эпилептоиды придирчивы, брезгливы и, нередко, жестоки, не склонны прощать ошибок и слабостей.
Всякий раз, когда мне приходится на лекции или тренинге рассказывать историю (из моей консультативной практики) о молодом мужчине, волею обстоятельств оказавшемся без работы и сидящем «на шее» у родной сестры, которая готовит ему еду, обстирывает его, убирает за ним, я получаю типичную реакцию слушателей-эпилептоидов: «Выгнать его вон, бездельника! Замок повесить на холодильник, чтобы не воровал продукты! Подсыпать в пищу крысиного яду»… Так, «по-доброму», предлагают эпилептоиды решить семейную проблему.